Ольга Озаровская - Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской
43. Предел
Я не преха уж, ницего не преду. Быват, и не про меня сказано, бывал, и про жонку каку: не предет ницего.
Муж и говорит:
— Пошто ницего не предешь? Я помру, цем закроешь?
— У меня наношено клубьев: сусек в амбаре накладен.
— Пойдем, посмотрим.
— А, пойдем.
У ней только и напредено, што один клуб, да один простень.
В сусек залезла, подала ему простень.
— Вот клуб, вот простень. Вот клуб, вот простень! Вишь, сколько накладено. Поди, секи мотовило.
Мужик пошел секчи. Пошел дорогою, и она прямою, да и села под кусты.
Сидит. Мужик пришел, начинает секчи, а она крыцит:
Цили, вили,
Не секи, муж,
Мотовили,
Дети не будут,
Жона помрет.
Мужик поглядел, поглядел, кака пташиця поет, да и запоходил домой, а жона наперед угодила, да и спрашивает:
— Ссек-ли мотовило?
— Нет, цыпка крыцит:
Цили, вили,
Не секи, муж,
Мотовили,
Дети не будут,
Жона помрет.
— Ну, теперь помру, цем будешь меня покрывать?
— Да покрою, помри только.
Мужик повалился нарочно, а на завтра помер.
Она стала мотать на голову да на палец на ногу и запела:
Был жил, как гусельцы,
Растенулся, как струноцьки.
Мужик и скоцил и схватил бабу:
— А, меня так покрывать?
Да и поцял ю колотить, да трепать.
Скоморох на эту сказку отозвался песней. Конечно, он обращался к молодке, благо ее звали Дуней. И вертелся около нее, и обнимал ее, а она дала ему тумака очень весело и незлобиво.
Дуня, Дуня, Дунея,
Дуня тонка — прядея,
Дуня пряла и вила
По три ниточки в денек
Во неделю простенек,
Во годок Дуня моток, —
Мотовильце с локоток,
В пять годов Дуня красна:
В том пройдет у ней весна.
Тут уж не вынесла и Махонька, скороговоркой проговоривши:
— На вечорках поем, кому нать спеть. Как девка зацнет кланяться, так и перестанут. Котора знает, та уж не даст петь.
И старушка запела.
44. Хозяюшка
Песня
Тонко-то, долго-то — Авдотьїн жених,
Калина-малина.
Да толста-та охомяка — Олександры жених,
Калина-малина.
Цернобров, церноглаз — то Варварин жених,
Калина-малина.
А косы-ти глазишша—їришин жених,
Калина-малина.
Тонко-то, долго-то — зароды метать,
Калина-малина.
А толста-та охомяка — та вода волоцить,
Калина-малина.
Цернобров, церноглаз — тот посвистывать горазд,
Калина-малина.
А косы-ти глазишша — овин молотить,
Калина-малина.
Овин загорел и косой заревел,
Калина-малина.
Итти было к жонушки позавтракати,
Калина-малина.
«Распроклятой ты, косой, недосуг ко мне пришел,
Калина-малина.
Надо детоцек кацять, да телятоцек поїть,
Калина-малина.
Да телятоцек поїть и квашонку разводить».
Калина-малина.
Три недели квашня кисла, не выкисла,
Калина-малина.
На четвертую неделю стала пенитця,
Калина-малина.
Да тесто тенитця,
Калина-малина.
Што на пяту-ту неделю,
Калина-малина.
Стали хлебы катать,
Калина-малина.
Она по полу катала,
Калина-малина.
По подлавицью валяла,
Калина-малина.
На пеци в углу пекла,
Калина-малина.
Кохти-нохти обожгла,
Калина-малина.
Коровая не нашла,
Калина-малина.
Склалась в коробок,
Калина-малина.
Потенулась в городок,
Калина-малина.
Становилась во рядок,
Калина-малина.
Тут и шли, прошли купци,
Калина-малина.
Пинежана-торговци,
Калина-малина.
Они хлеба не купили,
Калина-малина.
Только цену наложили,
Калина-малина.
По три деньги коровай,
Калина-малина.
Куда хошь его девай,
Калина-малина.
Хоть свиньям отдавай,
Калина-малина.
Свины хлебы полизали,
Калина-малина.
Три недели пролежали,
Калина-малина.
На четверту-ту неделю
Калина-малина.
Стали свины пропадать,
Калина-малина.
Да Їришу проклинать,
Калина-малина.
«Распроклятая Їриша,
Калина-малина.
Эких хлебов напекла,
Калина-малина.
Всех свиней тех извела».
Свою песню бабушка заключила словами:
— У нас Їриша была. Дак до того выпоем, што заплацëт.
