Ольга Озаровская - Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской
Пошел старик домой, телёгу с мешками оставил на горки, взял старуху с собой, волосы расплел, — становись на корачки!
Сам на старуху сел: вези!
— Нде мне на эку гору зняться?
— Молчи, за репой едем.
На гору вызнелись. У старухи волосы больши.
Леший ходит кругом — кругом волосы.
— Што тако? Овця? Нет, не овця — больно мохнато.
— Не знаю… Старик, бери репу!
Старуха волосы заплела и стала рвать репу. Дак мешков не хватило…
Теперь был черед за Скоморохом, и все предвкушали веселье. Дед заканчивал прелестный маленький невод. Только поплавков не хватало. Но, подняв на Скомороха глаза, дед сплюнул, забрал работу и отошел в сторону на другой конец плошадки.
Скоморох хотел было начать, но свиснул пароход, и все зашевелились. Скоморох крикнул:
— Стой! Сами знаете, ешшо с лодок примать станет, тихим ходом поползет. Долго-ль в котомоцьку собраться? Слушайте!
И рассказал.
49. Куроптев
Куроптев навоевался, по окопам навалялся, всех вшей досыта накормил, тогда службе еговой строк вышел. Можот итти на все четыре стороны, куда любо. А у Куроптева не было ни кола, ни двора, ни малого живота, ни образа помолицца, ни веревки задавицца, ни ножа, чем зарезацца. Идет он, идет день до вечера, и тут ноги шагать перестали. Сел край дороги и разгоревался. У птицы гнездо, у зверя нора, а человеку некуда голова преклонить. Хотел закурить, — табаку нет. И вдруг смотрит, — около человек взялся, такой хорошо оденой и говорит:
— Куда, Куроптев, пошел?
Присел этот человек рядом, и всю ему Куроптев жись свою рассказал, как воевал, как в окопах позорился.
Человек, выслушав, говорит:
— Правильной ты, Куроптев, человек. В рай хочешь?
— Как это понимать, в рай…
— Очень просто: записку дам и вне очереди.
Этот прохожий был сам боh, а Куроптев не знат и ничего понеть не можот:
— В рай, конешно, приятно, но как туда попась, и чья дорога, и нать-ли помирать?
Боh в книжечке черкнул, листок вырвал:
— Держи, предъявишь Петру ключарю. До утра иди прямо, о всхожем поверни на восток, в павечерии возьмессе в царсви небесном.
Куроптеву выбирать не из чего. Он сделал налево кругом, да и зашагал.
Утром поворотил на солнце. О вечерней зори уздрел каменны ограды. У ворот позвонился. Отворили. Документ проверили, все правильно. По книгам провели. Райско-нетленно обмундирование выдали — проходи, блаженствуй. В раю худо-ли? Сады, винограды, палаты, фонтаны! В раю рано ставать не надо, на работу не гонят, ни в поле, ни пахать, ни молотить, ни по дрова ехать. Поокруг празник.
Куроптев отоспался, отъелся, ко всему пригляделся. И што же это? Ему не весело стало. Што случилось? А покурить захотел. Спросить неловко. Какой же в раю табак? Весь парень приуныл, весь поблек. Все сады, все кустики обшарил, нет ли где окурочка, — не нашел. С горя што придумал: веревочку нашел, мелом намелил, давай на главной просеки лужайку мерять да колье вбивать.
Праведны понеть не можут, што он творит.
— Куроптев, ты што затеял?
— Я-то? Я вот план снимаю на предмет застройки пустуюшшей плошшади зданием трактира.
Праведны бегом к боhу.
— Осподи, осподи, твой-то Куроптев, как отличился! В цареве небесном трактир ставит! Разрешенье имет!
Осподи брови насупил, да скорым шагом к безобразнику:
— Куроптев, ты знашь, што полагается за нарушение тишины и спокойствия в обшественном месте?
— Так точно. Только понапрасну они шум поднели. Опосле сами блаhодарить будут.
— За што благодарить?
— А вот за трактирно заведение, распивочно и на вынос, с продажей папирос.
— Дурачина ты, табашна шишка!
Осподу смешно. — Люди всю жись рай зарабатывают, а ты без заслуг, только в силу моїх к тебе личных синпатий сюда попал — и то тебе, болвану, не сидится… Больше ничеhо, што в аду тебе лучша прописаться.
— Сопроводительну бумажку получить можно?
— Спешно известим сами. Ступай туда. В аду ворот много и все входы настеж.
Выписали Куроптева из рая. Ключарь Петр и дорогу сказал:
— Поди прямо, вечером поворотиссе на запад.
Куроптев идет день, о закатимом повернул во мрачну сторону. И вот горелым запахло, потом скрежет и визг слыхать стало. Дале — корпуса увидал высоки, ворот много. Ад есть. Черти Куроптева под локотки примают, в жарко место садят. А Куроптев свое:
— Покурить, ребята, нет ли?
