Константин Сергиенко - Фарфоровая голова
— Мы принимаем вещи от народных умельцев, — сказала заведующая «Сувениром».
Что ж получалось? Сам принёс, сам купил, сам заявил в милицию. Чепуха получалась. Да и какой народный умелец из кандидата наук Звонарёва? «Путают, путают следы! — отчаянно думал Ледогоров. — Та же история, что с голосом капитана».
Однако следовало проверить. Ледогоров направился к Дубосекову. Старик уже не сердился, он милостиво отложил гусиное перо, чтобы потолковать с лейтенантом.
— Платон Платоныч, вы одного купили божка? — спросил Ледогоров.
— Как понимать? — Дубосеков нахмурился. — Вещь уникальная!
— Да ведь похожую сделать недолго.
— Мне ли не понимать! — Дубосеков надулся.
— А у кого покупали, конечно, не помните?
— Мне ли не помнить! Я двадцать лет по рынкам хожу!
Ледогоров оживился. Довольно скоро они оказались на Птичьем рынке, и Дубосеков издали указал разбитного молодого человека с большим красным носом. Торговал он страшными африканскими масками, выбитыми на жести павлинами и залихватски раскрашенными дощечками.
— Дунька, — шепнул Дубосеков, — плут величайший. Плут из плутов.
— Дунька? — Ледогоров хмыкнул.
Оставив в стороне Дубосекова, он направился к величайшему плуту из плутов.
— Я извиняюсь, — начал он, тайно понизив голос, — мне нужен китайский божок. — Ледогоров как мог описал статуэтку.
— Голова, что ль? — Дунька сморкнулся. — Нету.
— А будут?
— На той неделе.
Ледогоров вытащил своё удостоверение, приставил к длинному плутовскому носу и твёрдо сказал:
— Мне нужно сейчас.
— А я-то при чём? — отшатнулся Дунька. — Мне Кирилл поставляет, у него разрешение есть!
— Поедем к Кириллу, — сказал Ледогоров.
Тут же из-за киоска с надсадным криком выскочил Дубосеков:
— Ай, Дунька подлец, ай обманщик! Кто говорил, что вещь уникальная? Кто с меня денег брал? Ай плут, ай бездельник!
— Обижаешь, старик, — бормотал Дунька, засовывая свой товар в чемодан, а нос — в воротник пиджака.
В мастерской
Мастерская Кирилла занимала мрачный полуподвал с закопчёнными потолками. Чего тут только не было! На крепких замызганных полках теснились ряды разнообразных скульптур, скульптуры стояли на полу и даже кренились со стен. Середину мастерской занимало что-то непонятное, но устрашающее. В углу жарко пылала печь.
Скульптор Кирилл, большой человек в брезентовом фартуке, с достоинством пожал Ледогорову руку.
— Насчёт головы, — пискнул Дунька.
— Какие трудности! — добродушно сказал Кирилл и царственно повёл рукой. Глаза Ледогорова последовали за её движением и упёрлись в целую шеренгу сонно поблёскивающих божков.
— С пылу да с жару, — пробасил Кирилл. — Любой выбирай.
— Это милиция! — снова пискнул Дунька.
— А у меня разрешение, — столь же добродушно и басовито ответствовал Кирилл.
— Сколько вы их производите? — спросил Ледогоров.
— А сколько нужно.
— Товар идёт! — крикнул Дунька.
— Продано много?
— Отчётность всегда при нас. — Кирилл обратился ко льву, пугающему со стенки, и вытащил из его оскаленной пасти конторскую книгу. — Сорок семь штук и тут восемнадцать. Налоги в порядке.
— Уплачено! — крикнул Дунька.
— Это ваша фантазия или копия? — спросил Ледогоров.
— Конечно, копия! Фантазию мы тратим на вещи иные, — Кирилл показал на то непонятное и устрашающее, что высилось посреди мастерской.
— А с чего вы делали форму?
— В комиссионном на Вражке выпросил на два дня. Восток нынче моден, народ покупает.
С горечью выслушал Ледогоров это известие. Круг замыкался. Он повертел в руках тяжёлую статуэтку. Божок ему подмигнул и слегка раздвинул тонкие губы.
— Нравится? — Кирилл вытер руки о фартук. — Дарю!
— Сколько стоит? — спросил расстроенный Ледогоров.
— Какие трудности! Для хорошего человека даром не жалко!
Всё-таки Ледогоров отдал небольшую сумму и ушёл, унося статуэтку в рваном мешке.
Умелец Гуськов
Вот уж кто был народным умельцем, так это Евгений Гуськов. Он точил, выпиливал, клеил, и всё по своим чертежам. В прошлом году его влекло к самолётам, а в этом — к кораблям.
