Жаклин Уилсон - Четверо детей и чудище
— Что-то тебе не очень прикольно было связанной сидеть! Хорошо, что я такой молодец, пришел и спас тебя, — сказал Робби. — Видела, как я врезал этому дядьке: сначала кулаком, а потом ногой — кия-я, бац, хрясь!
— Хорош, Робби. Сто раз уже слышали, — отмахнулась я.
Но он все равно принялся рассказывать по новой. Тогда мы со Шлёпой повалили его на песок, чтобы замолчал уже. Мы устроили какую-то дурацкую, мокрую, неуклюжую возню, хихикая и с трудом ворочаясь, придавленные отсыревшими крыльями. Моди забралась на всех сверху и стала прыгать и скакать, как будто мы живой батут. И вдруг свалилась, и мы все попадали друг на друга. Внезапно к нам вернулась легкость и свобода. Крылья наконец-то пропали!
— Мам, Дэйв, пошли домой! — крикнула Шлёпа.
Папа с Элис уставились на нас. Они ощупали себя — всё мокрое! — и поспешно встали. Папа посмотрел на часы и покачал головой, не веря своим глазам. Они скорей повели нас домой. Моди несли по очереди, а на нас троих все время беспокойно оглядывались — переживали, что дети у них каким-то непонятным образом оказались мокрые и с утра некормленные.
Ну а дома была теплая ванна, горячий шоколад и печеная картошка. Хорошо и уютно. Когда мы уже собирались спать, папа включил новости по телевизору.
— С ума сойти, — сказал он, зайдя пожелать нам спокойной ночи. — По всему Суррею видели четверых, как они выражаются, «пришельцев» — детей с огромными крыльями. Вы в лесу ничего такого не заметили? Может, они прямо над нами пролетали.
— Да это наверняка просто каскадерский трюк, Дэйв, — сказала Шлёпа.
— Ну да, хотя как они его провернули — загадка. Самое, конечно, странное — одно это летучее дите засняли на камеру, хотя качество ужасное. Какой-то мужик сказал, что поймал его, но через пять минут оно сбежало. Оно вопило благим матом и плевалось как верблюд. Чем-то на тебя похоже! Умора. Ты бы небось хотела полетать, а, Шлёп?
— Да не особо, — сказала Шлёпа. — Вряд ли это прям так уж весело.
Глава 14
Мы так вымотались, что решили проспать завтрак-пикник — несмотря на то что это был наш последний день вместе, и последнее желание хотелось использовать на всю катушку.
Мы чуть было не остались и без обеда-пикника: папа с Элис на нас насели и стали уговаривать выбраться в город.
— Да чего вам так далась эта песчаная яма! — кипятился папа. — Мы же вчера там целый день просидели.
— Но там так здорово, пап. Ну пожалуйста, давай опять в лес, — канючила я.
— Что скажет ваша мама! Вот вы вернетесь домой, она спросит, чем вы тут занимались, а вы такие: «Да мы каждый божий день в дурацкий лес таскались, и в жару, и в дождь».
— Не скажем мы ничего такого. Мы скажем, что ходили в лес всей семьей и устраивали там замечательные пикники, а потом мы с Робби, Шлёпой и Моди играли в песчаной яме, и это были самые лучшие каникулы в мире.
— Ох, Рози-Шмози, — и папа обнял меня.
Элис тоже вроде была довольна. Для последнего пикника она расстаралась не на шутку. Сделала маленькие бублики с копченой семгой и сливочным сыром, куриные крылышки на гриле и сэндвичи на один укус с разными начинками: яичный салат с помидорами, раковые шейки с рукколой, бри с абрикосовым джемом и индейка с клюквенным соусом. Еще была шарлотка с кислым кремом и большой пакет маленьких головок сыра — красных и желтых. Мы пили свежевыжатый апельсиновый сок, а папе с Элис взяли бутылку лимонада — хотя пах он вином.
— Нужно еще что-нибудь шоколадное, — сказала Элис. — Робби, может, сделаешь свои фирменные хрустики? Ты бы так меня выручил.
Пока счастливый Робби исполнял мачехину просьбу, Шлёпа отозвала меня в сторонку:
— Что будешь желать?
— Ну… пока еще не решила вообще-то. Хочу пожелать такое, чего нам всем хочется, и чтобы точно ерунды никакой не случилось. — Я принялась нервно грызть большой палец. — Только никак не придумаю, что бы это такое могло быть.
Я думала, Шлёпа раздраженно вздохнет и назовет меня бестолочью, но, к моему несказанному удивлению, она вдруг обняла меня. Я так обалдела, что больно прикусила палец — впрочем, не поднимать же из-за этого шум.
— Ты обязательно придумаешь, Роз. Ты молоток, — сказала Шлёпа. — А если ничего не придумается, все равно у нас была целая куча классных желаний — мои особенно, — и вообще здорово было. Я тоже думаю, что это самые лучшие каникулы в мире.
— Ох, Шлёпа! — Я тоже обняла ее.
