Сергей Козлов - Всё-всё-всё о Ёжике
— Ты что говоришь?
— А что?
— Как же они могут легко сняться, если я их надеваю с т р у д о м?
— Ну ладно, надел бы ботинки.
— Что я — дед? Откуда у меня ботинки?
— Выходит, ты никак не мог ко мне прийти?
— Выходит, — сказал Медвежонок.
— А почему же ты ждал меня?
— Я тебя не ждал, — сказал Медвежонок.
— Как же не ждал? Сам сказал: «Самовар раздул, сижу жду, а тебя — нет».
— Правильно. А вдруг, думаю, придёшь.
— Ладно, — сказал Ёжик. — Меня нет, самовар урчит, за окном льёт. И что? Что ты делаешь?
— А что?
— А я, — сказал Ёжик, — представил, что ты пришёл, напоил тебя чаем и проводил на крыльцо. Понял?
— А что я сказал? — спросил Медвежонок.
— Ты сказал: «Спасибо! Очень был вкусный чай, Ёжик!»
— Подумаешь! — проворчал Медвежонок. — Проводил на крыльцо! А я тебя никуда не пустил. Положил спать с собой. «Куда же ты пойдёшь в такую ночь, Ёжик?»
Ласковый, пушистый и прыгает
— Я даже не знаю, как тебе это сказать, Ёжик.
— Так прямо и скажи.
Они шли по огромному лугу, и Медвежонок всё норовил заглянуть Ёжику в глаза.
— Так прямо и сказать?
— Так и скажи.
— Знаешь, — сказал Медвежонок, — давай я тебе лучше намекну, а ты — догадайся.
— Давай.
— Ну вот, представляешь: мы с тобой дружим, а кто-то ещё хотел бы тоже с нами дружить.
— Представляю, — сказал Ёжик.
— И вот этот кто-то говорит: «Я бы очень хотел подружиться с вами, Медвежонок, но не знаю, как к этому отнесётся Ёжик».
— А ты что сказал?
— Надо спросить у Ёжика.
— Правильно.
— Так что, будем мы с ним дружить или нет?
— С кем?
— С этим, с третьим.
— А он — кто?
— Так если я скажу — кто, это не будет «я тебе намекну». Это будет «я тебе скажу», и всё.
— Ну и скажи.
— Так неинтересно. Я скажу, и ты скажешь, и всё. А если я намекну…
— Намекай, — сказал Ёжик.
— Понимаешь, этот он — очень хороший.
— Так.
— Очень пушистый и ласковый.
— Так.
— И прыгает!
— Заяц, — сказал Ёжик.
— Нет!
— Крот!
— Разве кроты прыгают?
— Очень хороший, пушистый, ласковый, прыгает… — забормотал Ёжик.
— Ну же!
— Кенгуру!
— Фу-ты! Разве Кенгуру ласковый?
— Так кто же?
— Давай сначала: хороший, пушистый, ласковый, прыгает!
— Скажи ещё что-нибудь!
Медвежонок задумался:
— Глаза блестят.
— Глаза блестят… Глаза блестят… Хороший, пушистый, ласковый, глаза блестят… Да кто же это?!
— И жужжит, — сказал Медвежонок.
— Не знаю. Шмель? Говори!
— Нет! Пушистый, ласковый, любит косточку, глаза блестят, прыгает и жужжит!.. Ну!
— Львёнок!
— Верно! Как ты угадал?
— Не знаю. Почувствовал. А почему — жужжит?
— Для неузнаваемости, — сказал Медвежонок.
Слон
В сумерки Ёжик любил посидеть у окна и помечтать.
Вот и сегодня, в этот тихий вечер, Ёжик надел валенки, накинул шубку и распахнул окно.
За окном был мартовский лес, но совсем не такой, каким бывает лес в марте.
Во-первых, нигде не было ни шкурки снега.
Во-вторых, лес не хмурился чёрными бровями ёлок, а отливал лёгкой светящейся сединой.
«Это потому что месяц, — подумал Ёжик и поглядел из окна на тоненький, в щербинах, месяц. — Жаль, птицы не поют».
И размечтался.
«Вот если бы запели птицы, — мечтал Ёжик, — и на небо выскользнула большая луна, и заплакал комар, ухнул филин, заплясала лягушка, и по всему лесу зашелестела молодая трава, и кто-то широким таким голосом спросил: „Ты о чём думаешь, Ёжик?“, я бы ответил: „О вас“».
— А кто я?
— Вы, наверное, Слон.
— Как ты догадался?
— А ты приплыл, да? Я вышел днём на крыльцо, вижу — облако, похожее на слона.
— Это был я, — сказал Слон.
— А ты… вы… надолго?
И тут Ёжик увидел настоящего Слона. Слон был серо-серебряный, будто в изморози, и такой лёгкий-лёгкий, как облако.
— До утра, — сказал Слон.
— Вы сели на холме?
Слон кивнул.
— И пошли ногами? Так заходите! — чуть не крикнул Ёжик. — Я напою вас чаем!
— Не вмещусь, — покачал Слон головой.
Тогда Ёжик выскочил из дома и поставил перед окном табуретку.
Теперь они сидели друг против друга, Слон и Ёжик. Слон — перед окном на табуретке, Ёжик — у окна в своём доме; чашки с блюдцами, морковка и всё остальное — на подоконнике.