На стене его комнаты висела табличка «Судоверфь братьев Гуськовых». Почему братьев, трудно сказать. Брата у Гуськова не было, не было даже сестры. Но судоверфь работала слаженно, умело. Она почти выстроила фрегат с красивым названием «Стелла Мария». Увы, теперь от фрегата остались, как говорится, рожки да ножки. Заодно были разбиты восемь мраморных слоников, мал мала меньше, стоявших в комнате мамы.
Если Аня Кольцова в своё время подозревала Гуськова, то Гуськов Кольцову не подозревал. Мужским своим чувством он понимал, что девочка тут ни при чём. Но мама держалась другого мнения.
— Кто ещё? Сначала оговорила, а потом задумала мстить.
— Как это случилось? — спросил Ледогоров.
— Я в ванной футболку стирал, тут позвонили. Открываю. Какой-то мужик стоит, вынимает из рюкзака болвана.
— Болвана?
— Ну, голова такая, из глины.
«Опять», — подумал с тоской Ледогоров.
— И говорит: «Купи по дешёвке». А матери дома нет, да и зачем мне это. Но он пристал, болвана на пол поставил, а сам по другим квартирам пошёл. «Многие, — говорит, — подумают, покупают. Не понравится, на обратном пути заберу». Я снова стирать, дверь не закрыл. Минут через пять выхожу, болвана нет, а корабль раскурочен.
— Вот видите, дверь не закрыл! — вставила мама. — А их квартира напротив.
— Да брось ты, мать, — перебил Гуськов.
— Как выглядел продавец? — спросил Ледогоров. — Не с красным носом?
— С красным, — согласился Гуськов.
«Дунька», — подумал Ледогоров. Смелая эта догадка впоследствии подтвердилась, как и подтвердилась непричастность Дуньки к гибели корабля. Нечего и говорить, что Аня Кольцова тоже ни в чём не была виновата.
Дело медленно, но верно запутывалось.
Катя и новая кукла
К новой кукле Катя привыкла не сразу. Звали куклу Мисюсь, она была красивой, но равнодушной и совершенно необразованной куклой.
Она не умела одеваться, стелить постельку, чистить зубы, подметать. Не умела ничего, даже двух слов связать не могла. Только хлопала синими глазками и жевала какую-то жвачку.
Катя принялась за воспитание. Целыми днями она заставляла Мисюсь повторять за ней простые слова. Мисюсь оказалась очень упрямой. Вместо «мама» она твердила «сама».
— Скажи «мама», — настаивала Катя.
— Сама, — отвечала Мисюсь.
— Сама я умею, а ты вот скажи. Ну, ма-ма!..
— Сама, — упрямо твердила Мисюсь.
Какова была радость маленькой воспитательницы, когда Мисюсь произнесла первую фразу:
— Каша не наша. — Сказано это было весьма недовольно.
— Наша, наша! — радостно закричала Катя. — Ешь!
Ходила Мисюсь поначалу неловко, дёргаясь, как манекен. Катя включала музыку, брала её за руку и учила танцевать. Движения куклы стали плавными, не хуже чем у самой Кати.
Потом, как водится, стирка, уборка, готовка, вышивание и прочие домашние хлопоты. Этому Мисюсь научилась довольно быстро. Катя даже подумывала об арифметике. Из прежнего опыта Катя знала, что куклы, хоть убей, не могут запомнить таблицу умножения. «Но Мисюсь способная, — размышляла Катя, — вдруг у неё получится».
Родители были довольны. Вера Петровна смотрела в щёлку и отходила на цыпочках.
— Играет, — говорила она. — Позабыла эту ужасную историю.
Но спать свою куклу Мисюсь Катя неизменно укладывала рядом с собой под одеяло.
Развлечение старика Дубосекова
Старик Дубосеков придумал себе развлечение. Он приобрёл у Кирилла второго божка и выставил на подоконник. Как только из дверей выходил Звонарёв, Дубосеков распахивал окно и вещал:
— Учёные, а не знают, что покупать! Вот он подлинник! Настоящая вещь!
Звонарёв поспешно покидал дворик, а Дубосеков кричал:
— Учёные, а двух слов не могут связать! Гусиное перо позабыли!
Совершенно довольный, он садился за стол, раскрывал свой огромный том и продолжал основной труд жизни. В нём, между прочим, говорилось: «Эта редкая древность была открыта на рынке. Как часто бывает, что в забытых сундуках кроется подлинный Репин, истинный Шишкин, и даже в суете базара зоркий глаз просвещённого человека может заметить шедевр искусства…»
Гусиное перо трещало, брызгалось, Дубосеков откладывал перо и размышлял: «Это ещё надо проверить, чем они там занимаются…»
Профессор Драгосмыслов и корреспондент
Задумал проверить и один отчаянный корреспондент. Когда он предстал перед ликом профессора, тот сурово спросил:
