Льюис Кэрролл - Сильвия и Бруно
— А Другой Профессор тоже вернулся? — с дрожью в голосе спросил Бруно.
— Вернулся. Они приехали вместе. Видишь ли, Другой Профессор — впрочем, он тебе, пожалуй, не понравится — такой мечтатель.
— Как бы я хотел, чтобы и Сильвия была хоть чуточку мечтательней, — вздохнул Бруно.
— Что ты имеешь в виду? — отозвалась Сильвия.
Бруно, не отвечая, продолжал разговор с отцом:
— Понимаешь, она говорит, что не может. Но мне кажется, что она не не может, а не хочет.
— Ты говоришь, она не может мечтать? — повторил совсем озадаченный Правитель.
— Она сама это говорит, — настаивал Бруно. — Как только я говорю: «Давай прервем урок!», она отвечает: «Я и мечтать об этом не могу!»
— Он вечно хочет прервать уроки, — пояснила Сильвия, — не пройдет и пяти минут!
— Пять минут занятий в день! — воскликнул Правитель. — Не многому же ты научишься при таких темпах, малыш!
— Вот и Сильвия говорит то же самое, — вздохнул Бруно. — Она твердит, будто я не хочу учить уроки. А я доказываю ей, что просто не могу учить их. И как ты думаешь, что она отвечает? Она говорит, что я не не могу, а не хочу!
— Ну, давайте пойдем и поищем Профессора, — сказал Правитель, мудро решив уклониться от дальнейшей дискуссии.
Дети спрыгнули с его колен, держась за руки, и счастливое трио направилось в библиотеку. Я последовал за ними. В этот момент я пришел к выводу, что никто из присутствующих (за исключением разве что Лорда-Канцлера) меня не заметил.
— А что с ним такое? — спросила Сильвия, с нарочитой степенностью — не в пример Бруно, припрыгивавшего на ходу с другой стороны, — шагавшая рядом с отцом.
— Что с ним? Надеюсь, что теперь все прошло, а когда-то его мучили люмбаго и ревматизм и много еще чего. Видишь ли, он сам себя лечил: он — очень образованный доктор. Знаешь, он даже изобрел три новые болезни, не говоря уж о новом виде перелома ключицы!
— И что, удачный вид? — спросил Бруно.
— Гм, не совсем, — отозвался Правитель, когда мы входили в библиотеку. — А вот и Профессор. Доброе утро, Профессор! Надеюсь, вы немного отдохнули после долгого пути?
Толстый, маленького роста человечек в цветастом одеянии, держа в каждой руке по толстенной книге, суетился в противоположном углу библиотеки и внезапно остановился, не обращая на детей никакого внимания.
— Я ищу третий том, — отвечал он. — Вы случайно его не видели?
— Это вы не видите моих детей, Профессор! — заметил Правитель, потрепав его по плечу и повернув лицом к детям.
Профессор тотчас заулыбался; затем, не проронив ни слова, он Принялся разглядывать малышей через свои толстые очки. Так Продолжалось минуты две.
Наконец он обратился к Бруно:
— Надеюсь, у тебя была хорошая ночь, малыш? Бруно казался озадаченным.
— Такая же, как и у всех, — отвечал он. — Ведь со вчерашнего дня прошла всего одна ночь!
Теперь для Профессора настал черед задуматься. Он снял свои огромные очки и протер их носовым платком. Затем он опять уставился на мальчика, а потом повернулся к Правителю.
— И что же, их держат в узде? — спросил он.
— Нет, не держат, — отозвался Бруно, посчитавший, что он вполне сможет ответить на такой вопрос.
Профессор с досадой покачал головой.
— Неужели? Ну хотя бы немного!
— А почему нас надо держать в узде? — спросил Бруно. — Мы ведь не лошади!
Но Профессор уже и думать забыл о них и опять обратился к Правителю.
— Вам будет приятно услышать, — проговорил он, — что барометр сдвинулся с мертвой точки…
— Да, и в какую же сторону? — спросил Правитель, обнимая детей. — Знаете, меня это не слишком волнует. Это ведь он думает, будто он может влиять на погоду. Кстати, он на удивление умен. Иногда он говорит такие вещи, что его способен понять только Другой Профессор. А иной раз скажет такое, что не может понять вообще никто! Так в какую же сторону, Профессор? Вверх или вниз?
— Ни то ни другое! — отвечал тот, всплеснув руками. — Он, если так можно выразиться, двинулся вбок.
— И какую же погоду это обещает? — спросил Правитель. — Послушайте, дети! Хотите услышать кое-что интересное?!
— Горизонтальную, — проговорил Профессор, направляясь прямо к двери и чуть не налетев на Бруно, который едва успел отскочить в последний момент.
— Какая голова, а? — произнес Правитель, проводив его восхищенным взглядом. — Решительно он всех подавляет своей ученостью.
— Но ему незачем давить меня! — возразил Бруно.
