Туве Янссон - В конце ноября
– Штормило, – сказал Снусмумрик.
– Я стараюсь из всех сил, – воскликнул хемуль за его спиной.
Снусмумрик издал, как всегда, неопределенный звук, означавший, что он слышал сказанные ему слова и добавить ему нечего.
Они пошли по мосткам. Под ними медленно колыхалась в такт движению воды коричневая масса. Это были водоросли, оторванные со дна волнами. Внезапно туман растаял, и берег стал самым пустынным берегом на свете.
– Ты понимаешь? – спросил хемуль.
Снусмумрик сжал трубку зубами и уставился на воду.
– Угу, – сказал он. И, немного погодя, добавил: – Мне думается, борта маленькой лодки нужно собирать внахлест.
– Да, – согласился хемуль. – Для маленьких лодок это гораздо лучше. И их нужно смолить, а не покрывать лаком. Я смолю лодку каждую весну, прежде чем отправляюсь в плавание. Вот только с парусом я не могу решить, какой лучше: белый или красный. Белый – это всегда хорошо, так сказать, классический цвет. Зато если подумать, красный парус – это смело. Что ты на это скажешь? Может, красный – это слишком вызывающе?
– Нет, почему же, – отвечал Снусмумрик, – пусть будет красный.
Ему хотелось спать, хотелось лишь одного – залезть в палатку и закрыться там ото всех.
Хемуль всю дорогу рассказывал про свою лодку.
– У меня есть одна странность, – говорил он. – Все, кто любит лодки, для меня ну просто родные. Взять, например, Муми-папу. В один прекрасный день он поднимает парус и уплывает. Вот так безо всяких, уплывает и все! Совершенно свободный! Иногда, знаешь, мне кажется, что мы с ним похожи. Правда, немножко, но все-таки похожи.
Снусмумрик издал неопределенный звук.
– Да, в самом деле, – спокойно продолжал хемуль, – а ведь недаром его лодка называется «Приключение». В этом заключен большой смысл.
Они расстались у палатки.
– Это было прекрасное утро, – сказал хемуль. – Спасибо, что ты меня слушал.
Снусмумрик закрыл палатку. Оттого, что она была зеленая, каждому, кто находился в ней, казалось, что снаружи всегда светит солнце.
Когда хемуль подошел к дому, уже наступил день и никто не знал, что хемулю подарило это утро. Филифьонка отворила окно, чтобы проветрить комнату.
– Доброе утро! – закричал хемуль. – Я спал в палатке! Я слышал ночные звуки!
– Какие звуки? – спросила Филифьонка и закрепила крючком ставни.
– Ночные звуки, – повторил хемуль. – Я хочу сказать: звуки, которые раздаются по ночам.
– Вот оно что, – сказала Филифьонка.
Она не любила окна, они ненадежны – ветер их то распахивает, то запахивает... В северной гостиной было холоднее, чем за окном. Она села перед зеркалом и стала снимать бигуди. Ее слегка знобило. Она думала о том, что окна у нее всегда выходят на север, даже в ее собственном доме. И все-то у нее идет шиворот-навыворот: волосы не высохли как следует (и немудрено в такую-то сырость!), кудряшки повисли как проволока, а ведь утренняя прическа – такая важная вещь! Да еще Мюмла сюда явилась! В доме пахнет сыростью и запустением и повсюду лежит пыль. Комнаты нужно проветрить, устроить хороший сквозняк, нагреть побольше воды и сделать генеральную уборку...
Но стоило только Филифьонке подумать про генеральную уборку, как голова у нее закружилась, к горлу подступила тошнота, и на одно страшное мгновение она повисла над пропастью. Она знала, что никогда больше не сможет заниматься уборкой. «Как же я стану жить, если не смогу ни убираться, ни готовить еду? – подумала она. – Ведь на свете нет больше никакого стоящего занятия».
Она спустилась с лестницы очень осторожно. Все сидели на веранде и пили кофе. Филифьонка оглядела их. Она взглянула на помятую шляпу Онкельскрута, на нечесаную голову Мюмлы, на круглый затылок хемуля, слегка покрасневший от утреннего холода. Вот они сидят тут все вместе. И до чего же красивые волосы у Мюмлы! И вдруг Филифьонка почувствовала страшную усталость и подумала: «Они меня совсем не любят».
Она вошла в гостиную и огляделась. Хемуль завел часы, постучал по барометру. Мебель стояла на своих местах, и все, что когда-либо происходило в этой гостиной, было чужое и непонятное и знать ее не хотело.
Филифьонка вдруг бросилась в кухню за дровами. Она жарко натопит печь, согреет дом и всех, кто надумал поселиться в нем.
– Послушай, как там тебя зовут, – закричал Онкельскрут, стоя у палатки. – Я спас предка! Моего приятеля – предка! Она забыла, что он живет в печке. Как только она могла! А теперь лежит на кровати и плачет.
