Татьяна Александрова - Домовёнок Кузька
Кузька не стал спорить. Люди и то боятся домовых. А зеленохвостик подавно испугается и поминай как звали. И поминать-то будет некого.
– А ты кто? Здешняя неведомая зверушка?
– А вот и нет! Не угадал! Ещё угадывай!
Кузька ответил, что всю жизнь будет думать и не угадает.
– Всю-всю жизнь? – восхитился незнакомец. – И не угадаешь? Лесовик я, леший, вот кто. И зовут меня Лешик. Мне уже пять веков. А моему дедушке Диадоху сто веков!
«Из огня да в полымя», – подумал Кузька и со страху забился под ель как можно глубже.
– Врёшеньки-врёшь! У леших клыки до самого носа торчат, язык во рту не умещается, наружу высунут, и живот на сторону мешком висит. Непохож ты на них. Нечего зря на себя наговаривать!
– Ты перепутал! Это про домовых рассказывают, что у них язык наружу и живот мешком.
Кузька онемел от такого нахальства, а Лешик продолжал:
– Мой папа выше этой ёлки! Он в Обгорелый лес ушёл. Лет на пять или на пятьдесят, как управится. Дедушка говорит, там давно хорошего хозяина не было. А без хозяина лес – сирота: сушь да глушь. Хозяин хорош – и лес пригож. Хозяин шагнёт, и дело пойдёт. Мы с дедом тут хозяева.
– А правда, твой дед, старый леший, лихой злодей? Зря народ пугает, в болоте топит, на деревья забрасывает. Детей крадёт, коров угоняет. А рявкнет – уши не успеешь загородить и оглохнешь!
Сказал Кузька всё, что знал про леших, и самому стало страшно. Схватил сундучок – и под дождь, мимо куста Растрёпыша, мимо Рыжки и Трясушки, мимо Кривобоконькой и Сиволапки. Скорей в маленькую деревню у небольшой речки, в лучшую избу, где так уютно, когда за окнами непогода. Сколько раз Кузька пел обидные дразнилки дождю, показывал ему язык из-под печки. И вот ливень настиг домовёнка в чужом страшном лесу.
– Не уйдёшь! Улюлю! – заревел поток, потащил, закрутил Кузьку, как щепку, пока рубаха не зацепилась за куст. Хорошо, рубаха крепкая, держит своего хозяина.
Но и печальному, и страшному бывает конец. Перестал дождь. Улетел ветер. Каплют капли с веток. Шлёпают лягушки по лужам. Им хорошо. Они знают, куда прыгать. А Кузька так и будет висеть тут, как мокрый лист, потом, как сухой, потом осыплется и замёрзнет под снегом.
– А, вот ты где! Что ты тут делаешь? – Возле куста, рот до ушей, стоял Лешик. – Или ты правда домовой, ежели моего дедушку не знаешь?
И Кузька, болтаясь на кусте, услышал, что дедушка у Лешика – добрый, разумный, красивый, зайчиков пасёт, птиц бережёт, деревья растит.
– А не знает ли твой дед маленькую деревню у небольшой речки? – стуча зубами, поинтересовался Кузька.
– Дедушка Диадох всё знает! – ответил Лешик. – Побежали к нему! Куст Колючие лапки, отпусти моего друга!
Куст зашелестел и ещё крепче обхватил домовёнка.
– Говоришь, спас его? Поток тащил его в Бездонный овраг? Какой ты хороший, куст Колючие лапки! Спасибо тебе!
Ветки отпустили Кузьку.
– Поклонись кусту, – шепнул Лешик. – Он это любит.
Пришлось кланяться кусту. А потом и куст Колючие лапки долго махал вслед друзьям всеми своими листьями и колючками.
Берлога
Маленький домовёнок вслед за маленьким лешонком выскочил на большую поляну. Посреди – бугор, на бугре – сосна, красная, как огонь в печи. Большой корявый пень под сосной качнулся, приподнялся. Под ним открылась дыра. Из дыры, упираясь в землю корнями, полез ещё один корявый пень. Кузька наутёк от такого ужаса.
– Постой, сынок, погоди чуток! – добрым голосом крикнул ему пень. – И ты, Лиса, постой!
Пень шагнул к кустам и вытащил из них рыжую Лису. Тут Кузька разглядел, что у пня не корни, а руки и ноги.
– Ты смотри, зайчишек молоденьких не лови. Они у меня все на счету, – сказал живой пень, держа в руках Лису. – Вот разведётся у нас побольше зайцев, тогда и гоняйся за лопоухими.
Пень погрозил Лисе пальцем и поставил на землю. Морда у Лисы была такая, будто она сама только что держала кого-то поперёк живота, учила уму-разуму. Быстро оглядев Кузьку, Лиса гордо ушла в кусты.
Так вот какой дедушка Диадох! Руки-ноги похожи на корни, волосы – на сухую траву, борода – на мох, а глаза – как ясное небо.
– А это кто же? На кого похожий? – спросил дед Диадох, разглядывая Кузьку. – Для медвежонка слишком голый. Для лягушонка слишком лохматый. Водяной посуху не ходит. На кикимору не очень похож. И весь трясётся. Уж не родня ли ты нашей осине?