Профессор вернулся буквально через минуту: он переоделся, и теперь на нем вместо цветного одеяния красовалась какая-то ряса, а на ногах виднелись странного вида башмаки, верхушки которых представляли собой раскрытые зонтики.
— Думаю, они вам понравятся, — важно произнес он. — Это башмаки для горизонтальной погоды.
— Но что толку надевать зонтики вокруг колен?
— При обычном дожде, — заявил Профессор, — они и впрямь не помогут. Но если дождь вдруг пойдет горизонтально, тогда они окажутся просто-напросто незаменимыми!
— Дети, проводите Профессора в кабинет, где мы завтракаем, — распорядился Правитель. — И скажите, чтобы он не ждал меня. Я позавтракал очень рано, а теперь меня ждут дела.
И дети взяли Профессора за руки с такой фамильярностью, словно были знакомы с ним уже много лет, и потащили его за собой. Я почтительно последовал за ними.
Глава вторая
L'AMIE INCONNUE[3]
Когда мы вошли в кабинет для завтраков, Профессор заявил, что и он тоже уже позавтракал рано утром и просит вас, госпожа, не ждать его. Да, именно так, госпожа, добавил он, именно так! Затем он с чрезмерной (как мне показалось) учтивостью распахнул дверь в мою комнату, пропуская вперед «юную и прелестную госпожу». Я со вздохом проворчал себе под нос: «Это, конечно, пролог первого тома. Она — Героиня. А я — всего лишь один из второстепенных персонажей, которые нужны только для исполнения ее предназначения и появляются в последний раз у стен церкви, встречая и приветствуя счастливую чету!»
«Да, госпожа, пересадка в Фэйфилде, — таковы последние слова, которые я услышал (ах, этот чересчур подобострастный проводник!), — это через одну станцию». Дверь закрылась, дама села на свое место в уголке, и только монотонный гул машины (вызывавший ощущение, будто вагон — это некое громадное чудище, и мы слышим, как кровь пульсирует в его жилах) напоминал о том, что мы едем в нужном направлении. «А у этой дамы удивительно изящный носик, — поймал я себя на этих словах, — и глаза как у газели, и губы…» — и вообще мне подумалось, что хотя бы раз увидеть, какова на самом деле эта дама, куда лучше всяких предположений.
Я осторожно огляделся вокруг, но, увы, меня ждало полное разочарование. Вуаль, полностью закрывавшая ее лицо, оказалась слишком густой, позволяя видеть лишь блеск ее глаз да изящный абрис того, что могло быть прелестным овалом личика, а могло и оказаться далеким от совершенства… Я закрыл глаза, сказав себе: «А не попробовать ли устроить нечто вроде сеанса телепатии?! Я мысленно представлю ее личико, а затем сравню портрет с оригиналом».
Поначалу мои старания оказались безуспешными, хотя я «устремлял свой мысленный взор» то туда, то сюда, так что Эней мог бы позеленеть от зависти. Но, увы, загадочный овал по-прежнему оставался вызывающе бледным, напоминая скорее эллипс на математической схеме, даже без фокальных точек, где можно было бы предположить носик или рот. Однако постепенно я пришел к убеждению, что путем активной концентрации мысли можно откинуть вуаль и увидеть загадочное лицо — ибо в моем мозгу витали, уравновешивая один другого, два вопроса: «а она миленькая?» и «а вдруг она дурнушка?»
Увы, особого успеха я не добился: правда, вуаль в конце концов стала на миг исчезать в лучах слепящего света, но прежде чем я успевал разглядеть черты лица, все вновь погружалось во тьму. С каждой новой вспышкой лицо все больше и больше приобретало черты детской невинности; и когда я наконец представил, что вуаль исчезла совсем, передо мной возникло прелестное личико Сильвии!
— Так, значит, либо мне приснилась Сильвия, — сказал я себе, — и я проснулся. Либо я и вправду был рядом с Сильвией, а это всего лишь сон! А может быть, и вся жизнь — не более чем сон?
Чтобы скоротать время, я достал из кармана то самое письмо, которое заставило меня неожиданно отправиться из моего уютного лондонского дома в рискованную поездку по железной дороге в скромный рыбацкий городок на северном побережье, и принялся перечитывать его:
«Мой дорогой старый друг,
мне доставило бы огромную радость — если ты только сможешь выбраться — повидаться с тобой после стольких лет. Разумеется, я готов предоставить в твое распоряжение все те медицинские знания и навыки, которыми я располагаю, но ты сам знаешь, что не следует пренебрегать профессиональным этикетом! А ты ведь находишься в руках первоклассного лондонского доктора, состязаться с которым было бы с моей стороны непростительной самонадеянностью. (У меня нет сомнений, что он прав, утверждая, что у тебя больное сердце: все симптомы указывают на это.) Но у меня по крайней мере остается одно скромное медицинское средство — поселить тебя в комнате на первом этаже, чтобы тебе не приходилось подниматься по лестницам.
