Татьяна Александрова - Домовёнок Кузька
– Тогда пойте за мной! – повеселел Кузька.
Сундучок, сундучок,
Позолоченный бочок,
Расписная крышка,
Медная задвижка!
Раз-два-три-четыре-пять!
Можно сказку начинать!
Заиграла тихая музыка. Со звоном откинулась крышка сундучка. Все замерли, Кузька схватил прошлогодний сухой лист, что-то на нём нацарапал, опустил в сундучок. Крышка захлопнулась, а сундучок произнёс приятным голосом:
– Чирки-почирки, чёрточки и дырки, вот и весь сказ как раз про вас.
Стало тихо. Лешие и русалки, вытаращив глаза, глядели на сундучок. Надо же! Простая деревяшечка, а так разговаривает! А Медведь с Лисой до того испугались сказки про чирки-почирки, что убежали в кусты.
Кузька объяснил, что сундучок хранится у домовых очень давно. А волшебный он потому, что ежели положить в него рисунок, любую картинку, то сундучок сам сочинит и расскажет сказку про то, что на картинке нарисовано. Нарисуешь мышь – расскажет про мышь. Нарисуешь русалку и водяную лилию – сундучок расскажет такую сказку, где с цветком и речною хозяйкой непременно произойдёт что-то страшное или смешное. Но вот беда! Рисовать домовые не умеют. Потихоньку утаскивают рисунки у людей, уносят под печку или в закуток, опускают в сундучок и слушают сказки.
Тогда Лешик с дедом и русалки сразу принялись рисовать, кто на листиках, кто на кустах коры. Но ничего у них не вышло. И когда рисунки клали в сундучок, он рассказывал всё про те же чёрточки и дырки.
Значит, решил Кузька, никто не умеет рисовать, кроме людей и Деда Мороза. Тот рисует прямо на окнах. Но ещё никто и никогда не вынимал из окон стёкла и не опускал их в сундук, чтобы услышать сказку про какой-нибудь цветок, нарисованный Дедом Морозом.
Услышав про Деда Мороза, дед Диадох принёс из лесу и опустил в сундучок самый красивый весенний цветок. Долго играла приятная музыка, но никакой сказки сундучок так и не рассказал. Другое дело, если бы цветок был нарисованный. Тут только домовёнок понял, как он соскучился по людям.
– Рассвет! Уже светает! – встревожились русалки. – Прощайся, Кузя! Пора в путь. Ты беги по бережку, мы по реке поплывём.
Вдруг над рекой послышалась разбойничья песня: «Ух да и эх да!» В корыте, гребя пестом, к друзьям подплывала Баба-яга:
– Чадушко! Бабуля за тобой приехала! Пропадёшь ты тут не пивши, не евши! Куда ты? Куда, говорю? Вот догоню и съем! У-у-у!
Тут корыто перевернулось. Яга упала в воду. А из реки вынырнул Водяной:
– Покоя от вас нет! Кто тут орёт? Кто тут воет, в болото вас башкой? Это ты, Яга? Да я тебя! Да ты у меня! Вон из воды! Чтоб духу твоего тут не было!
Лучший дом
Маленький домовёнок, сидя в корыте, оставшемся от Бабы-яги, одной рукой прижимал к себе сундучок, а другой махал тем, кто стоял на берегу. Корыто плыло по Быстрой реке следом за русалками.
Дед Диадох с берега кланялся Кузьке. Лешик подпрыгивал выше головы и махал на прощание всеми четырьмя лапками. И Медведь махал, и Лиса. И все деревья и кусты махали ветками, хотя ветра совсем не было. Вдруг кто-то большой, выше ёлок, шагнул из лесу прямо к Лешику и деду. На плече у великана сидел Дятел. На другое плечо отец Леший посадил своего маленького сына. Кузька долго-долго видел машущие зелёные лапки.
Поворот. Ещё поворот. Протока. С двух сторон бегут к Быстрой реке ручьи и речки. В одну из речушек свернули русалки. И корыто – вверх по течению – за ними. Поднималось солнце. Корыто уткнулось в берег, а русалки закричали:
– Вот он! Вот самый лучший дом в деревеньке над небольшой речкой! Лучше не бывает! До свиданья, Кузя! Живи-поживай, добра наживай, нас в гости поджидай! – и уплыли.
Корыто само – скок на берег, на зелёную травку. Кузька с сундучком в руках помчался к дому и вдруг стал как вкопанный. Перед ним над речкой стояла совсем не та деревенька. И дом чужой, совсем не Кузькин. Это для русалок из всех домов он самый лучший, потому что все окна, и крыльцо, и ворота были изукрашены вырезанными из дерева цветами, узорами и большими русалками. Красивые, пучеглазые, кудлатые, они так ярко, так чудесно раскрашены. Кузька глядел на них и плакал. Что теперь делать? А где же Вуколочка, Афонька, Адонька, дед Папила? Но вдруг и ему, Кузьке, пришла пора жить отдельно, самому быть в доме хозяином?
И Кузька несмело шагнул на крыльцо. Когда он перелезал в избу через порог, дверь возьми да и скрипни. Кузька с сундучком – под веник. Вошла девочка с тряпичной куклой.
– Чего-тось дверь у нас скрипнула. Не вошёл ли кто? – спросила она у куклы, но ответа не дождалась и сказала: – Должно, ветер, кому же ещё? Все в поле. Пойдём-ка, спать тебя положу, песенку спою.
Отнесла куклу на скамью, укрыла платочком и сказала успокоенным голосом:
– Не прибрано-то у нас как! Дом новый, а грязи, будто год изба стоит…
Взяла веник да так и села от испуга. Под веником кто-то был. Лохматый, блестит глазами и молчит. И – бегом под печку!
– Никак домовой! – ахнула девочка Настенька. – А матушка с батюшкой всё горюют, что наш домовой в старом доме остался!
Стал Кузька жить-поживать, добра наживать. И так хорошо хозяйничал в своём новом доме, что слух о нём прошёл по всему свету и долетел до Кузькиной родной деревни. Она не сгорела, люди потушили пожар. И Вуколочка, и Сюр, и Афонька с Адонькой, и даже сам дед Папила ходили к Кузьке в гости. А сундучок ему оставили, пусть бережёт.
Наташа и Кузька
Всё это рассказал Наташе волшебный сундучок, когда в него положили (домовёнок сам об этом попросил) Кузькин портрет, который нарисовала девочка. Рисовать его было не так-то просто.
– Оно бы и хорошо, – говорил Кузька, разглядывая картинку за картинкой, – да нарисован не я. Это Чумичка, мой троюродный брат, чучело лохматое! Рисуй заново! Опять не я. Либо Афонька, либо Адонька, их даже матушка с батюшкой не различают. Как ты угадала? А это неведомый какой-то домовёнок. Интересно: чей он, откуда, как зовут? Ещё рисуй!
У Наташи руки устали, карандаш не слушается. Кузька заглянул в альбом:
– Конурник нарисован! Как есть вылитый конурник! Не слыхала, что ли? Конюшенники – в конюшнях, при лошадях, а конурники – при собаках, собачьи домовые. Через каждое слово на собачий лай перескакивают. Что ж ты меня-то не нарисуешь? Или я хуже конурника?
Кузька так огорчился, что девочке стало его жалко. И на чистом листе возник ещё один рисунок. Увидев его, Кузька перекувыркнулся от радости. Всё в точности, будто в зеркало глядится! Ну, может, помоложе лет этак на сто. Шесть веков ему на рисунке, не больше.
Рисунок положили в сундучок и спели волшебную песню. Когда сказка кончилась, Наташе захотелось посмотреть на рисунок. Но рисунка в сундучке не было.
– Весь рассказался! – обрадовался Кузька. – Сказка вся! Сказал бы лучше, да нельзя!
Тихо стало в комнате. Только дождь стучит за окном.
– Кузенька, – шёпотом спросила Наташа, – а кто была Настенька?
– Твоя прабабушка! – ответил домовёнок.
– А где маленькая деревенька?
– Вот здесь. Где сейчас наш дом стоит.
– Как – здесь? А небольшая речка? – удивилась Наташа.
– В трубе течёт, – важно ответил Кузька. – Сначала удивилась, когда в трубу её загоняли, а теперь привыкла, течёт себе под землёй. Наполнит пруд, поглядит на небо, на дома и опять под землю.
В окна стучал дождь.
– И как ему не надоест? – рассуждал Кузька. – Сухого места на земле небось не осталось. И стучит, и скребётся, к нам просится. А что это он в дверь стучит?
– Мама не велела открывать дверь, – вспомнила Наташа.
– Кому попало не велела, – уточнил Кузька. – А это неизвестно кто, да ещё не звонит, а стучится. Вот откроем и посмотрим.
Наташа открыла дверь. Никого нет. Оглянулась, и Кузьки нет. Только мокрые следы ведут в её комнату. Вернулась, а там среди игрушек сидят два Кузьки. Второй домовёнок поменьше и весь рыжий. Смотрит на девочку, молчит и улыбается.
– Это Вуколочка! – сказал тот Кузька, который покрупнее. – Он тебя стесняется. Долго молчать будет.
Вдруг девочка услышала какой-то плеск в углу. В круглом аквариуме среди снующих рыбок кто– то сидел и глядел круглыми печальными глазами.
– Это водяной, – объяснил Кузька. – Крохотный ещё, Вуколочка его по дороге нашёл. Испугался темноты в трубе, вылез из речки. Пусть поживёт у тебя хотя бы лет шестьдесят, пока немного не подрастёт. Ладно?
