Туве Янссон - В конце ноября
Ни одна рыба не попалась в сачок Онкельскрута. Он заснул на мосту, надвинув шляпу на глаза. Рядом на каминном коврике лежала Мюмла и смотрела на коричневые струи воды. Возле почтового ящика сидел хемуль, он что-то писал крупными буквами на фанерной доске.
– «Муми-дол – Долина муми-троллей», – прочитала Мюмла. – Для кого это ты пишешь? – спросила она. – Тот, кто придет сюда, будет знать, куда он пришел?
– Это совсем не для кого-то, – объяснил хемуль, – это для нас.
– А зачем? – удивилась она.
– Я и сам не знаю, – пожал плечами хемуль и, подумав, сказал: – Может, для того, чтобы знать наверняка. Ведь это особенное название, ты понимаешь, что я имею в виду?
– Нет, – призналась Мюмла.
Хемуль дописал последнюю букву, вынул из кармана большой гвоздь и начал прибивать доску к перилам моста. Проснулся Онкельскрут и пробормотал:
– Спасите предка...
А из палатки выскочил Снусмумрик и закричал:
– Что ты делаешь? Сейчас же прекрати!
Шляпа у него, как всегда, была надвинута на глаза.
Никто раньше не видел, чтобы Снусмумрик вышел из себя, и теперь все ужасно сконфузились и потупили глаза.
– Нечего расстраиваться! – продолжал Снусмумрик с упреком. – Неужто ты не знаешь?..
Каждый хемуль должен знать, что любой снусмумрик ненавидит объявления, которые что-либо воспрещают. Это единственное, что может разозлить его, обидеть, вывести из себя. Вот Снусмумрик и вышел из себя. Он кричал и вел себя ужасно глупо.
Хемуль вытащил гвоздь и бросил фанеру в воду. Буквы быстро потемнели, расплылись, и различить их было уже нельзя, объявление подхватил поток и понес его дальше, к морю.
– Видишь, – сказал хемуль, и в голосе у него не было прежнего уважения, – доска уплыла. Может, это в самом деле не так важно, как мне казалось.
Снусмумрик ничего не ответил, он стоял неподвижно. Вдруг он подбежал к почтовому ящику, поднял крышку и заглянул внутрь. Потом побежал дальше к большому клену и сунул лапу в дупло.
Онкельскрут вскочил на ноги и закричал:
– Ты ждешь письма?
Не говоря ни слова, Снусмумрик подбежал к дровяному сараю, опрокинул чурбан для колки дров, распахнул дверь, и все увидели, что он шарит лапой по полочке у окна над верстаком.
– Никак ты ищешь свои очки? – с любопытством спросил Онкельскрут.
– Я хочу, чтобы мне не мешали, – ответил он, вышел из сарая и пошел дальше.
– В самом деле! – воскликнул Онкельскрут и заспешил за Снусмумриком. – Ты совершенно прав. Прежде я целыми днями искал вещи, слова и названия и не мог терпеть, когда мне пытались помочь. – Он уцепился за плащ Снусмумрика и продолжал: – Знаешь, что они говорили мне целыми днями? «Где ты видел это в последний раз?» «Постарайся вспомнить» «Когда это случилось?» «Где это случилось?» Ха-ха! Но теперь с этим покончено. Я забываю и теряю все, что хочу. Скажу тебе...
– Онкельскрут, – сказал Снусмумрик, – по осени рыба ходит у берега, а не на середине реки.
– Ручья, а не реки, – радостно поправил его Онкельскрут. – Это первое разумное слово из всех, что мне довелось услыхать сегодня.
Он тут же побежал к реке, а Снусмумрик продолжал искать. Он искал письмо Муми-тролля, прощальное письмо. Муми-тролль должен был бы его оставить, ведь он никогда не забывает сказать «до свидания». Но все тайники были пусты.
Лишь один Муми-тролль знает, как нужно писать письмо Снусмумрику. По-деловому и коротко. Никаких там обещаний, тоски и прочих печальных вещей. А в конце что-нибудь веселое, чтобы можно было посмеяться.
Снусмумрик вошел в дом и поднялся на второй этаж, отвинтил круглый деревянный шарик на лестничных перилах – там тоже ничего не было.
– Пусто! – сказала Филифьонка за его спиной. – Если ты ищешь их драгоценности, то они не здесь. Они в платяном шкафу, а шкаф заперт.
Она сидела на пороге своей комнаты, закутав лапы в одеяло и уткнув мордочку в горжетку.
– Они никогда ничего не запирают.
– Какой холод! – воскликнула Филифьонка. – За что вы меня не любите? Почему не можете придумать для меня какое-нибудь занятие?
– Ты можешь спуститься в кухню, – пробормотал Снусмумрик, – там теплее.
Филифьонка не отвечала. Откуда-то издалека донесся слабый раскат грома.
– Они ничего не запирают, – повторил Снусмумрик.
