Корнелия Функе - Чернильное сердце
И всё же Элинор и Тереза держались от него подальше, насколько позволяла клетка. От решётки они тоже старались держаться подальше — от пальцев, просунутых сквозь неё, от рож, которые им строили, от горящих окурков, которыми в них кидали. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, и каждая радовалась, что она не одна, и в то же время горевала об этом.
На самом краю площадки, у входа, на почтительном расстоянии от мужчин сидели женщины, работавшие на Каприкорна. Здесь не заметно было радостного оживления, царившего на мужских скамьях. Почти все лица были печальны. Женщины то и дело поглядывали на Терезу с ужасом и сочувствием.
Когда на длинных скамейках не осталось ни одного свободного места, на площадке появился Каприкорн. Для мальчишек мест не осталось, они сидели на земле перед чернокурточниками. Каприкорн прошёл мимо них, не повернув головы, не удостоив их взгляда, как будто они были и в самом деле стаей воронья, слетевшегося на его зов. Зато перед клеткой, где сидели его узники, он замедлил шаг и смерил каждого коротким самодовольным взглядом. На лицо Басты на мгновение вернулась жизнь. Увидев, что его господин и повелитель задержался у решётки, он поднял голову и посмотрел на Каприкорна умоляюще, как собака, просящая прощения у хозяина. Но Каприкорн прошёл мимо, не удостоив его словом. Когда он опустился в своё чёрное кожаное кресло, за спиной у него стал, широко расставив ноги, Кокерель. Видимо, он был новым любимцем. — Ох, да не смотри же ты на него так! — набросилась Элинор на Басту, увидев, что он всё ещё не сводит глаз с Каприкорна. — Он же собирается скормить тебя чудовищу, как муху лягушке. Ты бы хоть возмутился… У тебя же вечно на устах угрозы: «Язык отрежу, на куски покромсаю!» Куда же они все подевались?
Но Баста лишь потупил голову и снова уставился в пол между своих сапог. Он показался Элинор пустой устричной раковиной, из которой высосали тело и жизнь.
Когда Каприкорн сел и умолкла музыка, всё это время игравшая на площадке, ввели Мегги. Её вырядили в нелепое платье, но голову она держала высоко, и старуха, которую все здесь называли не иначе как Сорока, с большим трудом втащила её на помост, сооружённый посередине площадки. На нём ничего не было, кроме стула, выглядевшего так потерянно, будто кто-то забыл его там наверху. Виселица с петлёй была бы, на взгляд Элинор, уместнее. Мегги посмотрела в их сторону, пока Сорока тянула её вверх по деревянной лестнице.
— Здравствуй, дорогая! — крикнула Элинор, поймав испуганный взгляд девочки. — Не волнуйся, я пришла просто потому, что хотела непременно послушать, как ты читаешь.
С появлением Каприкорна воцарилась такая тишина, что голос Элинор разнёсся по всему полю. Он звучал твёрдо и бесстрашно. К счастью, отчаянный стук её сердца о рёбра никому слышен не был. Никто не мог догадаться, что она задыхается от страха, потому что Элинор надела броню — непробиваемую, испытанную броню, всегда спасавшую её в тяжёлые времена. С каждым новым горем броня становилась крепче, а горя в жизни Элинор было предостаточно.
Один из чернокурточников рассмеялся её словам, и даже по лицу Мегги скользнула тень улыбки. Элинор обняла Терезу за плечи и притянула к себе.
— Ты только посмотри на свою дочь! — сказала она. — Храбрая, как… как…
Она хотела сравнить Мегги с отважным героем какой-нибудь книжки, но все они были мужчины и к тому же, на её взгляд, не так храбры, как эта девочка, смотревшая с помоста на подручных Каприкорна, гордо подняв голову и упрямо выставив подбородок.
Сорока привела с собой, кроме Мегги, какого-то старика. «Наверное, — подумала Элинор, — это тот самый человек, по вине которого все мы тут оказались. Фенолио, придумавший Каприкорна, Басту и всю прочую мерзость, включая чудовище, которое убьёт меня сегодня ночью». Элинор всегда любила книги, а не писателей и не слишком доброжелательно глядела на старика, которого Плосконос вёл мимо её клетки. Для него был приготовлен стул в нескольких шагах от кресла Каприкорна. Элинор спросила себя, не означает ли это, что у Каприкорна появился новый друг, но, когда за спиной у старика с мрачным видом вырос Плосконос, она пришла к выводу, что это, скорее, новый узник.
Когда старик уселся, Каприкорн поднялся со своего места. Он молча обвёл взглядом длинные ряды своих молодцов, медленно, словно вспоминая при виде каждого, что хорошего и плохого тот сделал у него на службе. В наступившей тишине чувствовался страх. Ни смешка, ни шёпота не слышно было со скамей.
