Яан Кросс - Мартов хлеб
И в самом деле берет миндаль и сыплет на блюдо. И передвигает на счетах (потому что у него тоже есть счеты) один синий камушек справа налево. Точно так же, как это делает мастер на своих.
Мастер говорит:
— Теперь возьми унцию толченых гадючьих язычков.
Март думает: постой-ка, я ведь знаю, какого они вкуса. Так что я их не возьму. Они горькие, гадюки-злюки.
Каких еще там гадючьих языков?
Возьму корицы — и будь здоров!
Корицы возьму целую унцию.
Нет. Две, пожалуй, а лучше — три,
чистой корицы, пахучей корицы
три унции.
Хи-хи-хи!
Ее он и берет и сыплет на блюдо. И передвигает второй синий камушек вдобавок к первому.
Вдруг глиняный горшок на голове мастера, или правильнее будет сказать, голова мастера в глиняном горшке начинает качаться и, дрожа, замирает на месте. Март полой быстро прикрывает блюдо со стороны мастера, и тут же из-под горшка раздается ужасающе гулкий, ужасающе рокочущий чих — КН-КНННН-КНННННН-ПЧХ-ХИИ!
В точности будто в подвале лаборатории подземному богу Вулкану влетел в нос мохнатый шмель.
— Мньм? — спросил мастер через некоторое время из-под горшка, — а на столе чувствовался ветер?
И, на всякий случай, Март наврал:
— Капельку. Пара гранов этих гадючьих язычков все-таки улетела. Так что пусть мастер надвинет горшок поглубже, и лучше, если бы он и сам отодвинулся подальше.
Мастер отодвигает свой табурет подальше от стола, и Март сует ему в ладонь его счеты. Чтобы он точно мог контролировать количество веществ, входящих в митридатсиум. Как и положено хозяину… И хозяин говорит:
— Мньмм. Следующим возьми унцию ласточкиного гнезда в порошке.
А ученик про себя думает:
Ласточкины гнёзда? Ага, знаем,
мы-то знаем, какой у них вкус!
Соломы вкус, навоза и пыли.
А что мне проку в этакой гнили?
Такое никто и в рот не возьмет!
Да что там думать,
возьму я нектара пчелиного,
и не унцию, и не две,
а даже дважды две!
И третий синий камушек у каждого из них — щелк — и на своем месте. А еще через некоторое время — четвертый, пятый и так далее.
Мастер говорит: — Теперь положи две ложки уксуса.
Март говорит: — Готово. — И кладет два грана мускуса.
Мастер говорит: — А теперь клади эти наши три лота толченого рубина.
Март говорит: — Готово. — И кладет три грана сушеного розмарина.
Мастер говорит: — А теперь пойдет мумифицированный клоп.
Март говорит: — Готово. — И льет малиновый сироп.
Мастер говорит: — Теперь клади три грана йоду.
Март говорит: — Готово. — И кладет полфунта мёду, мёду, мёду.
— А теперь, — говорит мастер, — всё залей настоем белены.
— Уже, — говорит Март и льет все больше розовой воды, воды, воды.
И так далее, и тому подобное.
Видно, что Март выбирает по собственному вкусу. Как вообще всякий мастер своего дела. Однако случается, что тоже очевидно, он выбирает составные вещества ради рифмы, но при этом все-таки не забывает и вкусовую сторону дела. А такое можно сказать только про большого мастера.
Но вот наступает середина утра. Девять раз трубят трубачи на ратушной башне. И наступает полдень, и трубят двенадцать раз. И в конце концов дело уже настолько продвинулось, что у обоих аптекарей на счетах слева пятьдесят четыре синих камушка, а сам митридатсиум — в белом полотняном платке.
— Как сероватый трехфунтовый каравай белого хлеба, — говорит Март.
— Как сероватая трехфунтовая мокрица — сегодня она почему-то светлее, чем, собственно, ей следовало быть, — говорит мастер Иохан, вынув наконец вспотевшую голову из горшка.
Мастер вытирает тряпкой копоть с рук, подносит свой сине-красный с прожилками носище довольно близко к митридатсиуму и со свистом втягивает воздух.
— Не пойму, с моим, как ты сам видишь, легким насморком, достаточно ли правильный у него запах, то есть достаточно ли он противный, как это требуется.
Март тоже тянет свой веснушчатый нос к митридатсиуму и нюхает:
— Запах вполне тип-топ.
Ну что ж. Вот они уже в пути, мастер Иохан сопит впереди, по пятам за ним Март с караваем митридатсиума, завернутым в платок.
И мастер чихает:
— АА-ААА-ПЧХИИ!