Ему лоток с папиросами в колены высыпали и всё дороги сорта. Он три папиросы подраз закурил. Сидит нажигается. С утра опять за табак. С бесями дружба, и чертовкам Куроптев надо. Кажна обниматься лезет, в губы припадат, кажна записываться зовет, и видом кажная, как жаба. Мужику это каково? Он и табаку не рад, на волю запросился, да нет, не уйдешь. В ад входы полы, а выходу нет. Куроптев опеть потемнел. Брови нависли, дума на мысли.
Против главного корпуса лужок был травами высажен узорами. Этта малы бесенята с няньками гуляли. Куроптев веревку намелил, ходит с метром да эту лужайку измерят.
Бесям интересно:
— Товарыш Куроптев, вы это што делаїте?
— Я-то! Я планирую. Церькву-храм будем ставить на сем месте. Направо колокольна, прямо алтарь, звон будет, ладан, пение…
У бесей со страху животы того разу схватило. Ко главному сотоны прилетели:
— Дедушко, отаманушко! Куроптев в аду церькву строїт. Уж колокольна готова. Всех, всех задушит, закадит…
Сотона в чем был к Куроптеву:
— Товарыш Куроптев, это што?
— Храм божий ставим. Слыхано-ли, штобы помолицца зат-ти некуда было. План готовой, сейчас на биржу за рабочими пойду.
— Поди-ко ты лучче вон. Проваливай, куда хош!
— Нет, я раздумал, мне тут дородно.
Сотона на небо депешу:
— Зачем таких боhомолов в ад посылаете? Ваш Куроптев в преисподней церьков строїт…
Из раю ответ:
— А мы што будем делать, коли он сам так захотел?
— Возьмите, ради боhа, обратно.
— Довольно мы с їм бились. Нам свой спокой дороже.
Што делать? Лихо-то ведь споро, его не сбудешь скоро.
В аду кажной день заседанье. Как Куроптева выжить. Вот бес Потанька предложил:
— Дедушко, отоманушко, ты с меня шкуру спусти, натени на барабан, я с барабаном за ворота выйду, тревогу ударю, увидаете, што будет.
Дедушко со внучка шкуру спустил, сделали барабан. Потанька с барабаном за ворота выбежал, ударил сбор. Куроптев старой службы солдат, привык слушаться команды. Барабан услыхал, амуницию подтянул, ранец на плечи и ать-два — вымаршировал из аду. Только он за ворота, беси ворота на запор, да еще бревно изнутри привалили.
А Куроптев осмотрелся, тревога ложна…
— Ах, дуй вас горой! Он в ворота ломится, а беси исподворотни языки кажут, хвостом дразнят:
— Не пустим боле! Не пу-у-стим! Нам тоже своя жись дорожа.
Опять значит Куроптев, куда глаза глядят, бредет по дороги. У птицы гнездо, у зверя логовище, а ему человеку негде глава подклонить. И на стрету ему опеть тот человек, такой хорошо оденой. А это был сам боh:
— Куда, Куроптев, пошел?
— Да, вот, осподи, из аду выгонили.
— В раю тебе было неладно, и в аду нехорошо… Што я с тобой буду делать?
— Осподи, мне бы где-ли на часах постоеть.
— Куда тебя, Куроптев, деваешь… Видишь, вон около ростанья будка наружна. Становись, охраняй! На зиму тулуп тебе выдам и валенки.
Куроптев этта и теперь в будке караулит.
Когда смех, звеневший все время, замолк, Скоморох начал вторую.
50. Догада
Была в лесу глупа деревня. Люди в лайды жили, широкого места никогда не видали, дак уж… Был один поумняе, Догадой звали, дак и тот глуп. Вот эти мужики собрались в лес на охоту и видят, в снегу дира, а из диры пар идё… Що тако? Стали думать, часа два думали.
— Нать Догаду спросить.
— Ну, Догада, он знат, он понимат.
И пошли веема к Догады. Приходя и говоря:
— Догада! Были мы в лесу, видели диру, а из диры пар идё. Що тако? Советовали, ничего не усоветовали. Скажи, пожалуйста.
А Догада на тот час с жоной обедал и говорит:
— Так нельзя сказать, нать посмотрять. Вот ужа пообедаю, пойдем веема в лес.
Пообедал Догада, пошли веема в лес. Догада видит, в снегу дира, а из диры пар идё. Що тако? Стал думать. Часа два думал. Ничего не удумал и говорит:
— Так нельзя сказать, нать посмотрять. Вот що, товарышшы: берите меня за ноги, да суйте в диру. Да держите крепко. А как, если що буде, дак обратно волоките.
Мужики взели Догаду за ноги и сунули в диру… А там было логово! Медведь был! Он и стяпал Догаду за голову.
Догада ногами голит, рыцять не может… А те держат крепко. Все думают: было що, али не было що? Часа два думали, а потом говоря:
