Уильям Николсон - Последнее пророчество
– А, не обращай внимания. Сумасшедшая!
– Драгоценная субстанция, текущая из ваших носов, служит целительной мазью для ягодиц счастливцев!
К исходу второго дня пути настроение пленников начало меняться. Еда была простой, но вполне приличной, темп солдаты задавали довольно быстрый, но и его можно было выдержать. Никто не пытался отстать или убежать. Странная и пугающая новая жизнь становилась привычной, среди пленников начали завязываться дружеские отношения.
– Эй, юноша, – услышал Мампо голос позади себя. – Ты уже давно несешь эту славную леди. Пора бы и отдохнуть.
Мампо обернулся и увидел, что предложение исходит от бывшего императора Араманта. Креот Шестой был огромным бородатым мужчиной весьма дружелюбного вида. Казалось, тяготы пути совсем не отразились на экс-правителе.
– Благодарю вас, сэр. Я справлюсь.
– Чепуха, клянусь бородой моего предка! Моя спина ничуть не слабее.
Мампо понял, что Креот не отступится, и опустил госпожу Холиш на землю.
– Вы не возражаете, тетушка?
– Ненавижу быть обузой, – сказала женщина. – Если бы мои ноги могли идти быстрее, я бы лучше шла сама.
– Не переживайте, славная леди. Влезайте-ка ко мне на спину.
Мампо не стал отрицать, что передышка была нужна ему. Теперь они с Креотом несли госпожу Холиш по очереди и скоро стали друзьями. Мампо обнаружил, что бывший правитель Араманта обладает удивительно добрым нравом. Он всегда радовался скудной еде, а ночью благословлял землю, на которой спал.
– А я думал, что вам приходится тяжелее, чем любому из нас, – однажды сказал Мампо. – Все-таки вы были императором.
– А, все это в прошлом, – отвечал Креот. – Теперь я такой же, как все.
Оказалось, что он давно уже хотел чего-нибудь подобного. Ведь еще пять лет назад, когда жизнь в городе резко изменилась, Креот заявил своим подданным, что теперь он не видит смысла оставаться императором и хочет снова вести жизнь обычного гражданина. Однако вскоре стало ясно, что бывший правитель ничего не умеет делать и нечем заработать себе на хлеб. Поэтому Креоту пришлось вернуться к обязанностям императора и руководить различными церемониями. Целых пять лет он принимал участие в семейных празднествах и собраниях по случаю окончания школы в разных кварталах города.
Креот никогда не просил награды за свои труды, но так как празднества обычно сопровождались пышными застольями, то жил он припеваючи. Кроме того, по окончании застолья ему всегда собирали корзину с едой, оставшейся от праздника, так что бывшему императору удавалось безбедно протянуть до следующего мероприятия.
Теперь же, раб среди рабов, Креот делал то, что приказывали, ел то, что давали, и шел себе вперед.
– А по мне, так даже проще, – говорил он Мампо.
Таким образом, Креот стал одним из тех, кто ел и спал рядом с семейством Хазов. Добрый нрав экс-императора пришелся всем по душе, хотя пленников и удивило, что дружелюбие Креота простирается даже на солдат.
– Ну и что здесь такого? – пожал он плечами. – У них наверняка тоже есть свои печали.
– Они – убийцы, – упрямо сказала Пинто. – Ненавижу их.
– И я, – сказал Мампо. – Я стану убивать их, как только представится возможность.
Слова эти прозвучали странно в устах простодушного Мампо. В последние дни юноша наконец-то понял, чего хочет. Скорбь и чувство вины уступили место одному мощному желанию – он заставит страдать убийц своего отца так же, как страдал он.
– А ты что-нибудь в этом понимаешь? – спросил Креот. – Ну, в убийстве и прочем?
– Не знаю, – отвечал Мампо. – Никогда не пробовал.
– Ты должен хорошо знать то, чем собираешься заниматься. – Креот сделал несколько выпадов и колющих ударов воображаемым мечом. – В юности меня учили этому, да только я все позабыл.
– У Мампо получится, – заявила Пинто. – Он страшно сильный. Мампо убьет любого.
Анно Хаз случайно услышал эти слова.
– Мампо никогда не сделает подобной глупости, – произнес он. – Мы не хотим, чтобы кто-нибудь еще заживо сгорел в обезьяньей клетке.
Мампо опустил голову и ничего не сказал. Пинто покраснела.
– Это значит, что теперь никто из нас никогда и ничего не сможет сделать?
– Это значит, что никто из нас не будет делать ничего, пока мы все вместе не решим сделать что-то, – ответил ее отец.
На третью ночь Аире Хаз снова привиделся сон. Женщина с криком вскочила на ноги. Анно обнял ее и постарался успокоить.
– Спешите! – всхлипывала женщина. – Быстрее! Быстрее! Ветер крепчает!