Может быть, не так неистово, как утром, по дороге к ратману Калле, а все-таки светло-серые и белые шершавые стены на дневном солнышке гудят — ИАА-ААА. А все-таки летят желтые и ржаво-красные осенние листья — фррст — через фронтоны домов и кружатся наверху, в синем небе, вокруг медных и серых свинцовых башен. А встречные (хозяева и хозяйки, господа и госпожи, монахи и монахини, мужчины и женщины, мальчики и девочки, ремесленники, бездельники, рабочий люд, комедианты, жонглеры, фокусники и нищие) всплескивают руками и говорят:
— Ой-ой-ой-ой — и мастер Иохан сумел себе насморк заработать!
Когда мастер и Март подходят к дому ратмана Калле, его слуга Юрген уже на улице метлой заметает осколки оконных стекол и глиняной посуды:
— Вот-вот. Последняя в доме суповая миска. От которой мне удалось спасти голову, так что она вылетела в окно.
И госпожа Калле очень рьяно в дверях:
— Да-ааа. Слава тебе Господи, наконец-то вы все-таки… Ратману все хуже! Ваш митридатсиум очень-очень необходим.
И Март думает: «Скверное дело будет, если наш митридатсиум теперь уже не поможет. Потому что в рецепте я, как говорится, некоторые отдельные вещи заменил некоторыми другими…»
Еще с порога они видят, что господин Калле сейчас куда мрачнее, чем был утром. Марту, который смотрит из-за спины мастера, определенно кажется, что его хозяин втянул на всякий случай голову в плечи. Ратманша шумно проводит их к постели супруга, мастер кланяется, стукаясь лбом о кровать, и говорит:
— Мой повелитель и благодетель — АА-ААА-ПЧХИИ! — царский митридатсиум готов. Мньм. Я не пожалел ни труда, ни расходов. Своей рукой я растолок для этого лекарства шесть лотов рубинов и семь лотов сапфиров. Не говоря о других медикаментах самых дорогих сортов. Как-то: пепел носорожьей щетины, капли драконова пота et cetera. Так что если мой повелитель и благодетель, приняв это лекарство, сосредоточит свои ценные мысли на всех этих редчайших веществах, которые исключительно только ради их самой совершенной целебной силы в него вложены, то совсем даже не потребуется, чтоб лекарство показалось моему повелителю самым вкусным. Мньм. Я сказал бы даже больше. Но не скажу. Но я заверяю: тем универсальнее его лечебное действие!
А Марту приходится думать: «Только бы мастер, черт бы его взял, не наболтал сейчас лишнего! Потому что, когда вспомнишь, из чего составлен наш митридатсиум, то становится страшно, как бы ратман не заявил, что по вкусу он совсем не пригоден для лечения…»
Но недолго Март по этому поводу тревожится, ибо и на верхнем этаже слышно, что пришли аптекари, и барышня Матильда бежит к лестнице. И Март, прежде чем развернуть митридатсиум, вынимает из складок платка, в который каравай завернут, осенний ярко-розовый цветок гвоздики (только что потихоньку от мастера сорванный в садике позади аптеки) и мигом забрасывает его на лестничную площадку, так, что ни одна душа этого не видит. Кроме девы Матильды, само собой разумеется. Которая в тот же миг поднимает цветок и с таким видом его нюхает, как будто у него какой-то небесный, совершенно необыкновенный запах.
От такого ответного внимания Март до самой макушки преисполняется ни с чем не сравнимой отвагой и разворачивает митридатсиум. Ратман говорит:
— Блюдо!
Кликнутый хозяйкой Юрген подает мастеру подходящее по размеру серебряное блюдо, на сверкающем дне которого изображен рыцарский турнир. Мастер осторожно кладет митридатсиум на блюдо, и рыцари, кони, мечи и султаны на шлемах исчезают под трехфунтовым караваем белого хлеба (или, если желаете, под трехфунтовой мокрицей). Ратман говорит:
— Нож!
И Юрген подает ему нож с костяным черенком.
«Нож со слоньей головой», — думает Март, и у него вздрагивает сердце. Он даже толком и не понимает, от того ли, что в это самое время барышня Матильда спускается с лестницы и становится прямо рядом с ним, так близко, что если бы Март немножко подвинул в ту сторону свой башмак с птичьим клювом, то мог бы клюнуть подол Матильдиной юбки, — или его сердце вздрогнуло все-таки от этого проклятого слова «слонья», от того, что это слово памятно ему в связи с митридатсиумом.
— Кхэм, — говорит ратман, приподнимается на подушках и, полусидя, кладет блюдо с митридатсиумом себе на живот, после чего разрезает каравай поперек, на две половины. — Мартинус, если я правильно помню, иди сюда.
Март подходит к постели ратмана. Но опять же подходит настолько затылком, что успевает одним глазом заметить, что мама Калле держит Матильду сзади за юбку, чтоб Матильда не пошла вместе с ним.
