Арабские сказки - Книга тысячи и одной ночи
"Клянусь Аллахом, о ослиный хвост, ты затянул свои разговоры и продолжил надо мной свою речь! Я хочу, чтобы ты обрил мне голову и ушел от меня!" — воскликнул я. И тогда цирюльник смочил мне голову и сказал: «Я понимаю, что тебя охватила из-за меня скука, но я не виню тебя, так как твой ум слаб и ты ребенок, и еще вчера я сажал тебя на плечо и носил в школу». — "О брат мой, заклинаю тебя Аллахом, потерпи и помолчи, пока мое дело будет сделано, и иди своей дорогой!" — воскликнул я и разорвал на себе одежды. И, увидев, что я это сделал, цирюльник взял бритву и начал ее точить, и точил ее, пока мой ум едва не покинул меня, а потом он подошел и обрил часть моей головы, после чего поднял руку и сказал: "О господин, поспешность — от дьявола, а медлительность — от милосердия! — И он произнес: —
Помедли и не спеши к тому, чего хочешь ты,
И к людям будь милостив, чтоб милость к себе найти,
Над всякою десницею десница всевышнего,
И всякий злодей всегда злодеем испытан был".
"О господин мой, — сказал он потом, — я не думаю, чтобы ты знал мое высокое положение: моя рука упадет на головы царей, эмиров, везирей, мудрецов и достойных, ибо мне сказал поэт:
Ремесла — что нити камней дорогих,
А этот цирюльник — что жемчуг средь них.
Вознесся над мудрыми он высоко
И держит под дланями главы царей".
И я воскликнул: "Оставь то, что тебя не касается, ты стеснил мою грудь и обеспокоил мое сердце!" А цирюльник спросил: "Мне кажется, ты торопишься?" — "Да, да, да!" — крикнул я; и тогда он сказал: "Дай себе время: поспешность — от сатаны, и она порождает раскаяние и разочарование. Сказал кто-то — приветствие и молитва над ним! — лучшее из дел то, в котором проявлена медлительность! А мне, клянусь Аллахом, твое дело внушает сомнение. Я желал бы, чтобы ты мне сообщил, на что ты вознамерился: я боюсь, что случится нечто другое. Ведь до времени молитвы осталось три часа. Я не хочу быть в сомнении насчет этого, — добавил он, — но желаю знать время наверное, ибо, когда мечут слова в неведомое, — это позор, в особенности для подобного мне, так как среди людей объявилась и распространилась слава о моих достоинствах, и мне не должно говорить наугад, как говорят обычно звездочеты".
И он бросил бритву и, взяв астролябию, пошел под солнце и долгое время стоял, а потом возвратился и сказал мне: "До времени молитвы осталось три часа — ни больше, ни меньше".
"Ради Аллаха, замолчи, — воскликнул я, — ты пронзил мою печень!" И цирюльник взял бритву и стал точить ее, как и в первый раз, и обрил мне часть головы и сказал: "Я озабочен твоей поспешностью, и если бы ты сообщил мне о ее причине, это было бы лучше для тебя: ты ведь знаешь, что твой отец и дед ничего не делали, не посоветовавшись со мною". И я понял, что мне от него нет спасения, и сказал себе: "Пришло время молитвы, а я хочу пойти к девушке раньше, чем народ выйдет с молитвы. Если задержусь на минуту — не знаю, каким путем войти к ней!"
"Сократись и оставь эти разговоры и болтовню, — сказал я, — я хочу пойти на пир к одному из моих друзей". И цирюльник, услышав упоминание о пире, воскликнул: "Этот день — день благословенный для меня! Вчера я пригласил несколько моих приятелей и забыл позаботиться и приготовить им что-нибудь поесть, а сейчас я подумал об этом. О, позор мне перед ними!" — "Не заботься об этом деле, раз ты узнал, что я сегодня на пиру, — сказал я. — Все, что есть в моем доме из кушаний и напитков, будет тебе, если ты закончишь мое дело и поспешишь обрить мне голову".
"Да воздаст тебе Аллах благом! Опиши мне, что у тебя есть для моих гостей, чтобы я знал это", — сказал цирюльник; и я ответил: "У меня пять родов кушанья, десять подрумяненных кур и жареный ягненок". — "Принеси Это, чтобы мне посмотреть!" — воскликнул цирюльник; и я велел принести все это. И, увидев кушанья, он сказал мне: "Остаются напитки!" — "У меня есть", — отвечал я; и цирюльник воскликнул: "Принеси их!" И я принес их, и он сказал: "Ты достоин Аллаха! Как благородна твоя душа! Но остаются еще курения и благовония". И я дал ему сверток, где был недд, алоэ и мускус, стоящие пятьдесят динаров.