– Кто? – спросил Снусмумрик.
– Ясное дело, эта, с горжеткой! – воскликнул Онкельскрут. – Вот ужас-то!
– Она скоро успокоится, – пробормотал Снусмумрик.
Онкельскрут удивился. Он был очень разочарован. Он постучал палкой по земле и сказал про себя много нехороших слов, потом пошел к мосту. Там сидела Мюмла и расчесывала волосы.
– Ты видела, как я спас предка? – строго спросил он. – Еще секунда, и он бы сгорел.
– Но ведь он не сгорел, – сказала Мюмла.
– Молодежь нынче ничего не понимает, вы какие-то бесчувственные. Вы, похоже, и не думаете восхищаться моим поступком, – проворчал Онкельскрут и вытащил из воды сачок. Он был пустой.
– Рыба в реке водится только весной, – сказала Мюмла.
– Это не река, а ручей. Мой ручей, и в нем полно рыбы.
– Послушай, Онкельскрут, – спокойно возразила Мюмла, – это и не река, и не ручей. Это речушка. Но раз семья муми-троллей называет ее рекой, значит, это река. Что ты все споришь о том, чего нет и никогда не было?
– Потому что так интереснее!
А Мюмла все чесала и чесала свои волосы, и гребень шуршал, как волны по песчаному берегу, – легко и равнодушно.
Онкельскрут встал и сказал с большим достоинством:
– Если даже ты видишь, что это речушка, зачем говорить мне об этом? Что за кошмарные дети, зачем вы огорчаете меня?
Мюмла очень удивилась и перестала причесываться.
– Ты мне нравишься, – сказала она. – Я вовсе не хотела тебя огорчить.
– Хорошо, – обрадовался Онкельскрут, – но тогда перестань говорить о том, что есть на самом деле, и дай мне видеть все так, как мне приятно.
– Я постараюсь, – обещала Мюмла.
Онкельскрут был сильно взволновал. Он потопал к палатке и закричал:
– Эй ты там в палатке! Скажи: ручей это, река или речушка? Есть там рыба или нет? Когда ты, наконец, выйдешь оттуда и заинтересуешься хоть чем-нибудь?
– Сейчас, – сердито ответил Снусмумрик. Он внимательно прислушался, но Онкельскрут больше ничего не сказал.
«Надо идти к ним, – подумал Снусмумрик. – Неудобно. И зачем я только вернулся сюда, что у меня с ними общего, они ничего не понимают в музыке. – Он перевернулся на спину, потом лег на живот, зарылся мордочкой в спальный мешок. Что бы он ни делал, они все равно являлись к нему в палатку, они все время были рядом – беспокойные глаза хемуля, Филифьонка, плачущая на кровати, хомса, который все время молчал, уставясь в землю, разъяренный Онкельскрут. Они были тут же, они засели у него в голове, и к тому же в палатке пахло хемулем. – Надо выйти отсюда, – подумал Снусмумрик, – лучше быть с ними, чем думать о них. И как они не похожи на семью муми-троллей. С ними тоже было нелегко. Они были повсюду, они хотели все время разговаривать с ним. Но с ними можно было чувствовать себя как будто наедине с самим собой. Как же это им удавалось? – удивился Снусмумрик. – Ведь я был с ними каждое лето и не замечал, что они давали мне возможность побыть одному».
12
Хомса Тофт читал медленно и отчетливо: «Словами невозможно описать смятение, возникшее в то время, когда поступление электрических зарядов прекратилось. Мы имеем основание предполагать, что нумулит – это одиночное явление, которое, тем не менее, мы по-прежнему относим к группе Протозоя, – замедлил значительно свое развитие и прошел период съеживания. Свойство фосфоресцировать у него утратилось, и несчастное существо вынуждено было прятаться в трещинах и глубоких расселинах, служивших ему временным убежищем для защиты от окружающего мира».
– Так и есть, – прошептал Тофт, – теперь кто угодно может обидеть его, ведь в нем нет электричества. Теперь он все съеживается, съеживается и не знает, куда ему деваться...
Хомса Тофт свернулся калачиком и начал рассказывать. Он позволил этому зверьку прийти в одну долину, где жил хомса, умевший делать электрические бури. В долине светились белые и фиолетовые молнии. Сначала они блистали вдали, потом подходили все ближе и ближе.
Ни одна рыба не попалась в сачок Онкельскрута. Он заснул на мосту, надвинув шляпу на глаза. Рядом на каминном коврике лежала Мюмла и смотрела на коричневые струи воды. Возле почтового ящика сидел хемуль, он что-то писал крупными буквами на фанерной доске.
– «Муми-дол – Долина муми-троллей», – прочитала Мюмла. – Для кого это ты пишешь? – спросила она. – Тот, кто придет сюда, будет знать, куда он пришел?
– Это совсем не для кого-то, – объяснил хемуль, – это для нас.
