Каштру Сороменью - Истории Черной Земли
Касанже — это страна призраков!
А ее сыновья, оставшиеся далеко за океаном, таинственным и далеким, там, на американской земле, уже рожденные и выросшие в чужих краях, тоже видят под чуждым темным небом эти несчастные души, превратившиеся в звезды…
Мрачна история Касанже, но людям нравится ее рассказывать. Путники, проходящие по дорогам горного хребта Тала-Мунгонго, рассказывают ее по ночам, сидя на корточках вокруг костров. А некоторые напевают ее, медленно танцуя под печальную и сладостную музыку кисанже, в священные и тихие лунные ночи, когда сама душа народа оплакивает свои несчастья.
Ослепительным ясным утром издали донеслись голоса людей, со всех сторон стекающихся к Тала-Мунгонго. Они прошли длинные дороги из-за реки Кванго, с горячих земель Лунды и Лубы, из других краев, еще более далеких, лежащих на Востоке, там, где живут лесные люди, где ровная линия горизонта превращается в снежные хребты Лунной горы. Шли и шли люди, множество людей Запада, живших на низменности вокруг реки Кванзы и в стране Нголо, с земли народов жинго и оло, для которых жизнь всегда была войной. Шли люди из лесов и с гор, шли люди со всех четырех сторон великой земли.
Голоса барабанов, оповещающие о невольничьем рынке, теперь разносились в горячем воздухе, приветствуя почтенных и знатных людей, которые пришли из богатых краев.
Зоркие глаза работорговцев давно следили за дорогами и теперь с радостью наблюдали, как появляются вдали, на равнине, покрытой еле заметными холмами, первые караваны покупателей. Они прислушивались к пению, доносящемуся издали, неясному и протяжному, и сразу узнавали, что это идут лунда. И туго натянутая кожа барабанов дрожала под умелыми руками барабанщиков, передавая приветствия сыновьям великого Мвата-Мва от властителя Касанже. А с другой стороны приближался караван киоков, воинственных и жестоких, выходцев из Лунды, которых некогда увлек за собой мятежный голос Кингури. Они шли и распевали свои угрожающие и торжественные песни, и копья их сверкали на солнце так ярко, как будто киоки были у себя на родной земле или в краю, захваченном у врага.
Уже много дней и ночей воздух страны Касанже дрожал от разных песен. Эхо разносило их по ущелью и по склонам горы, сообщая о том, кто пришел на Тала-Мунгонго за женщинами бангала, которые вскоре разойдутся по другим странам, узнают другую судьбу и разнесут во все концы земли память о своем народе.
Прислужники вождей, уже прибывших на невольничий рынок, рубили ножами и топорами стволы деревьев, строили хижины для почтенных людей, а простые люди спали вдали от них, вокруг костров, прямо под открытым небом. Старые рабыни с отвислыми сморщенными грудями и мозолистыми руками толкли в ступках белую маниоку, пекли на углях куски тыквы и подрумянивали в огне початки маиса. Молодые женщины с калебасами на головах носили воду из ручья неподалеку, по такой узкой тропинке, что по ней можно было пройти только гуськом. Мальчишки занимались сбором сучьев и высокой травы, из которой делались стены и крыши хижин. А катумы, прислужницы вождей, украшенные символами их власти, разворачивали и раскладывали под навесами циновки, на которых будут спать их повелители и возлюбленные повелителей.
К вечеру постройки были готовы, и лагерь протянулся во всю длину ущелья Касанже.
А когда на небе зажглись первые звезды и луна пролила зеленый свет на землю и на людей, снова загремели барабаны, возвещая, что невольничий рынок открыт. Всюду запылали костры, и девушки бангала подошли поближе к огню. Теперь они должны были петь и танцевать, озаренные колеблющимся светом костров, чтобы богатые чужеземцы, старые вожди и молодые люди из далеких стран, могли их получше разглядеть.
Жадные взоры заскользили по обнаженным телам. Девушки, принужденно улыбаясь, медленно двигались по кругу, и поющие рты их, чувственные и пухлые, приоткрывались. Тут же вожди предложили первую цену, которую работорговцы встретили насмешками. Но все равно сделки, сопровождаемые спорами и бранью, совершались. А рабыни все улыбались, глядя на мужчин настороженно и испытующе.