Они пили чай из самовара, и Слон держал чашку, как барышня, самым кончиком хобота.
И тут появился Медвежонок.
— С кем это ты пьёшь чай? — с порога крикнул он.
— Со Слоном.
— Не вижу.
— Прищурься.
— Всё равно не вижу, — сказал Медвежонок.
— Он вас не видит, — сказал Ёжик Слону.
— Замечательная морковка! — сказал Слон и вежливо, почти незаметно съел морковку.
Медвежонок в упор посмотрел на Ёжика, выглянул в окно, снова посмотрел на Ёжика.
— Он там, на табуретке, — сказал Ёжик. — Скажите ему что-нибудь, Слон.
— Я очень большой, — сказал Слон. — Я сижу на табуретке. Но надо очень захотеть, чтобы меня увидеть.
— Ну? Видишь?
— Нет, — сказал Медвежонок. — Только луна и лес, и никакого Слона!
— Эх ты! — сказал Ёжик. — такого Слона не увидел.
— Это ничего, — сказал Слон. — У Медвежонка много забот. В следующий раз он меня обязательно увидит.
— Слышишь?
— Нет, — сказал Медвежонок. — Ничего не вижу и ничего не слышу! Завтра ни свет ни заря вставать и смолить лодку.
— Ты прилетай к нам, Слон! — попросил Ёжик. — Слышишь? Я так хочу, чтобы Медвежонок тебя увидел.
Странный музыкант
Жил-был странный Музыкант. В общем-то он не был странным… ну разве что глаза у него были разные: один — синий, а другой — оранжевый.
Когда музыкант ложился спать, синий глаз он оставлял открытым, а оранжевый крепко-крепко закрывал. И тогда была ночь. А когда просыпался — наоборот: открывал свой оранжевый глаз, а синий закрывал. И тогда был день.
Очень это было интересно и даже загадочно, на объяснить, как это всё происходит, никто не мог.
Вот проснулся однажды Музыкант, чуть-чуть приоткрыл оранжевый глаз, чуть-чуть прикрыл синий, и получились предрассветные сумерки.
«Ха-ха!» — сказал Музыкант.
Позавтракал и отправился гулять по городу.
А надо сказать, что в этом городу этот Музыкант был самым главным музыкантом. И все его так и называли: ГЛАВНЫЙ СТРАННЫЙ МУЗЫКАНТ. А почему странный — это вы сейчас узнаете.
Когда Музыкант брал в руки барабан и барабанные палочки начинали прыгать, как капли дождя, а тяжёлый молоток — ухать, как весенний гром, у Музыканта тут же вырастал огромный горб. И всем казалось, что они попали под весенний дождь в горы, сидят у подножья горы, глядят на огромное озеро и слушают, как по воде плещется дождь.
Только одни утверждали, что гора — зелёная, а другие говорили, что синяя — от дождевой пыли…
Вот какой станный Музыкант!
А когда Музыкант прижимал к губам трубу и начинал трубить, у него сразу же вырастали огромные усы. И чем дальше он трубил, тем быстрее и быстрее эти усы росли. И всем казалось, будто бы они мчатся на огромном трубящем поезде и перед ними в разные стороны разбегаются тёмные линии лесов.
Только одни говорили, что леса — чёрные, а другие — что вроде бы золотистые, потому что золотая осень и деревья, покачиваясь, горят на ветру…
Вот какой удивительный Музыкант!
А когда Музыкант брал арфу, он обязательно приоткрывал оранжевый глаз и открывал синий. И тогда всем казалось, что они идут вслед за пальцами Музыканта по бесконечной прохладной голубой лестнице. А Музыкант становился совсем невидимым, оставлял на арфе только свои польцы, а сам пристраивался за всеми и тоже, вслед за остальными, шёл по бесконечной голубой лестнице.
— Вы только подумайте, как далеко мы сегодня ушли! — говорили люди после концерта. — И ничуть не устали…
Вот какой это был Музыкант!
А когда он прикасался к роялю, из-под каждой клавиши у него выскакивал маленький-маленький музыкантик, спрыгивал на пол и убегал в зал. А там вскарабкивался по стулу слушателю на плечи и залезал за шиворот. И когда Музыкант заканчивал первую пьесу, в зале у каждого человека сидело за шиворотом по маленькому музыкантику. В руках у этих музыкантиков были тоненькие тросточки: этими тросточками они шевелили людям волосы на затылке.
А когда концерт кончался и Музыкант шёл домой, маленький музыкантики догоняли его по дороге и сами запрыгивали в специальный сундучок, с которым Музыкант никогда не расставался.
Вот какой удивительный Музыкант!
Зато когда он играл на виолончели и виолончель была худа и печальна, как одинокая красная корова на осеннем лугу, Музыкант начинал краснеть. И становился таким красным, что издали казалось, будто это большой жалобный помидор сидит на сцене и водит себя поперёк живота смычком. И когда все уже начинали его жалеть и жалеть одинокую грустную корову посреди огромного луга, он вдруг открывал свой оранжевый глаз и все видели, как там, из-за тумана, из-за реки поднималось солнце, и освещало траву изумрудным цветом, и превращало грустную корову в огненного жеребца. Жеребец нёсся к реке, и было непонятно — это стучат копыта или бьются сердца слушателей…
