В. Маркова - Веер молодости
– Ну и пусть у людей глаза слезятся, в чем же тут наше счастье?
– Какая ты непонятливая! Люди будут болеть глазами. Много народу ослепнет. Появятся, значит, слепые. А что могут делать слепые? Им только и остается бродить по дорогам, играть, петь и просить милостыню. А на чем они будут играть? Понятно, на сямисэнах{84}. Вот в этом наше счастье.
Ну и пусть играют на сямисэнах, в чем же тут наше счастье?
– Вот бестолковая? Ведь сямисэны обтягивают кошачьей кожей. Понадобятся сямисэны – понадобятся и кошки. Всех кошек перебьют. Вот в этом наше счастье.
– Ну и пусть перебьют кошек, в чем же тут наше счастье?
– Да ведь если кошек не будет, во всех кладовых разведутся мыши. Мыши изгрызут все кадушки и бочки. Значит, людям нужны будут новые бочки и обручи. У меня будет много работы. Вот мы с тобой и разбогатеем!
Перевод и обработка Н. Фельдман.
НЕ ПРОГАДАЛ
Жили в одном селе муж с женою, а вместе с ними старушка – мать мужа. Жили они бедно, кое-как изо дня в день перебивались. А когда стало совсем невтерпеж, отправился муж в город на заработки.
Проработал он там три года, получил у хозяина деньги и спешит домой. Дорогой остановился он в небольшом местечке. Видит: лавка с вывеской, а на вывеске написано: «Продаются изречения». Дай, думает, зайду!
Зашел он, спросил, сколько стоит изречение. Оказывается, сто рё. Дорого, конечно, да неудобно уходить, ничего не купив. Отсчитал он хозяину сто рё из своих заработанных денег, и тот ему сказал изречение:
«Не отдыхай там, где нет опоры для кровли».
Только и всего! Денег отдал как будто много, а услышал пустяк какой-то!
«Будь что будет! – думает работник. – Дай еще куплю!» Заплатил он опять сто рё и на этот раз услышал:
«Не останавливайся на ночлег у людей льстивых».
Тут дал он еще сто рё хозяину лавки, и тот ему сказал:
«Истинное терпение есть такое терпение, когда терпеть не под силу».
Потратил работник почти все свои деньги, что с трудом заработал за три года, а взамен услышал всего несколько слов.
«Ну и дурак же я! – досадовал работник. – И за что только деньги отдал!»
Но делать нечего, пошел он дальше. Идет но горам, устал – мочи нет! Вдруг видит, впереди большая пещера. Обрадовался человек, зашел в пещеру и уже было расположился отдохнуть под ее сводами, как вдруг вспомнил изречение: «Не отдыхай там, где нет опоры для кровли».
«И в самом деле, – подумал он, – лучше уйти отсюда!»
Только он вылез из пещеры, отошел на несколько шагов, – задрожала земля и пещера обрушилась.
«Вот тебе и продавец изречений! Дешево я заплатил ему», – подумал человек и пошел дальше.
Застала его ночь в пути. Зашел он на постоялый двор. Встретили постояльца необычайно ласково, все за ним ухаживают, стараются угодить. Лег он спать, а на душе неспокойно. Ворочался, ворочался с боку на бок, и тут припомнилось ему второе изречение, что слышал он днем в лавке: «Не останавливайся на ночлег у людей льстивых».
«Э, да здесь ухо надо держать востро! – решил человек. – Уйду-ка я лучше отсюда».
Вышел он на улицу и видит: крадутся к тому месту, где он спал, трое, в руках ножи поблескивают.
«Вот как можно ни за грош погибнуть!»
Поблагодарил он в душе продавца изречений и быстро зашагал домой.
Пришел он к себе на двор, а его никто не встречает.
– Эй, жена, где ты? – громко крикнул он. Но ответа не последовало.
Рассердился муж, заглянул он в дом и видит: лежит жена возле его матери-старухи и спит.
Совсем вышел из себя хозяин дома:
– Ах вы лентяйки! Только и знаете что спать! Вот я вас!
Схватил он палку, хотел было броситься на спящих, но вспомнил третье изречение, что слышал в лавке, и передумал. Разве истинное терпение не есть такое терпение, когда терпеть не под силу?
Подошел он к жене, дотронулся до ее плеча и тихо сказал:
– Жена, а жена, проснись! Я вернулся домой!
Поднялась жена потихоньку с постели и говорит ему:
– Как ты ушел из дому, стала мать о тебе беспокоиться и вести себя как-то странно. Ни за что не хочет одна ложиться. Вот я и укладываю ее каждый раз. Я слышала, как ты пришел, но боялась мать разбудить, потому и не откликалась. Ты уж прости меня.
Рассказал ей муж, как купил он в лавке три изречения, и оба согласились, что стоили они недорого.
Перевод Б. Бейко.