Окончательно проснувшись, Аира пришла в себя, но от слабости некоторое время не могла говорить. Затем она обратилась к мужу, стараясь дышать медленно и осторожно:
– Скажи мне, что это был просто дурной сон.
– Да, это определенно дурной сон.
– Мне снилось, будто мы идем домой, а ветер все усиливается – и какой ветер! Ветер, сметающий все вокруг! Я знаю, что если мы успеем попасть домой до того, как ветер закружит нас, то будем спасены, однако мы никак не можем переставлять ноги быстрее. Ты, Анно, дети и все остальные – вы идете слишком медленно, а я кричу, чтобы вы поторапливались, быстрее, быстрее! А вы меня не слушаете… Почему вы не слушаете меня?
– Успокойся, все хорошо. Тебе приснилось.
Аира всмотрелась в благородные черты мужа, отчаянно желая, чтобы он переубедил ее.
– Я не настоящая провидица, Анно. Поверь мне.
– Надеюсь, что так.
Однако при первой же возможности Анно сообщил Бомену о снах Аиры и о тех мыслях, что возникли у него в голове.
– Может быть, это и есть начало нашего пути, – сказал отец сыну. – У нас осталось меньше времени, чем мы думали.
– Но ведь мы пленники. И мы не знаем, куда нас ведут.
– Аира знает. Она обладает даром. И я уже давно понимаю это. – Анно взял руку Бо и поцеловал ее. – Думаю, что и ты понимаешь.
– Да, отец.
– Мы должны смотреть, слушать и запоминать. Во всех стенах есть двери, ко всякому замку можно подобрать ключи. Мы сумеем бежать.
Неожиданно раздался приказ, призывающий пленников остановиться.
– Почему мы остановились?
Солнце стояло еще высоко. За три прошедших дня ни разу не было привалов до наступления темноты. Анно огляделся, желая удостовериться, что его семья на месте. Рядом люди падали на землю, растирая болящие ноги. Вскоре раздался грохот кастрюль. Сегодня пленникам предстоял ранний ужин.
Анно собрал свою компанию. Кроме жены и детей в нее входили Мампо и госпожа Холиш, портной Мико Мимилит с семьей, Креот и Скуч – пекарь. Так случилось, что сегодняшний ужин включал в себя сдобу, испеченную в пекарне Скуча в Араманте. Коротышка Скуч печально покачал головой, глядя на свои изделия.
– Если вынуть их прямо из печки, они бы просто таяли во рту. А этим, – он взял пятидневную булочку, – можно оглушить поросенка.
– А, по-моему, они не так уж и плохи, – сказал Креот, жадно жуя. – Очень даже вкусно. Еще одну, госпожа Холиш?
– Не люблю быть обузой, – произнесла госпожа Холиш и взяла две.
Внезапно Бомен напрягся и поднял голову, уловив отдаленную волну боли. Мгновением позже откуда-то спереди раздался резкий визг. Его услышали все. Бомен закрыл глаза и позволил своим чувствам выяснить причину боли.
– Чья-то кожа, – произнес он, – горит.
Теперь пленники увидели группу солдат, катящих маленькую железную бочку на колесах. Солдаты делали с рабами что-то, заставлявшее последних вскрикивать от боли.
Бомен поднялся на ноги и направился вдоль шеренги бывших горожан, чтобы самому увидеть, что происходит. Юноше совсем не хотелось глядеть на происходящее, но он понимал, что должен. Сейчас это самое главное. Он просто обязан узнать все о похитителях и о том, почему эти люди взяли в плен жителей Араманта. Они с Кестрель должны быть готовы нанести ответный удар, когда вновь соединятся.
Кричала женщина. Бомен видел, как она пытается сопротивляться солдатам, слышал ее визг. Юноша смотрел, как один из солдат бил женщину по голове, пока та не умолкла. Затем пехотинец, стоявший рядом с железной бочкой, приложил что-то к руке пленницы – раздалось шипение и запахло горелым мясом.
Бомен видел, как металлические печати зажали щипцами и опустили их на раскаленные угли в бочке. Юноша внимательно наблюдал, как солдаты схватили руку еще одного раба и раскаленное клеймо опустилось на внутреннюю сторону трясущегося запястья. Бо почувствовал такую боль, словно заклеймили его самого.
– Эй, ты! А ну-ка возвращайся на свое место!
Солдат оттолкнул юношу. Бомен вернулся к своим.
– Это быстро, – произнес он. – Но будет больно.
– Мне наплевать, – сказала Пинто.
Бомен видел, как задрожала девочка при появлении солдат. Несмотря на гордость и злость, Пинто было всего семь лет. Он мог бы держать сестренку на руках, когда наступит ужасный момент, но знал: Пинто слишком горда, чтобы позволить это брату. Чтобы скрыть свои намерения, Бомен обратился к отцу:
