Коллектив авторов - Мать извела меня, папа сожрал меня. Сказки на новый лад
О красота, о грусть! – подумала я ни с того ни с сего. Возможно, впрочем, причина была в том, что перед глазами моими мелькнул прекрасный мальчик, сооружавший замки из песка. Колени его были ободраны.
Снег так и шел. Наверное, он будет идти всегда. Трудно сказать, что нам следует делать в каких бы то ни было обстоятельствах, и уж тем более – когда мы вынуждены сражаться с превосходящими силами погоды. Колени он ободрал, упав с велосипеда.
Я промыла их перекисью водорода, залепила полосками пластыря. Мир сверкал совершенством, море оставляло на берегу усища белой пены. Скоро мы пойдем домой, приготовим сэндвичи, станем рассказывать друг дружке сказки. Читала ли я ему сказку о Снежной Королеве? Не думаю. Она испугала бы мальчика.
Хотя моя мать, до жути походившая на Снежную Королеву, ее мне читала.
В те дни я пошла бы на все, чтобы защитить сына.
Встретившись с ним сейчас – в проулке, скажем, заваленном снегом, – я не смогу растопить его сердце. Моя любовь, в отличие от Гердиной, охладела. Похоже, мы с ним обречены блуждать раздельными путями во мраке нашей собственной выделки – полуслепые, совсем не те, кем были прежде.
Этим и кончается большинство сказок, печально думала я. Не цветущими розами, не началом лета, не рукой, которую держит другая рука.
Пройдет минута, я отдам Фиске затребованные им деньги, суну книгу под куртку и снова выйду на поле сражения.
***В моем варианте «Снежной королевы» я попыталась вторично использовать некоторые мотивы знаменитой сказки Ханса Кристиана Андерсена – снег, говорящие птицы и цветы, – а заодно и понятия исчезновения и утраты. Мне интересно было не столько пересказать сказку (безукоризненный оригинал пересказывать бессмысленно!), сколько придумать новую историю, мою собственную.
Как и Андерсен, я разбила ее на семь частей, однако на этом буквальное сходство двух сказок более-менее заканчивается. В моей «Снежной королеве» я стремилась передать хотя бы часть того, что всегда зачаровывало меня в оригинале – жутковатое сочетание опасности и тоски по дому, зябкую атмосферу, таинственную и страшную. Самая разительная особенность моей истории – отсутствие самой Снежной Королевы, задуманное мной как своего рода дразнящая пустота в самом сердце сказки, намек на то, что Королева присутствует где-то еще, не только в обличии наркотиков, которые «совратили» сына рассказчицы, но также и в виде более отвлеченных соблазнов тоски по молодости и любви.
Я ввела в мою сказку и несколько собственных мотивов, почти неприметно связанных со сказкой Андерсена: интерпретация, социальная активность, каналы, по которым к нам приходят воспоминания, и как эти каналы перекрываются. Мой вариант по необходимости фрагментарен, лишен финала…
Я пошла на это не для того, чтобы избежать «и после этого они жили счастливо» сказки Андерсена – просто в соответствии с нашими теперешними представлениями о жизни, рассказчица приходит к приятию неизбежности ее утрат и печалей.
И наконец, мой рассказ – исследование, тщательный досмотр другого текста, погружение в зачаточную, фрагментарную природу нашего опыта, гибридная складная картинка из того, этого, пятого и десятого.
– К. Б.
Люси Корин
Глаза собак
Перевод с английского Шаши Мартыновой
Дания. «Огниво» Ханса Кристиана Андерсена
Солдат шагал по дороге, усталый от битв с врагом, довольный, что все закончилось, безо всяких денег шагал он по дороге. Вдоль нее росли деревья, а на обочине там и сям торчали лачуги, нахохленные и сердитые, и перед каждой – дворик, что линялый мешок под ногами. Солдат думал, что идет домой, но в конце пути никто его не ждал. Он прошел мимо хижины, у которой тявкала на веревке собачонка. Не достать ей было до миски, и солдат посмотрел, как песик носится и лает, рвется к ней, а веревка хватает его за горло и дергает назад, и он скулит и снова бросается к миске, и дергается на шее воротник белой шерсти. Солдат видел, что в миске пусто. Шел он дальше, а деревья делались все толще да гуще, все собою заполняли, и кроны сходились все плотнее да выше. Прошел он мимо девочки – та присела перед почерневшей дверью лачуги и ломала ветки на растопку, а сама одета в красивое платье, что превратилось в лохмотья. Видел солдат за потрепанными лентами и драными кружевными бантами, что ткань платья была когда-то яркой, всех цветов радуги, и сверкала. Велики были глаза у девочки, потому что круги вокруг них, но кожа, чумазая от копоти, будто смутно светилась, как и ее платье.