Наступал черед деда. Он долго копался в своем пехтере, наконец достал узелок, развернул тщательно завернутую в несколько бумаг небольшую пачку листков, исписанных старательным старинным почерком.
— Прочитай! Я неграмотной.
— А хранишь? Што это?
— Храню. Приятеля моего, бывшего при утоплении, записи. Он с гумагой да с карандашом не раставалсе. Всяку глупось писал. Дак при утоплении карандаш и гумага не замокли. Он на днишши карбаса записывал, после уж дома переписал и мне дал. Очень мы дружили с покойным. Он с Неноксы. Часто бывал у нас.
Был голодной год (1852), и в мае месяце двадцать два человека поехали на большом карбасе из Неноксы в Архангельско за семенами жита. Нагрузились. Карбас был на тысечу пудов. На обратном пути пала погода. 6-го мая…
И, никак не предвидя такого случая, вместо того, чтоб записывать, Московка стала громко читать.
45. Гибельное описание
(дневник)
… тел заснуть, так мы ему закричали: «Кологриев, не спи! Иди в руль править». А Максим вертится и править не может на волнах. Той же минуты приходил он, Кологриев, к рулю, взглянул: тут воды довольное количество в карбасе. Он закричал: «Батюшки, лейте воду из карбаса». Приходят к помпы Иван Богданов, Осип Тячкин; начали лить воду в носу и кормы, кто чем может, в помпа не берет воды, оттого что сломалась. Хозяина забранили. Тут закричали: «Братцы, ройте мешки с житом в воду, а не то мы потонем». Несколько успели, швырили, но в ту же минуту, погодой, ветром, морскими волнами налило наш карбас и опрокинуло несколько раз вверх колодою. Продчих всех людей охватило от колоды прочь на волнах. Хотя выстали из воды, но не успели захватиться, а нам четырем человекам — Мирону Кологриеву, Афанасью и Степану Тячкиным и Лукияну Лгалову, невидимо бог пособил захватиться за колоду и вытянуться из воды на оную с великим трудом и с разбитыми на себе ранами. Но, когда опрокидывало, тогда Кологриева, схватя за левую ногу Ион Мусников (а Кологриев не захватясь еще ни за что) и обгрузил его в воду, то не знай каким образом выстал из воды немного, успел захватиться за колоду; тогда товарищ Афанасий подал ему руку, пособил вытянуться и, взглянувши на ногу, — сапога нет; его сдернул Ион и сам с ним остался в воды с другими товарищами.
А нас на боку карбаса понесло по ветру и морским волнам на средину моря. Когда карбас обтонул с нами, в то время были от берегу, т. е. от земли, примерно расстоянием в пяти верстах, а после понесло и т. д. Сначала можно было видеть своя родима сторона, а после пронесло ее и принесло к Летним горам; того же дня вечером подул от них сменный ветер, т. е. западный. Понесло с прибылой водой прочь назад, обратно, где опрокидывало. Уж и весьма близко подносило к тому месту.
Поутру седьмого числа подул сменный ветер, т. е. обедник. Но с ветром, палою водою, понесло опять на средину моря, только что едва можно было видеть та и другая сторона земли. Пронесло Летние и Зимние горы, подносило близко Терского берега (примерно в 15 верстах), и вдруг подул с него ветер Запад. Понесло от него прочь на средину моря и 8-го числа пополудни показались нам Зимние горы и подносило к ним ближее. Но только что носило наш карбас на боку, а не вверх колодою, оттого что не давала опруживаться мачта и рей с парусом, который был не успет обронить при утоплении.
После того вздумали обранивать мачту из своего места, чтобы освободить карбас. Сначала на верхнем боку карбаса снасти развизали; при перешвы есть железная обойма, через мачту таковую отстегнули. После от носу отвязывали штак, а отрезать было нечем; вынуждены были спушаться в воду для отвязывания его. Спушшались: Афанасий Тячкин[76] 6 раз без одежды (таковая была оставлена у товарищев). Лукьян Лгалов 3 раза и Степан Тячкин один раз. По нашему счастью бог пособил отвязать. Есть ли бы штаку не отвязали, то должны были потонуть, как и прочие. Вечером 8 числа отвязали этот штак, той же минуты мачта выпала из своего места, а карбас обвернулся вверх килем, т. е. вверх колодою, и мы тут же едва могли вычарапаться из воды. Придумали обворачивать этот карбас как следует быть. Стали веема четверыми, коленами в киль, а руками в воды, захватили за борт и тянули на себя, и обвернули, но того боялись, чтобы не залил он нас. Успели из воды выскочить в карбас и разселись два человека на той стороны и два на другой.