А времени стало мало, и моя грудь стеснилась, и я сказал ему: "Возьми это и обрей мне всю голову, и заклинаю тебя жизнью Мухаммеда, — да благословит его Аллах и да приветствует!" Но цирюльник воскликнул: "Клянусь Аллахом, я не возьму этого, пока не увижу всего, что там есть!" И я приказал слуге развернуть сверток, и цирюльник выронил из рук астролябию и, сев на Землю, стал рассматривать благовония, куренья и алоэ, бывшие в свертке, пока у меня не стеснилась грудь. А потом он подошел, взял бритву и, обрив небольшую часть моей головы, произнес:
"Ребенок растет таким, каким был его отец;
От корня, поистине, вздымается дерево.
Клянусь Аллахом, о дитя мое, — сказал он, — не знаю, благодарить ли тебя, или благодарить твоего отца, так как весь мой сегодняшний пир — это часть твоей милости и благодеяния. Но у меня нет никого, кто бы этого заслуживал, — у меня почтенные господа вроде Зенгута — баневладельца, Салия — зерноторговца, Салита — торговца бобами, Суайда — верблюжатника, Сувейда — носильщика, Абу-Мукариша — банщика, Касима — сторожа и Карима — конюха, Икриши — зеленщика, Хумейда — мусорщика; и среди них нет человека надоедливого, буйного, болтливого или тягостного, и у каждого из них есть пляска, которую он пляшет, и стихи, которые он говорит. Но лучше в них то, что они, как твой слуга и невольник, не знают многоречивости и болтливости. Владелец бани — тот поет под бубен нечто волшебное и пляшет и распевает: "Я пойду, о матушка, наполню мой кувшин!" Зерноторговец показывает уменье еще лучшее: и пляшет и поет: "О плакальщица, владычица моя, ты ничего не упустила!" — и у всех отнимает душу, — так над ним смеются. А мусорщик так поет, что останавливает птиц: "Новость у моей жены — точно в большом сундуке", и он красавец и весельчак, и о его красоте я сказал:
"За мусорщика я жизнь отдам из любви к нему.
Сколь нежен чертами он и гибок, как ветка!
Однажды его судьба послала, и молвил я
(А страсть то росла во мне, то снова спадала):
"Разжег в моем сердце ты огонь!" И ответил он:
"Не диво, что мусорщик вдруг стал кочегаром".
И каждый из них в совершенстве развлекает ум веселым и смешным. Но рассказ — не то, что лицезрение, — добавил он, — и если ты предпочтешь явиться к нам, это будет любезнее и нам и тебе. Откажись от того, чтобы идти к твоим друзьям, к которым ты собрался; на тебе еще следы болезни, и, может быть, ты пойдешь к людям болтливым, которые говорят о том, что их не касается, или среди них окажется болтун, и у тебя заболит голова".
"Это будет когда-нибудь в другой день, — ответил я и засмеялся от гневного сердца. — Сделай мое дело, и я пойду, хранимый Аллахом всевышним, а ты отправляйся к своим друзьям: они ожидают твоего прихода".
"О господин, — сказал цирюльник, — я хочу только свести тебя с этими прекрасными людьми, сынами родовитых, в числе которых нет болтунов и многоречивых. С тех пор как я вырос, я совершенно не могу дружить с тем, кто спрашивает о том, что его не касается, и веду дружбу лишь с теми, кто, как я, немногословен. Если бы ты сдружился с ними и хоть один раз увидал их, ты бы оставил всех своих друзей". — "Да завершит Аллах благодаря им твою радость! Я непременно приду к ним в какой-нибудь день", — сказал я. И цирюльник воскликнул: "Я хотел бы, чтобы это было в сегодняшний день! Если ты решил отправиться со мною к моим друзьям, дай мне снести к ним то, что ты мне пожаловал, а если ты непременно должен идти сегодня к твоим приятелям, я отнесу эти щедроты, которыми ты меня почтил, и оставлю их у моих друзей, — пусть едят и пьют и не ждут меня, — а затем я вернусь к тебе и пойду с тобою к твоим друзьям. Между мной и моими приятелями нет стеснения, которое помешало бы мне их оставить; я быстро вернусь к тебе и пойду с тобою, куда бы ты ни отправился". — "Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! — воскликнул я. — Иди к твоим друзьям и веселись с ними и дай мне пойти к моим приятелям и побыть у них сегодня: они меня ждут". — "Я не дам тебе пойти одному", — отвечал цирюльник. И я сказал: "Туда, куда я иду, никто не может пойти, кроме меня". Но цирюльник воскликнул: "Я думаю, ты условился с какой-нибудь женщиной, иначе ты бы взял меня с собою. Я имею на это больше права, чем все люди, и я помогу тебе в том, что ты хочешь; я боюсь, что ты пойдешь к чужой женщине и твоя душа пропадет. В этом городе, Багдаде, никто ничего такого не может делать, в особенности в такой день, как сегодня, и наш вали в Багдаде — человек строгий, почтенный".
"Горе тебе, скверный старик, убирайся! С какими словами ты ко мне обращаешься!" — воскликнул я. И цирюльник сказал: "О глупец, ты думаешь: как ему не стыдно! — и таишься от меня, но я это понял и удостоверился в этом, и я хочу только помочь тебе сегодня сам".