У следующей хижины старуха мешала что-то в громадном железном котле на углях во дворе. На миг решил солдат, что это мать его, и вынул руки из карманов шинели, помахать ей, но тут заметил, что нет, не его мать это, а ведьма. Но все-таки похожа, и он даже подумал, что столько всего понаделал да повидал, и оно могло превратить его мать в ведьму. А еще он подумал, что хоть она и ведьма, все равно он будто бы верит ей и соскучился, как по матери, даже если она после всех этих лет стала ведьмой.
Ведьма окликнула его, а лицо у нее все словно бы ржавое да потное или от пара сырое, а в руке под накидкой – кривая ложка:
– Эй, солдат! Я смотрю, глядишь ты на меня чудны́ми глазами. Я тебя насквозь вижу и знаю, чего тебе надобно.
Солдат говорит:
– Что в котле? – а про себя: «Ты, небось, думаешь, что я хочу стать человеком получше».
Ведьма отвечает:
– Я знаю, чего ты хочешь. Деньги – вот чего, и я знаю, где тебе их взять, и вся недолга, пойди да возьми, я знаю, где.
И впрямь. Этого он и хотел. Даже забыл спросить у нее, откуда ей знать про деньги, если сама живет в лачуге, но она ж и впрямь знала, что ему их надо, и солдат забыл спросить про это – да и про то, почему у ведьмы хижина покосилась на одну сторону, и почему на ней ведьминские обноски, и нет ли у нее сыновей, что ушли на войну, и забыл про котел и про то, что в нем может вариться и дымиться, может, что-нибудь жуткое или что-нибудь годное, чтоб поесть или чтоб узнать. Все у него повылетало из головы, кроме денег.
– Повяжи веревку вокруг пояса, – сказала ведьма, – Прыгай в дупло этого пустого дерева. Я тебя буду держать. Не бойся того, что увидишь. Ха! Ты и не такое видал. Увидишь собак. Подмигни первой, моргни второй, а перед третьей зажмурься и жди. Найдешь маленькую кожаную мошню там под землей и принеси ее мне – больше ни о чем не прошу. Не принесешь – я тебя не подниму, и вот тогда будет тебе чего пугаться.
Огниво – это такая коробочка, она искрит, и получается огонь. Ну, чтобы поджигать.
Намотал он веревку вокруг пояса, а ведьма взялась за другой конец. Прыгнул в дупло в пустом дереве и упал в самую его глубь и дальше, под землю. Хрясь! Врезался ногами в землю, а вокруг темень и не видать ничего. И подумал он впотьмах про ту собачонку бестолковую, что дергалась на веревке. И про девочку подумал – и понял, какой вихрь жутких мыслей возник у него в голове, когда он ее увидел: порубить ее на куски, накормить супом и укачать на ручках, чтоб заснула, сожрать ее да одеть прилично. Взялся за веревку, потому что она дышать ему не давала, будто удавливала ему самые потроха, но вскоре глаза привыкли. Он увидал вертлявые тени внутри дерева, всего источенного жучком и осами так, что вокруг во всех стенах выпуклые лабиринты, но не отличить бугра от рытвины. Но не только глаза его обвыклись – и свет поменялся. И шагнул солдат туда, откуда свет на него пер из тьмы. Свет пораскинулся – и место с ним, и вскоре увидал он целую келью, озаренную сотней горящих огней.
Это ему кое на что намекнуло – келья да проходы из нее. И тут он вспомнил: как в бою вспорол человеку живот саблей, а потом увидел себя будто в животе у того человека, как глядит он на сияющие потроха того человека, а те лежат перед ними обоими на земле и бьются. И, будто принесло его этими мыслями, явился пред солдатом огромный синий пес, и сторожил он золотой сундук, полный денег.
А глаза у пса здоровенные, как снежные шары, сияли они и плескались водянистым огнем, но ведьма не наврала: видал солдат много разного, и мало что его тревожило. Ему и вспоминать не пришлось ее наставления – будто рядом с ним она, будто чует он ее через веревку. Бросай мамкину юбку, живи своим умом! Так люди ему говорили, когда он дрова для матери колол, об этом он и думал, когда шел в армию, – оно и пришло ему на ум, а не ведьма вовсе, когда подмигнул он здоровенному псу, и пес лег и склонил голову набок, и снег в глазах у него осел, в одном – на Эйфелеву башню, а в глубине другого – на Золотую пирамиду, и дал он солдату открыть сундук и набить карманы векселями.
Вот те на. Векселя. Придется ему, что ли, изображать кого-то, чтобы получить по ним деньги? Всю жизнь ему, что ли, мотаться в костюме из акульей кожи от должника к должнику и вытрясать из них долги? Это ж прям работа, а не волшебство, но все же путь к деньгам, хоть и извилистый. Солдат глянул на учтивого пса. «Твоя взяла», – сказал солдат, но карманы векселями все-таки набил. Пес башкой покачал, и внутри у шаров пошел снег и осел на Статуе Свободы и Великой китайской стене, видимой словно бы издалека. Но тут громадные песьи веки смежились, и свет померк.