Снусмумрик подошел к платяному шкафу и отворил дверцу. Шкаф был пуст. Он, не оглядываясь, спустился вниз по лестнице.
Филифьонка медленно поднялась. Она видела, что в шкафу пусто. Но из пыльной темноты шкафа шел отвратительный и странный запах – удушающий и сладковатый запах гнили.
В шкафу не было ничего, кроме съеденной молью шерстяной прихватки для кофейника и мягкого коврика серой пыли. А что это за следы на слое пыли? Крошечные, еле заметные... Что-то жило в шкафу... Нечто вроде того, что ползает на месте сдвинутого с места камня, что шевелится под сгнившими растениями. Теперь они уползли из этого шкафа – они ползли, шелестя лапками, тихонько позванивая панцирями, шевеля щупальцами, извиваясь на белых мягких животиках...
Она закричала:
– Хомса! Иди сюда!
Хомса вышел из чулана. Растерянный, помятый, он недоуменно смотрел на Филифьонку, словно не узнавал ее. Хомса раздул ноздри – здесь очень сильно пахло электричеством, запах был свежий и резкий.
– Они выползли! – воскликнула Филифьонка. – Они жили здесь и выползли!
Дверца шкафа скрипнула, и Филифьонка увидела, как в нем что-то опасно блеснуло. Она вскрикнула. Но это было всего лишь зеркало на внутренней стороне дверцы. В шкафу же было по-прежнему пусто.
Хомса Тофт подошел ближе, прижав лапы ко рту. Глаза у него стали круглые и черные как уголь. Запах электричества становился все сильнее и сильнее.
– Я выпустил его, – прошептал он, – он был здесь, но я выпустил его.
– Кого ты выпустил? – со страхом спросила Филифьонка.
Хомса покачал головой.
– Я не знаю, – сказал он.
– Но ведь ты, наверно, их видел. Подумай хорошенько, – настаивала Филифьонка. – Как они выглядели?
Но хомса побежал в свой чулан и заперся. Сердце у него сильно стучало, а по спине бегали мурашки. Стало быть это правда. Зверек пришел сюда. Он здесь, в долине. Хомса открыл книгу на той самой странице и стал читать по складам быстро, как только мог: «Мы имеем основание предполагать, что его конституция приспособится к новым обстоятельствам и освоится в новой среде, после чего создадутся предпосылки для возможности его выживания. Далее существует вероятность, однако это лишь наше предположение, наша гипотеза, что через неопределенное время в результате развития этой особи, причем характер его развития абсолютно неясен, он вступит в фазу нормального роста».
Ничего не понимаю, – прошептал хомса, – одна болтовня. Если они не поторопятся, он пропадет.
Он лег на книгу, зарыв лапы в волосы, и в отчаянье принялся сбивчиво рассказывать дальше. Он знал, что зверек становится все меньше и меньше и что выжить ему очень трудно.
Гроза подходила все ближе, вспышки молнии сверкали здесь и там. Непрерывно слышался треск электричества, деревья дрожали, и зверек чувствовал: «Вот, вот, наконец-то!» Он все рос и рос. Вот опять засверкали молнии, белые и фиолетовые. Зверек стал еще больше. Он стал уже такой большой, что ему необязательно было принадлежать к какому-нибудь виду.
Тофту стало легче. Он лег на спину и смотрел на окно в потолке, за которым виднелись сплошные серые тучи. Он слышал дальние раскаты грома, похожие на ворчание, идущее глубоко из горла, когда тебя хорошенько разозлят.
Медленно и осторожно спускалась Филифьонка вниз по лестнице. Она думала, что все эти страшилища, скорее всего, держатся вместе, затаились сплошной густой массой в каком-нибудь сыром и темном углу. Или тихо-тихо сидят в какой-нибудь потаенной и гнилой осенней яме. А может быть, все не так! Может, они забрались под кровати, в сапоги или еще куда-то?!
«Какая несправедливость! – думала Филифьонка. – Никто из моих знакомых не попадает в подобные истории. Никто, кроме меня!»
Перепуганная, она помчалась длинными прыжками к палатке, дернула закрытую дверцу и с отчаяньем прошептала:
– Открой, открой... Это я, Филифьонка!
Только в палатке она почувствовала себя увереннее. Она опустилась на спальный мешок, обхватила колени лапами и сказала:
– Теперь они вышли на свободу. Их выпустили из платяного шкафа, и сейчас они могут быть где угодно... Миллионы насекомых притаились и ждут...
– А кто-нибудь еще видел их? – осторожно спросил Снусмумрик.
– Конечно, нет! – раздраженно ответила Филифьонка. – Ведь это они меня поджидают!
Снусмумрик выколотил свою трубку и попытался найти подходящие слова. Удары грома послышались снова.
– Не вздумай говорить, что сейчас будет гроза, – угрюмо сказала Филифьонка. – Не говори, что насекомые давно уползли или что их вовсе не было или что они маленькие и безобидные, – мне это вовсе не поможет.