— Так, не раскисаем, — тут же сказала Шлёпа. — Пошли выскребем шоколад из миски, Робс уже наделал свои печенюги.
Моди нас опередила. Она со счастливым видом вылизывала миску — рот, щеки и даже уши у нее были в шоколаде.
— Она сама уже как шоколадка. — Шлёпа подхватила ее на руки.
— Тогда хочу мороженое! — сказала Моди, и мы все рассмеялись.
Моди, видимо, не забыла о вчерашней потере: по дороге в лес нам попался фургон мороженщика, и она подняла целую бучу. Но Элис была непреклонна.
Мы воздали должное роскошному пикнику.
— Троекратное ура Элис и ее чудесным пикникам, — сказал папа и поднял бокал.
— Ура, ура, ура, — помявшись, отозвались мы.
— И маленькое ура мне и моим шоколадным хрустикам, — сказал Робби.
— Можно мы пойдем поиграем? — спросила я.
— Бизьянка! — сказала Моди, расплывшись в улыбке. Элис вытерла ей мордашку влажной тряпкой, но нос у нее все равно остался в шоколадных крапинках, как будто в веснушках.
— Идите играйте в свою обезьянку, — благодушно разрешил папа.
Мы подошли к яме, Шлёпа и Робби выжидательно посмотрели на меня. Я все пыталась придумать что-нибудь замечательное — но теперь была ученая и знала: псаммиад умеет показать оборотную сторону любого желания.
— Ну что, решила, Роз? — спросила Шлёпа.
— Нет! — простонала я, когда мы начали копать.
— Может, спросить у псаммиада, пусть посоветует? — предложил Робби. Он прихватил с собой лёвушку, и тот пластмассовыми лапами копал вместе со всеми.
— Можно попробовать, хотя, по-моему, в какой-то книжке Эдит Несбит есть про то, что псаммиад советов не дает, хоть ты тресни, — сказала я.
— Как подумаешь, что он в каких-то еще книжках, — странно так. Я б хотел, чтобы про меня в книжке написали, как про того Роберта, — сказал Робби.
— Может, когда-нибудь и напишут, — сказала Шлёпа. Она посмотрела на меня. — Ты была детской писательницей, когда мы богатыми и знаменитыми стали, так что придется тебе, Розалинда, эту книжку писать, кому ж еще.
— Я в жизни целую книжку не накатаю, — смутилась я, но от одной мысли об этом сердце забилось сильнее. А также от физической нагрузки.
Мы выкопали довольно глубокую яму, но не нашли ни мохнатой лапы, ни большого уха.
— Где же ты, псаммиад? — Шлёпа усердно загребала песок.
— Бизьянка, бизьянка? — позвала Моди и поскреблась.
Мы копали, и копали, и копали — и ничего.
— Такими темпами мы и правда до Австралии докопаем, — пропыхтел Робби.
— Народ, вы же не думаете всерьез, что он ушел? — спросила я, сев на пятки.
— В Австралию?
— Да куда угодно. Или кто-нибудь его нашел и унес. Раньше он никогда так глубоко не забирался.
— Только бы он нашелся, — сказал Робби. — Будет ужасно обидно, если мы с ним не попрощаемся. — Он лег на дно ямы, которую мы успели выкопать. — Выйдите, пожалуйста, в самый последний раз! — позвал он.
— Нам только одно последнее-распоследнее желание! — взмолилась Шлёпа. — Хотя было бы здорово на следующей неделе еще пару-тройку пожелать.
— Милый псаммиад, пожалуйста, выходите, давайте хоть попрощаемся, — сказала я.
— Бизьянка! Бизьянка, бизьянка, бизьянка! — позвала Моди.
Глубоко под землей вдруг что-то зашевелилось. Из песка высунулся один глаз-стебелек и сердито уставился на нас. Потом второй.
— Ой, это вы, милый псаммиад! — обрадовался я.
Показалась псаммиадова сморщенная мордочка. Уши у него подрагивали.
— Разумеется. Кто же еще? Я тут единственный житель. Горе тем кроликам и грызунам, что попробуют вырыть себе здесь нору, — сказал псаммиад, весь целиком вылезая из песка. Он потянулся и зевнул во весь рот, глаза на тонких стебельках заколыхались. — Батюшки, до чего же спать хочется. Вы что же это все тут вверх дном перевернули? Опять желание хотите? Желание-желание-желание. Вечно вам мало, вечно вы недовольны.
— Мы очень-очень довольны, милый псаммиад. Вы были необычайно любезны и добры. Простите за дерзость, но не могли бы вы исполнить еще одно, последнее желание? — попросила я.
— Ну если только одно, — сказал псаммиад. — Потом я, пожалуй, залягу на какое-то время в спячку. Вчера пришлось очень глубоко зарыться, чтобы уберечься от этого омерзительного ливня. Прошу прощения, у меня до сих пор усы дрожат при одной мысли о нем. Я чуть было не вымок. Но когда я наконец погрузился в чудесный сухой песочек, меня одолела непривычная слабость. Я изнурен ежедневными трудами. Мне нужно отдохнуть и восстановить силы.
