Коллектив Авторов - Казачьи сказки
Чувствует Макар – не справиться ему с Лихо-Мраком, нет у него больше силы богатырской, отняла ее Черная Птица.
И вдруг слышит Макар – дивный голос из Дум-горы несется. Плывет по воздуху, как челн по ласковым волнам, льется-разливается, будто Тихий Дон в половодье. Вокруг Лихо-Мрака ночь рассеивается, светлее становится. Чувствует казак, как силой богатырской руки наливаются, чувствует, что твердо теперь шашку в руке держит. А дивный голос льется из Дум-горы, то грозный, как ураган на море, то звонкий, как песня соловьиная, то ласковый, как тихий шепот волн. Никогда не слыхал Макар Песни, а понял: она это, Песня Легкокрылая! От нее дышится свободнее, от нее силы прибавляются. И крикнул казак боевой клич Лиху дьявольскому, Мраку ночному:
– Не кланяться пришел я тебе, Мрак ночной, а биться с тобой не на жизнь, а на смерть, до твоей погибели!
Сошлись они у Дум-горы, взмахнули шашками острыми и начали биться. Час бьются, два, вот уже Макар Бесслезный теснит грудью своей Лихо-Мрака, одолеет скоро врага ненавистного. Заскрежетал зубами Лихо-Мрак, зарычал, тучи-брови нахмурил – снова вокруг свет померк. Тяжело стало Макару Бесслезному в темноте биться. А Лихо-Мрак улыбается, радуется…
Но тут Песня Легкокрылая опять звонким голосом залилась. Плывут дивные звуки по воздуху, рассеивается мрак кругом, будто туман от ветра. А Песня Легкокрылая все громче и громче поет. Вот уж и совсем светло стало.
Задрожал Лихо-Мрак, чуя гибель свою.
Взмахнул казак шашкой, блеснула сталь в воздухе – и покатилась страшная голова Лихо-Мрака по земле. Поднял Макар голову Лихо-Мрака на пику и пошел Песню Легкокрылую из неволи освобождать.
Идет казак, глыбы каменные перед ним рушатся, в стороны отваливаются, дорогу дают. Вот и пещера темная, жилье Лихо-Мрака. Идет по ней Макар, вдруг слышит – стонет кто-то, глухим голосом имя его произносит: "Макар, Макарушка…"
Оглянулся Макар и замер: к каменной стене Оксана его прикована, а рядом с нею дочка его любимая на камне сидит, плачет тихонько. Бросился казак к дочке, схватил ее на руки, к груди прижимает, радуется. Потом разрубил оковы, которыми Оксана к стене прикована была, обнял ее и спрашивает:
– Кто приковал тебя, жена моя милая, к стене этой? Как попала ты сюда, в берлогу эту?
– Лихо-Мрак притащил нас сюда, Макарушка, – отвечает Оксана. – За то, что бесслезный ты, за то, что Горю Человеческому да Беде Людской не кланялся…
– А где же Песня Легкокрылая? – спрашивает Макар. – Где она, радость человеческая?
– Не здесь она, Макарушка, – отвечает Оксана. – Поднимись на вершину Дум-горы, там клетка каменная стоит, и в клетке той – она, радость наша.
Поднялся Макар на Дум-гору, видит – стоит клетка каменная, вокруг нее свет яркий сияет, словно золотые лучи солнечные.
Подошел Макар к клетке каменной, сорвал замок, распахнул дверцы и почувствовал вдруг, как теплым ветерком из клетки повеяло, а кругом еще светлее стало.
И слышит вдруг казак, говорит кто-то голосом человеческим:
– Спасибо тебе, Макар Бесслезный, что из неволи меня освободил. Долго я здесь томилась, уж и света белого увидеть не надеялась. А за то, что вызволил ты из неволи меня, буду век тебе служить, веселить сердце твое храброе.
Подумал-подумал казак и отвечает Песне Легкокрылой:
– Нет, радость человеческая, не хочу, чтоб одному мне служила ты. Не стало теперь Лихо-Мрака, жизнь теперь наша другая будет. Летай ты над краем нашим привольным, летай над родиной моей свободной, неси на крыльях своих радость повсюду. Давно уже люди ждут тебя, Песня привольная. А увидишь Орла Горного – кланяйся ему от меня и от всех людей наших: он указал мне путь к тебе, Песня Легкокрылая, он помог избавиться нам от Лиха дьявольского, Мрака ночного. Взмахнула тут крыльями Песня свободная, вылетела из Дум-горы и полетела к людям о радости петь: нет больше Лиха дьявольского, Мрака ночного, сгинули куда-то и Горе Человеческое да Беда Людская. И летает с тех пор над Тихим Доном Песня Легкокрылая, летает, радость на своих крыльях людям разносит. Сильные крылья у нее и быстрые: вот понеслась она над зелеными станицами, всплеснулась над волнами Тихого Дона, проплыла над Волгой раздольной, звонким голосом разлилась над красавицей Невой. Летает Песня Легкокрылая над землей свободной, и где появится она, где прошумит своими крыльями, там светлее становится и радостнее.
Петр Лебеденко.