МОНАХ-ЧУДОТВОРЕЦ
Однажды простудился старик крестьянин. Надо бы к врачу сходить, да где его взять в глухой горной деревушке? Пошел он к буддийскому монаху. Приходит и спрашивает: – Нет ли у тебя снадобья какого от простуды?
Монах хоть и был человеком ученый, но в этом деле ничего не смыслил. Посмотрел он на старика и говорит наугад:
– Отвари почки вистарии и пей. Все пройдет!
Набрал крестьянин в лесу почек, отварил их, выпил, и – удивительное дело! – простуду как рукой сняло. «Молодец бонза, – думает крестьянин, – вылечил!» Прошло еще немного времени, и заболели у крестьянина глаза. Пришел он опять к монаху за помощью. Тот снова посмотрел на него и говорит:
– Отвари почки вистарии и пей. Все пройдет!
Крестьянин так и поступил. И опять чудо: выздоровели глаза, будто и не болели.
– Ну и бонза у нас! – восторженно рассказывал всем крестьянин. – Лекарь, каких поискать!
Прошло еще немного времени, и пропала у крестьянина единственная лошадь. Опять побежал он к монаху:
– Посоветуй, – говорит, – как лошадь найти?
А монах опять твердит свое:
– Отвари почки вистарии и пей…
На что уж был прост крестьянин, а и то усомнился, как это можно лошадь отыскать с помощью какого-то питья?!
«Но раз сказал сам бонза… – подумал он, – значит, так нужно».
Отправился крестьянин искать почки вистарии. А дело было зимой, где их найдешь? Все же пошел он в лес. Идет и вдруг слышит: в лощине лошадь заржала. И таким знакомым показалось ему это ржание. Спустился крестьянин с горы и видит: пасется его лошадь, как ни в чем не бывало.
– Ну и монах! – в восхищении воскликнул крестьянин. – Настоящий чудотворец!
Перевод Б. Бейко.
КАК ТРИ ПУТНИКА СОСТЯЗАЛИСЬ В ИСКУССТВЕ СЛАГАТЬ ПЕСНИ
Как-то раз настоятель буддийского храма, странствующий монах-ямабуси и крестьянин отправились втроем на поклонение в храмы Исэ. С утра они бодро шли по дороге, но когда взошло солнце, начал их томить летний зной.
– Вот монах-ямабуси и говорит:
– Ну и жара сегодня! Далеко мы так не уйдем. Давайте сделаем вот что: пусть каждый сочинит по песне. Кто сочинит хуже всех, тот пусть и несет поклажу! – Сказал он так, а сам подмигивает настоятелю.
Настоятель согласился:
– Ловко ты придумал! Так и сделаем.
А сам думает: «Придется нести нашу поклажу крестьянину! Разве он сочинит хорошо!»
Первым должен был сложить песню настоятель. Он и говорит:
Когда б голова моя стала,
Как Япония, велика,
Я мог бы надеть, пожалуй,
Весь мир вместо шляпы моей…
И то не закрыл бы ушей!
Следом за ним стал слагать песню монах-ямабуси. Он решил тоже воспеть что-нибудь огромное, чтобы не уступить настоятелю.
Когда б эта слива стала,
Как Япония, велика,
Тогда б на весь мир, пожалуй,
На все чужие края,
Прозвучала бы песнь соловья.
Переглянулись оба с ухмылкой и говорят:
– Ну-ка, крестьянин, теперь твоя очередь!
– Что ж, раз так, я тоже сложу песню, – сказал крестьянин. И, посмеиваясь, пропел:
Когда бы Японию нашу
Одним проглотил я глотком,
То бонзы, жрецы и монашки,
Столь гордые силой ума,
Все вышли бы кучей дерьма.
Перевод В. Марковой.
НЕОБЫЧНЫЙ СУД
Однажды обронил скупец кошелек. Было в нем сто золотых. Нашел этот кошелек честный человек и отдал его чиновнику. Приходит скупец в присутственное место заявить о своей потере, а чиновник показывает ему кошелек и спрашивает: – Не твой ли это? Обрадовался скупец, заулыбался.
– Он самый! – говорит. Протянул было к кошельку руку, но чиновник остановил его.
– Нет, погоди. Где это видано, чтобы потерянное возвращали даром? Ты должен отблагодарить того, кто нашел твои деньги.
Не хотелось скупцу отдавать кому-то деньги. Заглянул он в кошелек и говорит:
– Тут всего только сто золотых, а я потерял сто двадцать. Не иначе как этот человек уже взял себе двадцать золотых.
– Что ты выдумываешь! – возмутился тот, кто нашел деньги. – В кошельке было ровно сто кобан{85}.
– Нет, сто двадцать! – не унимался скупец.
Спорили они, спорили, а конца спору и не видно. Что было делать чиновнику? Повел он их к правителю. Выслушал обоих правитель, а потом и спрашивает скупца:
– Ты уверен, что у тебя в кошельке было сто двадцать золотых?
– Да, господин, я хорошо помню, было ровно сто двадцать.