— Большинству из вас, — громко произнёс Каприкорн, — не нужно объяснять, в чём вина трёх узников, которых вы перед собой видите. Остальным же достаточно будет сказать, что речь идёт о предательстве, болтливости и глупости. Конечно, можно спорить о том, является ли глупость преступлением, заслуживающим смертной казни. Я полагаю, что является, поскольку может иметь те же последствия, что и предательство.
При последних его словах на скамьях поднялось смятение. Элинор сперва подумала, что оно вызвано речью Каприкорна, но тут и до неё донёсся колокол. Даже Баста поднял голову на его гулкий звон в ночи. По знаку Каприкорна Плосконос подозвал пятерых товарищей и удалился с ними. Оставшиеся тревожно зашептались, сдвинув головы, некоторые даже вскочили, глядя вверх, на деревню. Но Каприкорн поднял руку, усмиряя поднявшийся ропот.
— Ничего не случилось! — выкрикнул он так громко и резко, что на скамьях мгновенно снова стало тихо. — Просто пожар. Мы ведь знакомы с пожарами, правда?
В рядах слушателей раздался смех, и всё же некоторые, как женщины, так и мужчины, продолжали встревоженно оборачиваться в сторону деревни.
Всё-таки они это сделали. Элинор до боли прикусила губу. Мортимер с мальчиком решились на поджог. Дым пока не поднялся над крышами, и вскоре все снова успокоенно повернулись к Каприкорну, разглагольствовавшему о предательстве, двуличии, дисциплине и преступной халатности. Элинор слушала его вполуха. Она все оборачивалась на деревню, хотя и понимала, что делать этого не следует.
— Но довольно о присутствующих здесь узниках! — воскликнул Каприкорн. — Перейдём к тем, которым удалось улизнуть.
Кокерель поднял лежавший за креслом Каприкорна мешок и протянул хозяину. Каприкорн, улыбаясь, сунул руку внутрь и достал какой-то предмет. Когда он расправил его перед присутствующими, это оказался рваный, окровавленный лоскут рубашки.
— Они мертвы! — торжественно провозгласил Каприкорн. — Конечно, я предпочёл бы увидеть их здесь, но, к сожалению, их пришлось пристрелить при попытке к бегству. Впрочем, предателя Огнеглота, которого многие из вас знали, не жалко, а после Волшебного Языка, к счастью, осталась дочь, унаследовавшая его дар.
Тереза посмотрела на Элинор, в глазах у неё застыл ужас.
— Он лжёт! — шепнула ей Элинор, хотя и сама не могла оторвать глаз от окровавленных лохмотьев. — Он воспользовался моей выдумкой! Это не кровь, это краска, обыкновенная краска…
Но она видела, что племянница ей не верит. Она верила кровавым лоскутам, как и её дочь. Элинор поняла это по лицу Мегги. Ей очень хотелось крикнуть девочке, что Каприкорн лжёт, но пока нужно было, чтобы он продолжал верить в то, что все мертвы и никто не придёт испортить ему праздник.
— Жалкий поджигатель, хвастайся теперь своей кровавой тряпкой! — закричала она ему сквозь решётку. — Вот уж правда есть чем гордиться. Зачем тебе ещё чудовище? Вы все чудовища! Все, кто здесь сидит! Истребители книг, похитители детей!
Никто не обращал на неё внимания. Два-три чернокурточника захохотали, а Тереза подошла к решётке, обхватила пальцами тонкую проволоку и поглядела на Мегги.
Каприкорн повесил окровавленную ткань на ручку своего кресла. «Этот лоскут я уже видела! — с вызовом сказала про себя Элинор. — Они не погибли! Иначе кто же совершил поджог?» — «Пожиратель Спичек», — шепнул ей внутренний голос, но она не поддалась ему. Нет, у этой истории будет хороший конец! Иначе просто быть не может. Она никогда не любила историй с плохим концом.
ПРИЗРАК
Моё небо из меди
Земля — из стали
Луна моя — глины комок
Чума — моё солнце
Палящее в полдень
И дыхание смерти
В ночи.
В книгах часто говорится о горячей ненависти. Но на празднике Каприкорна Мегги узнала, что она холодная, как ледяная рука, сдавливающая сердце и притискивающая его к рёбрам, будто сжатый кулак. Её знобило от ненависти, хотя ночь была тёплая и воздух ласкался к ней, словно желая сказать, что мир по-прежнему прекрасен, несмотря на кровавую тряпку под унизанной кольцами рукой Каприкорна.
— Что ж, об этом сказано довольно, — объявил он. — Перейдём к тому, ради чего, собственно, мы здесь собрались. Мы хотим сегодня не только наказать нескольких предателей, но и отпраздновать свидание со старым другом. Некоторые их вас, наверное, его помнят, а остальные, обещаю, никогда уже не забудут его, когда раз увидят.
