Тамара Габбе - Город мастеров. Пьесы сказки
ОЛЬХОВЫЙ. Я-то не просплю. Ты вот не задремли, колода сосновая! А задремлешь, я те разбужу!… (Хлопает в ладоши.)
Слышится резкий деревянный стук, словно щелкнули дощечкой о дощечку.
СОСНОВЫЙ. Ась? Не слыхать! Так ли наша сосенка пощелкивает! (Стучит ладонями гулко, звонко, на весь лес.) Слыхал? А ты что? Шу-шу, листом шуршу…
ОЛЬХОВЫЙ. Ишь расскрипелся, сосна болотная! Зимой и летом — одним цветом! Шел бы к себе — на пески, на кочки, а это место спокон веку наше. Чей лес, того и пень. Тут ваших колючек да шишек и не видано…
СОСНОВЫЙ. Видано или не видано, а в рябинову ночь и нам сюда путь не заказан. Чай, и мы тоже лешие!…
ОЛЬХОВЫЙ. Так-то оно так… Только чур — уговор! Коли я жар-цвет сорву, тебе один венчик, мне два. Коли ты сорвешь, мне — два, тебе — один.
СОСНОВЫЙ. Нет уж, коли я сорву, мне — три, тебе — шиш, а коли ты сорвешь, тебе — шиш, мне — три…
ОЛЬХОВЫЙ. Три шиша? На, вперед получай, не жалко! (Три раза щелкает Соснового по голове).
СОСНОВЫЙ. А сдачи хочешь? Вот тебе столько да еще полстолька!… (Дерутся так, что клочья летят.)
Вдруг два высоких дерева раздвигаются, словно кто-то разогнул их руками, и между вершинами появляется голова старика с кустистой зеленой бородой.
ЛЕШИЕ (отскакивая друг от друга). Хозяин! Хозяин пришел!… Старшой лешой! Мусаил-Лес!…
Деревья опять сдвигаются, и на поляну выходит тот самый, старик, что разговаривал с Авдотьей. Теперь он опять обыкновенного человечьего роста, но больше, чем казался прежде, шире в плечах, грознее, диковиднее. На нем красная шапка и косматая шуба мехом наружу.
МУСАИЛ-ЛЕС. Тише вы, козлы лесные! Раньше времени драку затеяли! Эдакий шум-гам подняли, что небесного грому не слыхать! (Поднимает голову.) Что ж не гремишь, батюшка гром? А ну грянь!
Вдалеке глухо ворчит гром.
А ну посильнее!
Гром гремит грознее и ближе. Авдотья просыпается и, поднявшись на ноги, в страхе глядит на небо.
Что, молодайка? Потревожили тебя? Ну, не пеняй! В рябинову ночь спать — счастье проспать. Поди-ка сюда!
АВДОТЬЯ (со страхом оглядываясь на Соснового и Ольхового, подходит к Мусаилу). Это кто же звал меня? Никак ты, дедушка?
МУСАИЛ-ЛЕС. Я.
АВДОТЬЯ. Не признала я тебя. Будто ты поменьше был…
МУСАИЛ-ЛЕС. Ого-го! Я какой хочу быть, такой и могу быть. Полем иду — вровень с травою, бором иду — вровень с сосною. Да ты что озираешься? Али до сей поры леших не видывала?
АВДОТЬЯ. И впрямь не видывала… Таких и во сне не увидишь. А увидишь — не поверишь.
ЛЕШИЕ (прыгая и кувыркаясь). Э-ге-ге! И увидишь — не поверишь! И поверишь — не увидишь!…
МУСАИЛ-ЛЕС. Цыц, косматые! А ты не бойся их, бабонька. То ли на белом свете бывает. АВДОТЬЯ. Ох, я и тебя, дедушка, боюсь!…
МУСАИЛ-ЛЕС. Так и надо. На то я и Мусаил-Лес, меня все боятся. Да только страх-то у тебя впереди. Глянь-кось!
В эту минуту тьма над поляной сгущается.
АВДОТЬЯ. Да ведь не видать ничего…
МУСАИЛ-ЛЕС. А ты знай гляди!
Над одним из кустов папоротника возникает слабый желто-розовый свет.
ОЛЬХОВЫЙ. Светится!…
СОСНОВЫЙ. Огнем наливается!…
МУСАИЛ-ЛЕС. Расцветает жар-цвет, трава нецветущая!
И вдруг небо словно раскалывается. Слышен оглушительный раскат грома. Золотая стрела молнии ударяет в светящуюся точку, и сразу на кусте раскрывается огненный цветок.
АВДОТЬЯ. Ох, батюшки!…
МУСАИЛ-ЛЕС. Ну что ж, коли себя не пожалеешь, грома небесного не побоишься, сорви, попытай свое счастье!
АВДОТЬЯ (тихо). Попытаю. (Идет прямо к огненному цветку.)
В это время справа от нее, слева, спереди, сзади повсюду расцветают такие же огненные цветы. Алый, как зарево, свет заливает всю поляну. Авдотья, ослепленная, останавливается.
Ох, да что ж это? Где он? Который? Этот? Аль этот?…
МУСАИЛ-ЛЕС. Сумей отыскать.
ОЛЬХОВЫЙ. Вон, вон, гляди! Тот всех поболе — тот рви!
СОСНОВЫЙ. Врешь, этот жарче — этот хватай!
АВДОТЬЯ (растерянно оглядываясь). Постойте!… Погодите! Я сама… (Наклоняется к одному цветку.) Ишь ты, так и тянется к тебе, ажно к рукам липнет… Нет, не этот!
Цветок сразу меркнет.
И не этот. И не этот!… (Раздвигая меркнущие у нее под руками цветы, доходит до края поляны.) Вот он, жар-цвет!
ОЛЬХОВЫЙ и СОСНОВЫЙ (вместе). Нашла!…
МУСАИЛ-ЛЕС. Ну, коли сыскала — попробуй сорвать.
АВДОТЬЯ. Сорву. (Протягивает руку.)
В тот же миг каждый лепесток цветка превращается в язык пламени. Пламя разрастается. Это уже не огненный цветок, а целый бушующий костер. Авдотья в ужасе отстраняется.
ОЛЬХОВЫЙ (гогоча и кувыркаясь.). Го-го-го! Что, сорвала?
СОСНОВЫЙ (так же). Отойди! Отступись! Сгоришь!… Го-го-го!…
АВДОТЬЯ (поглядев сперва на одного, потом на другого). Хоть и сгорю, а не отступлюсь. (Смело протягивает руку в самый огонь.)
И сейчас же языки пламени опять превращаются в лепестки. В руках у Авдотьи огненный цветок.
ОЛЬХОВЫЙ и СОСНОВЫЙ (вместе). Сорвала!…
МУСАИЛ-ЛЕС. Ну, коли так, сумей унести.
АВДОТЬЯ. Унесу!
Вдруг стебель цветка превращается в змею. Грозя раздвоенным жалом, узкая змеиная головка тянется к Авдотье.
ОЛЬХОВЫЙ. Брось! Брось!
СОСНОВЫЙ. Ужалит!…
АВДОТЬЯ. Не брошу!
Змея исчезает.
ОЛЬХОВЫЙ. Вот дура-баба! Да ты оглянись. Земля под тобой качается…
АВДОТЬЯ. Ох!… (Хватается за деревце — оно сгибается.)
СОСНОВЫЙ. Лес на тебя валится!…
ОЛЬХОВЫЙ. Трава под тобой горит!… Пропадешь вместе с цветком.
СОСНОВЫЙ. Лучше нам отдай!
Авдотья невольно взглядывает себе под ноги. Трава у ее ног рдеет, точно раскаленные угли.
АВДОТЬЯ. Ох, страсти какие! Не брошу!… Не отдам! (Кидается к тому дереву, под которым лежала, и прислоняется к его стволу.)
Оглушительный удар грома. Молния ударяет прямо в дерево, будто метит в цветок.
Не отдам! (Падает на землю, закрыв цветок собой. Несколько мгновений лежит неподвижно.)
В это время вдалеке раздается петушиный крик. Ольховый и Сосновый исчезают. Авдотья приподнимается и в бледном свете утренней зари видит только старика, который сидит на пригорке, среди кустов папоротника. Это уж не леший, не Мусаил-Лес, а прежний старичок, который показал ей место для ночевки.
Дедушка! А, дедушка!
СТАРИК. Что, милая?
АВДОТЬЯ. Притаились они али вправду пропали?
СТАРИК. Кто, голубонька?
АВДОТЬЯ. Да эти — мохнатые, с деревянными ладошами?
СТАРИК. Каки-таки лохматые? Во сне они тебе померещились, что ли?
АВДОТЬЯ. Во сне? А может, и впрямь во сне… (Оглядываясь.) Где легла, там и встала… Да нет! Наяву было! Вот и цветок у меня в руке, как был — в три цветика. Только погас, не светится боле… И какой маленький стал!
СТАРИК. Покажь-ка! Ты здесь его сорвала?
АВДОТЬЯ. Здесь. Нешто ты не видел?
СТАРИК. Нет, не здесь. Не наш это цветик, не лесной. Эдакие на открытом месте живут, в степи дикой.
АВДОТЬЯ. Что ты, дедушка! Вот тут он и рос — на этой самой поляне. Там вон, под рябиной!…
СТАРИК. Ну, коли говоришь, стало быть, так. Да оно и не диво. Бывает, что и наш лесной цветик в степь, на солнышко, выйдет, а бывает, что и степная травка в нашу лесную глухомань заберется. Птица ли семечко занесет, ветром ли забросит… Дело простое. Да кинь ты его, голубушка! На что он тебе? Глянь-кось! Уж и вянуть стал.
АВДОТЬЯ. Не брошу!
СТАРИК (посмеиваясь). Вот разумница! И впрямь не бросай, что нашла. Авось и пригодится. Я только тебя спытать хотел.
АВДОТЬЯ. Довольно пытали… А ты, дедушка, прости меня, глупую, скажи по правде: ты, часом, не лешуй?
Старик молчит.
Лешуй? Мусаил-Лес?
СТАРИК. Ого-го! Поживешь с мое в лесах, так и лешим, чего доброго, прослывешь и мохом обрастешь.
Вдалеке опять поет петух.
АВДОТЬЯ. Петухи поют!
СТАРИК. Третьи петухи.
АВДОТЬЯ. А я уж было думала, что и это во сне примерещилось. Да неужто тут люди живут?
СТАРИК. Где человек не живет! А только люди-то всякие-перевсякие бывают — и добрые и недобрые. Ты уж лучше в ту сторону не ходи. Я тебе другую дорогу покажу — в обход. Видишь там горелый лес? Гарью пройдешь, под гору спустишься, высохшее морцо обойдешь, а там охотный стан и тропочка… Запомнила?
АВДОТЬЯ. Запомнила. А короткий путь где, дедушка?
СТАРИК. Короткий? Через бурелом да по этому ручью до реки. Вода — она самую короткую дорогу знает. Только не ходи ты здесь, голубушка. Воде ближний путь надобен, а человеку — надежный.
АВДОТЬЯ. Недосуг мне надежные пути выбирать — мне кажный часок дорог. Прощай, дедушка!