Кузька так стучал зубами, что дятлы на стук откликались.
– Да он озяб! – Дед схватил домовёнка, утащил его под пень, в чёрную нору, и опустил во что-то шуршащее, мягкое, тёплое.
Когда глаза привыкли к темноте, Кузька разобрал, что сидит в коробе с сухими листьями.
– Сколько живу на свете, – удивлялся дед, – таких лешонков не видал.
– Он не лешонок, дедушка. Он – домовёнок.
– А-а. То-то, гляжу, больно дикий. Из роду домовых, говоришь? Слыхать слыхал, видать не видал. Это растёт на тебе или как? – тронул он Кузькину одежду, с которой текла вода.
Вместо ответа Кузька начал стаскивать мокрые лапти, рубаху.
– Вот-вот, так я и думал. Скидывай, сынок, погрейся чуток, – ласково приговаривал дед Диадох, забирая одежду и укладывая дрожащего Кузьку поглубже в короб. – Лежи, согревайся, сил набирайся. Деревья по осени тоже листву сбрасывают холодную да мокрую. Весной новая вырастет.
– У меня не вырастет! – испугался Кузька.
– Зато высохнет! – успокоил его дед, укутывая по самую шею сухими листьями. – А это что? – и взял у Кузьки сундучок.
– Там тайна, дедушка! – ещё больше испугался Кузька.
– Ну коли так, береги её! – сказал дед, помогая запрятать сундучок на самое дно короба.
Кузька огляделся. Батюшки, сколько змей, целые выводки! Не сразу догадаешься, что это извиваются и свешиваются с потолка корни деревьев.
Раз восемь в дверь заглянула любопытная заячья мордочка. То ли восемь зайцев один за другим прибегали взглянуть на Кузьку, то ли заяц, которого старый леший спас от Лисы, заглядывал восемь раз.
По углам и вдоль стен берлоги стояли ещё короба и корзины, а в них что-то шевелилось, шуршало, потрескивало. Кузька то и дело ловил на себе взгляды крошечных блестящих глаз. Какие– то малявки сидели на корнях, ползали по стенам и смотрели, смотрели на домовёнка.
– А ну, кыш отсюда! – прогнал дед лесную мелочь и, смеясь, повторил: – Так тебе наша осина не родня ли?
– Мне деревья не родные. Мне бы что-нибудь поесть, дедушка.
Дед Диадох, задумчиво пожевав губами, принёс из тёмного угла сухую лягушку.
– Кормись, сынок!
Кузька не стал есть сушёную лягушку.
– Не любит, – сокрушался дед. – Я журавлю берёг. Деревом её, бедную, придавило. Может, это хочешь? – и принёс из другого угла пучок сухой душистой травы.
Кузька понюхал и отвернулся.
– Не умеет! – вздохнул дед. – А ничего, вкусная, я пожевал. Лосятам закуску припас к зиме. Да скажи нам, чем ты сыт бываешь?
– Блинами! Пирогами! Молоком! Киселём! Кашей! Репой! Квасом! Щами! Хлебушком! – единым духом выпалил Кузька и облизнулся.
– Сколько незнакомых вещей есть на свете, – покачал головой дед. – Век живи…
– Век учись, – вздохнул домовёнок.
– И у вас так говорят? – обрадовался дед. – Ну, коли помыслы у нас одинаковые, то и вкусы одинаковые найдутся. Повернись да оглянись. Может, выберешь чего по вкусу?
Кузькины глаза, привыкшие к темноте, мигом разглядели большущую корзину с орехами.
– Э, да у тебя вкусы, как у белки! – рассмеялся дед и притащил ещё два короба: один с шишками, другой с сухими грибами.
Кузька отнёсся к этому угощению без особой радости. Дед подумал-подумал и приволок колоду с мёдом. Тут-то гость показал, на что способны домовые.
Любопытный Лешик тоже лизнул и потом долго вытирал язык то одним зелёным локтем, то другим. Так и закусывал домовёнок орехами с мёдом, пока не почувствовал, что сей же час уснёт. Последнее, что услышал Кузька, засыпая:
– Дедушка, в лесу дождь?
– Дождь, внучек, ливень…
– Дедушка, в лесу ветер?
– Ветер, внучек, буря…
– Дедушка, в лесу гроза?
– Гроза, внучек, бушует, ветер дует, молния полыхает, всех пугает. Пора нам с тобою там быть, беду опередить.
Гости
Маленький домовёнок простудился и заболел. Пристали к нему лихорадка с лихоманкой, трясовица с огневицей. Дрожит Кузька от холода, а сам горячий, как горшок в печи. Говорит, будто комар пищит. Кашляет, будто медведь рыкает.
– Знаю на такую болезнь управу, – сказал дед Диадох. – Да пойдёт ли домовым на пользу? – и принёс из дальнего угла пещеры (лешие называли её берлогой) горькую кору, сухие корешки, кислую травку. Кузька в рот бы их не взял, но с мёдом и не такое съешь.
Из лесу прибегал Лешик, мокренький, как банный веник:
