Вацлав Ржезач - Волшебное наследство
— Посмотрите-ка на этого выродка, куда это он прет со своей псиной?
— Куда лезешь, паршивец? Может, герцога решил навестить?
— Поди сюда, малявка, мы спустим с тебя шкуру и сварим вместе с твоим волкодавом.
Наемники герцога не унимались, но, как ни странно, Виту не было страшно. Наоборот, сердце мальчика полнилось доселе неизвестной отвагой и жаждой бунта. Как будто кто-то, оберегая его, шел рядом. Странно, но Вит был уверен, что с ним и его собакой ничего не случится. Откуда бы взяться этой уверенности? Он и сам не знал, да и не думал об этом. Не посадят их в тюрьму — и все тут.
Видит бог, непонятно, как эти опытные забияки, состарившиеся в схватках и стычках, даже с двух шагов не могли попасть поленом в проклятого мальчишку. Сначала они затеяли это в шутку, но затем, видя, как им не везет, начали входить в раж. Вот бы попасть в этого недоноска — было на уме у каждого. И они смеялись над неудачами друг друга. От этого страсти распалились еще пуще. Попасть в Вита головней стало вопросом воинской доблести, метателей становилось все больше.
Как на шабаше у ведьм, огненные палицы летели со всех сторон, сопровождаемые бранью наемной солдатни; искры, жгучие, кроваво-красные, как рубины под лучами солнца, сыпались, словно звезды в августовскую ночь. Красивое зрелище, не будь оно столь жестокой забавой, на какую способны только головорезы и насильники. Взгляду стоящего поодаль представились бы только сверкающие и дымящиеся дуги, прочерченные летящими головешками, и, вероятно, он сказал бы с одобрением: «Давайте-давайте, ребятки, побольше да погуще».
У Лохмуша такие шутки сочувствия не вызвали, не оценил он и красоты зрелища. Горящие деревяшки свистели над его головой, чудом не подпалив ему шерсть, а их дьявольский запах приводил его в ужас. Пес рычал, скулил и выл; забежав немного вперед, он обернулся, словно делая хозяину знак поторопиться. А Вит шагал себе, как будто весь этот гвалт его не касался. Ни с ним, ни с Лохмушем ничего не может случиться. Куда им! «Поди сюда, песик, не бойся! Вот то-то же; смотри на меня и держись молодцом. Надо показать этим мерзавцам, что мы не робкого десятка. Впрочем, если они будут продолжать в том же духе, придется им есть суп с горелыми деревяшками и вытаскивать из бород угольки».
Эта мысль на миг пришла Виту в голову, но случилось так, как будто его желание кто-то спешил исполнить.
Дымящиеся поленья и горящие головешки, пущенные в мальчика и его собаку, падали в котлы с кипящей похлебкой и, яростно шипя, гасли, обдавая горячими брызгами ноги, руки и лица взбешенных поваров. Ничего себе похлебка — кроме мяса и овощей, в ней будут плавать куски обгорелых палок. Эх, повара, не хотел бы я оказаться на вашем месте, когда вояки примутся за трапезу с такой приправой. Но это еще не все. Головешки попадали солдатам на одежду, раскаленные угольки отскакивали в бороды, а стремительные искры, запутавшиеся в волосах, так и норовили добраться до кожи или, разгоревшись, обжечь им подбородки и лишить их косматых бород, наводивших ужас на мирных жителей. Пострадавшие не знали, с чего начать: то ли ругать растяп, которые ухитрились промазать с трех шагов, то ли гасить занимавшиеся бороды и тлеющую одежду или, наконец, отвечать на удары, столь неожиданные и, вопреки замыслу игры, столь частые.
Суматоха росла. Кричали повара, слышалась брань, и вот уже друг против друга выстроились две армии, одна по одну сторону улицы, другая по другую — два ряда рассвирепевших дьяволов, размахивавших горящими поленьями. Костры, пылающие у них под ногами, мигом превратились в склады боеприпасов, которые они усердно расходовали.
Вит и его пес были забыты и предоставлены сами себе. Под неистовый треск летавших туда-сюда головней они добрались до ворот дворца.
Тем временем волнение охватило весь лагерь. Сбегались рейтары и мушкетеры, саперы и алебардники. Повара вцепились друг в друга, почему — никто не понял, но это было уже неважно, главное, такое зрелище увидишь не каждый день — так разве можно его упускать? Дело в том, что повара, которых и теперешние вояки именуют свиными отбивными, были ненавистны солдатской братии испокон веку, начиная с Пунических войн и Гая Юлия Цезаря, а может, и с еще более ранних пор, откуда начинается история регулярных войск и военных походов.
Однако, как говорит пословица, где двое дерутся, третьему несдобровать: подбежавшие солдаты, вначале просто глазевшие на свалку, набросились друг на друга, и в одну минуту весь лагерь был перевернут вверх тормашками.
— Смотри, Лохмуш, вот это драка так драка! — сказал Вит, желая разбойникам, тяжко обидевшим его отца и обчистившим их лавку, получить по заслугам.
Но где же Лохмуш? Оставив своего хозяина, пес сводил счеты с теми, кто в свое время не скупился на пинки и удары. Он рвал и кусал, и если кто-то и оказался в этом сражении победителем, то им был Лохмуш.
Пострадали не только люди, разгромлен был весь лагерь. Валялись опрокинутые палатки, кипящая похлебка из перевернутых котлов лилась на ноги, обжигая и причиняя боль пострашнее, чем собачьи клыки.
Шум драки дошел до слуха бледного человека, засевшего в герцогском дворце. Вздрогнув, он вызвал начальника личной охраны, дабы узнать, что происходит на улице. Герцогу все мерещились бунтовщики, и если днем вид наемников уверенность ему придавал, то по ночам мрачные мысли брали верх — в это время любой, даже самый храбрый, чувствует себя одиноким, один на один со всеми опасностями. А герцог Густав, скажем прямо, особой храбростью не отличался.
Сейчас он расхаживал по просторной зале, приглаживая непослушные волосы. Вошел начальник охраны.
— Что там происходит? — взволнованно спросил герцог. — Бунт?
Начальник охраны был человек еще молодой, но его расписанное шрамами лицо выдавало необузданный нрав и любовь к дракам. Отец его был городским живодером, и пареньку казалось, что ему на роду написано всю жизнь заниматься усмирением других. Он чувствовал себя униженным в глазах своих друзей, хотя никто из них к тому повода не подавал. Так он и стал одним из тех, кто помог Густаву захватить власть; превосходно проявив себя в этом деле, он получил в знак благодарности место начальника личной охраны.
Услышав вопрос испуганного герцога, начальник охраны презрительно усмехнулся:
— Бунт? Да кто в этом городишке способен на бунт? Они же трусы, ваша милость. Всякие там дубильщики, суконщики, шапочники, галантерейщики, колесники, пекари и черт знает кто еще — короче говоря, шушера; да у них коленки дрожат, стоит им меч в ножнах увидеть, а уж если из ножен вынуть, они тут же грохнутся без чувств. Впрочем, большинство вас любит, а тем двум-трем недовольным мы уж как-нибудь сумеем доказать, что без вашего разрешения они и чихнуть не смеют.
Слушая такие речи, герцог мало-помалу успокаивался. Уже спокойно проведя рукой по волосам, он как мог выпятил грудь (герцог из-за низкого роста ходил на высоких каблуках) и осведомился тоном могущественного владыки, которого зря побеспокоили:
— Что же в таком случае происходит?
— Ваши солдаты подрались.
— Из-за чего?
— Не знаю, ваша милость. Начали вроде бы повара, а сейчас дерутся все, и никто их унять не может. Боюсь, никто и не пытается, потому что схватились даже офицеры. В лагере все вверх дном: котлы опрокинуты, костры разбросаны, палатки повалены. В людей словно бес вселился.
Побагровев от гнева, герцог воскликнул:
— Вызвать мою охрану, я пойду и утихомирю их сам!
В отряд охраны герцога входило сто пятьдесят отборных головорезов, которые по приказу герцога не пощадили бы и отца с матерью, если бы те у них были. Телохранители построились так, чтобы оставить для герцога место в середине, и когда их повелитель вышел из комнаты, процессия направилась к воротам.
Звуки побоища донеслись до подземелья и башен замка, где в темных камерах, куда свет и воздух проникали только через узкие зарешеченные оконца, томились пленники герцога. «Это восстание!» — решили они, и сердца их забились быстрей. В некоторых камерах находилось по несколько человек, они стали тесным кружком, обняв друг друга за плечи, и напряженно прислушивались к звукам боя. Или пытались дотянуться до зарешеченных окон и выглянуть наружу. Настоящих преступников среди заключенных было мало. Тюрьма была забита врагами герцога, а врагом его становился всякий, кто осмелился воспротивиться герцогскому указу или высказаться о повелителе неодобрительно. Герцогские осведомители писали доносы и частенько называли тех, на кого сами имели зуб и на ком хотели выместить злость, — много мучилось здесь невинных людей, оторванных от родных.
Тем временем герцог, окруженный когортой наемников, достиг ворот и вышел на площадь. Он не обратил никакого внимания на мальчика в странной шапочке и на собаку, стоящую рядом с ним, — так поразила его картина хаоса.