Замаренов Егор Максимович
Предание на Яике, записанное И. Железновым о казаке Рыжечке
– «Умные речи, Иван Никитич и слушать любо,-сказал я, когда старик кончил предание о трех Иванах. – Экой ты, экой ты какой!- говорил Иван Никитич Чакрыгин, и на лице его сияло неподдельное чувство самодовольствия. – Но ты назвал Ивана Пыжалу, Ивана Шаталу, Ивана Клада, еще Ивана Бирючьих – Лап. А где-же Рыжечка?- спрсил я. – Экой ты, экой ты какой! сказал Иван Никитич. – Те жили прежде Рыжечки, те жили может статься. Бог знает когда (старик махнул рукою), а Рыжечка, почитай, что на памяти наших отцов, Рыжечка, сударь мой, был в полку у Прохора Митрича. – Кто такой Прохор Митрич?- Ну и славно! сказал с удивлением старик. Ты и Прохора Митрича не знаешь. Хорош же гусь!… А Прохора Митрича Дурманова все наше войско знало. С ним царь Петр Первый компанию водил.
– Будто? – Не будто, а на самом деле так. Да ты, вижу, ничего не знаешь.Так и быть, расскажу тебе с конца. Слушай. ваше благородие. Я рад был слушать хотя на слове «ваше благородие» старик и сделал ударение, ясно говорившее: «хоша вы и чиновники, но ни чорта не знаете на счет житья-бытья казацкого». Старик начал:
«Петр Первый, несколько лет сряду, вел брань-войну со Шведом. Этому, вишь, за досаду и за великую грубу стало, когда Петр Первый задумал отнять у него несколько губерний чуховских. Вот из-за этого-то самаго дела и дрались несколько лет сряду не на живот, а на смерть.Испокон век ни одна война не проходила и теперяча не проходит без того, чтобы наших казаков не требовали в армию: без казаков, словно без соли, нельзя обойтись. Так было и ту пору.Много наших полков перебывало в расейской армии: и пятисотенные, и семисотенные, и тысячные, всем было место и дело. Нигде никогда от наших казаков прослуги не было, окромя лишь отлики(*отклики). Прикажут ли, бывало, им неприятеля скрасть- как с полки сдунуть; пошлют ля, бывало, соколиков куда, хоша бы и за море, примерно, языка добыть- языка добудут. Такие уж были ловчаги, что днем с огнем поискать, и то вряд ли найдешь. А все Бог им помогал за их простоту. Ведал о том и сам царь. Раз зимнею порой шведский город Карантин брали. Вот тут-то наши казаки оченно себя показали. В одних легоньких, сударь мой, летних кафтанчиках да курточках, без шапок, с открытыми, иль-бо с перевезянными платком головами, они, аки львы могучие, аки звери дубравные, рыскали впереди армии и душили шведов, словно мух, а работали, заметь, касатик, одними только пиками, точь-в точь как в старинных песнях поется, примерно о Ермаке Тимофеевиче, что говорил царю Ивану Васильевичу Грозному: «Возмем-де тебе Сибирь город без свинца, без пороха. Возмем-де белой грудью, с камчатной с одной плеточкой…Вишь, какие были ярои (*герои), старинные казаки-лыцари, не нынешним чета, ученым, что папахи умеют с полу подымать, а от киргизкого копья, к примеру сказать, «мамынька!» кричат…
В тот день мороз был лютый, бороды у наших казаков заиндевели, а от самих от них пар валом валил, словно с каменки, а на пиках у них замерзли длинныя-предлинныя сосульки: много больно, вишь, шведов -то покололи. Да, истинно так было. Петр Первый стоит на горе и смотрит на них в подзорную трубу.-Какие это казаки? спрашивает царь своих приближенных. – Яицкие! говорит ему граф Шереметьев. Я так и думал, – говорит царь.
– Позвать, говорит, ко мне ихняго походного атамана, когда кончится дело.Ладно.Карантин взяли; шведов- которых побили, которых в полон позабрали, а король их бежал за море во своиси. Так, значит, и быть должно. Собирались, у царя после баталии все генералы и сенаторы. Пришел и Прохор Митрич наш. Царь спрашивает его: – Как тебя, казацкий атаманушка, зовут по имени и величают по отчеству?
– Вот так-то, говорит Прохор Митрич.
– Спасибо, Прохор Митрич, за вашу службу: я ея не забуду,- говорит Петр Первый.
– Возьми, говорит, на первый случай, по золотой на казака: это, говорит, от меня им на водку, а себе, на память, вот эту вещицу. Тут царь из собственных своих ручек подал Прохору Митричу литую золотую чару с царским ербечком и имечком. – Больше этого,- говорит Петр Первый, – теперича дать не могу; не безсудьте: казна, вишь, на исходе. А вот, как пошабашу совсем шведа, возьму с него контрибуцу, принужу его платить мне дань во веки вечные: тогда, говорит, расплачусь с вами, никого не забуду. – Много довольны твоею милостию, надежа-царь, – отвечает Прохор Митрич: – мы не из интереса служим, мы как есть рабы твои верные, готовы за тебя кровь проливать до последней капельки… _ Ладно, ладно! – говорит царь: после сочтемся, а теперича, Прохор Митрич, оттрапезуй-ка с нами чем Бог послал. Ладно.Сели, как в сказках говорится, за столы дубовые и скатерти бранныя, за явства сахарныя и питья медвиныя; стали пить, есть и прохлаждаться и речами хорошими, разумными забавляться. Под конец честнаго столованья Петр Первый и говорит Прохор Митричу: – Шведа хоша мы и не совсем добили, однако врядли он, после вчерашней бани, скоро оправится. Можно, значит, и нам отдохнуть немного. Ступай, Прохор Митрич, поведай своих-то молодцов на Яике, – пускай отдохнут на родной сторонке, поживут в домах, в семействе, поисправять свое хозяйство и все такое; чай с войной то и они, бедняжки, поиздержались, поистратились, а я говорит, не хочу, чтобы казаки мои голодали и без нужды нужду терпели… Вот какой он был, Петр-то Первый!- прибавил старик.