Но вот раздались призывные звуки больших барабанов, ата-бака, и девушки начали танцевать. Их тела прикрывали только узкие набедренные повязки. Медные браслеты и кольца звенели и сверкали на запястьях и на лодыжках. Будущие хозяева предлагали им пальмового вина, которое возбуждало больше, чем музыка. Мужчины смотрели на томные движения девушек. Они видели, как дрожат их груди, извиваются тела, похожие на змей, как кроткие и печальные глаза их, глаза газелей, вспыхивают при свете костров. И вдруг будто кто-то подстегнул рабынь: плавные движения, сменившись в одно мгновение, стали резкими, порывистыми. Девушки начали дергаться в сладострастном неистовстве, словно обожженные пламенем, а из груди их вырывались песни, больше похожие на стоны. Затем так же неожиданно они все одновременно остановились. Теперь они смотрели на мужчин пьяными, тревожными и соблазняющими взглядами. Вожди, еще не приняв решения, посмеивались, пили все больше вина и в раздумье курили длинные трубки.
Потом среди шума, смеха и восторженных восклицаний они приближались к этим женщинам, которых первыми вывели на продажу и которых могли купить только самые богатые люди. Они ощупывали бедра, животы и груди, чтобы убедиться в упругости мышц. И снова шел торг, повышались цены и совершались сделки, слышалось хлопанье ладоней, насмешки и крики радости.
Люди менее богатые осмеливались лишь смотреть на этих женщин, которыми они никогда не смогут обладать, терпеливо ожидая следующего дня. Завтра покупатели победнее смогут увидеть не проданных накануне женщин, которые второй раз выйдут напоказ. Они явятся перед взорами мужчин, еще более старательно приукрашенные, боясь остаться на последний, третий, день, после которого уже не останется никаких надежд. Рабыни, не проданные на третий день, были обречены на смерть.
Одна за другой девушки покидали круг танца с песнями, в которых благодарили вождей, купивших их. И жадные руки хозяев хватали рабынь, связывали их и бросали, дрожащих и напуганных, на яркие циновки.
В эту ночь Самба, рабыня бангала, никак не могла заснуть. Укрывшись в хижине, она возносила молитвы духам-покровителям. Вылепленные на красной глины и вырезанные на дерева, а затем обожженные на огне, они стояли в углу хижины, как в святилище, перед очагом. Самба всю эту ночь слышала грохот барабанов, которые были для нее не праздничной музыкой, а музыкой, возвещающей смерть. И в конце второго дня ярмарки она видела горько плачущих женщин, которых никто не купил.
Их ругали хозяева, над ними смеялись покупатели. Эти женщины, так же как и Самба, сидели в хижинах, дожидаясь последнего дня торгов. И ни одна из них уже не верила, что сможет добиться благосклонности мужчин. Эти несчастные завидовали счастливицам, которые будут рожать детей для других племен и возделывать своими руками, поливать своим потом поля далеких стран, всегда таких прекрасных в воображении.
На вторую ночь Самба пошла к колдунам и, распростершись перед ними, просила их милости. Колдуны пообещали ей заступничество перед богами. И к молитвам колдунов бедняжка присоединила свои, шепча их, горько плача и вздыхая.
За несчастных женщин, не проданных в первые два дня торгов, теперь просили богов не только колдуны, просил весь народ, жалея отвергнутых. Но больше всего жалели Самбу. Они с горечью смотрели на эту бедную девушку, такую некрасивую и печальную, которую никто не захотел купить.
Закончив молитвы, надеясь, что они будут услышаны богами, Самба легла на циновку, закинула руки за голову, устремила глаза на закопченный огнем очага потолок. Она долго-долго слушала размеренные удары барабанов, дикие крики людей и топот ног тех, кто радовался совершенным сделкам, кто мог танцевать и петь, напившись пальмового вина. Доносящиеся до нее шум, топот и звон браслетов, надетых на ноги и руки женщин, напоминали несчастной рабыне ночи в других селениях, в других краях, куда ее брали с собой родственники, отправляясь на поиски торговой удачи. И когда она думала о прошлых днях, которые теперь казались ей такими счастливыми, в ее памяти возник вдруг образ ее первого возлюбленного. Она так никогда и не узнала, кто был этот человек, который во время одного батуке унес ее на руках в заросли высокой травы и, насладившись ее щедрыми ласками, на рассвете исчез, чтобы больше никогда не появиться. Самба расспрашивала о нем всех, но никто ничего не мог ей сказать. Ведь она даже не спросила его имени! Только одна старуха, печально покачав головой, решила, что это был мужчина из каравана, ушедшего этой ночью, киок или лунда, потому что люди других народов так не поступают.
— Это был лунда! Это был лунда! — сказала Самба сама себе, потому что ей нравились лунда, эти мечтатели, любящие широкие просторы и далекие страны. А киоки ей не нравились. Она знала об их жестокости.
