Ольга Озаровская - Старины и сказки в записях О. Э. Озаровской
Скоморох вскочил, расставил ноги, согнув их в коленях, поскакал, изображая зараз и всадника и коня, и запел; ему сейчас же откликнулась Махонька. Они пели вместе, а потом спрашивали и отвечали друг другу.
19. Козáченько
(песня)
Ехал козаченько из Украю,
Ехал молоденькой из Украю;
Он побочил, с коня скочил,
Он побочил, с коня скочил,
Дле дивчины, дле дивчины:
Скоморох с этими словами кинулся к Махоньке и стал прижимать ее к сердцу.
«Как тя, девиця, по їмени зовут,
Как тя, красавица, по отечесьву зовут?»
Махонька запела в ответ:
Меня батюшко насеял,
Меня мати родила,
Меня поп к(ы)стил,
Окулиной їмё дал.
Скоморох:
Девушка, Окулинушка!
Не пойдешь-ле, девушка,
Взамуж за меня?
Махонька:
Есь-ле козаченько, дом-от свой?
Есь-ле, молоденькой, дом-от свой?
Скоморох:
У миня дом-от в чистом поли,
В чистом поли, под березой,
Ты со мною, я с тобою,
С Окулиной, с молодою!
Махонька:
Есь-ле, козаченько, конь-от свой?
Есь-ле, молоденькой, конь-от свой?
Скоморох:
У миня конь-от в чистом поли,
Чистом поли, за Дунаем,
Мы пойдем с тобой поймаем,
Ты со мною, я с тобою
С Окулиной с молодою!
Махонька:
Есь-ле, козаченько, постель-от свой?
Есь-ле, молоденькой, постель-от свой?
Скоморох:
Шиленишша под бочишша,
Епанчишша в зголовишша
Ты со мною, я с тобою
С Окулиной, с молодою!
Вместе:
Почали девицу комарики кусать,
Почала девица козаченька ругать.
Скоморох:
Я козак не дурак,
Повалившись и прижимая Махоньку
Не охвочь работать,
Я охвочи подле бочи,
Ты со мною, я с тобою,
С Окулиной с молодою!
Пенье закончилось под громкий смех. Атмосфера разрядилась. Никто уж не кричал: «Жонка! Мужик!», и Скоморох мог спокойно рассказать свою следующую сказку.
20. Золоченые лбы
На веках невкотором осударсьве царь да ише другой мужиченко исполу промышляли. И поначалу все было добрым порядком. Вместях по рыболовным становищам болтаются, где кака питва идет, тут уж они первым бесом.
Царь за рюмку, мужик за стокан. Мужиченко на їмя звали Капитон. Он и на квартире стоял от царя рядом.
Осенью домой с моря воротяцца, и сейчас царь по гостям с визитами заходит, по главным начальникам. Этот Капитонко и повадился с царем ходить. Его величию и не по нраву стало. Конешно, это не принято. Оногды амператора созвали ко главному сенатору на панкет. Большой стол идет: питье, еда, фрелины песни играют. Осударь в большом углу красуется. В одной ручки у его четвертна, другой рукой фрелину зачалил. Корона съехала на ухо, мундер снят, сидит в одном жилету. Рад и тому, бажоной, што приятеля нету. Вот пир к концу заприходил. Царицы Аграфены пуще всех в голову вином ударило. И как только ейной адьютан в гармонь заиграл, она вылезла середка залы и заходила с платочком, запритаптывала:
Эх, я стояла / у поленницы, у дров.
По угору / едет Ваня Королев.
Отчего / далеко видела.
От часов / цепочка свитела.
Цепочка светила /в четыре кольчика
У милого / нету колокольчика.
У милого / коробок, коробок,
Я гуляю / скоро год, скоро год.
Сенаторы, которы потрезве, смеются:
— Хы-хы! При муже хахаля припеват. Вот до чего, и то ничего.
И вдруг это веселье нарушилось. Капитонко в залу ворвалса, всех лакеев распехал, увидал, што царица Аграфена утушкой ходит, сейчас подлетел, ногами шаркнул и заходил круг ей вприсядку, с прискоком, с присвистом. Песню припеват:
Равзе нищие не пляшут?
Равзе песен не поют?
Равзе по миру не ходят?
Равзе им не подают?
А у самого колошишки на босу ногу, у пинжачонка рукав оторван, корманы вывернуты. Под левым глазом синяк. И весь Капитон пьяне вина. Царь немножко-то соображает. Как стукнет по столу да как рявкнет:
— Вон, пьяна харя! Убрать его!
Капитонко царя услыхал, обрадовался, здороваться лезет, целоваться:
— На, хрен с тобой, ты вото где? А я с ног сбился, тебя по трактирам, по пивным искавши.
Придворны гости захикали, заощерялись… Это царю неприлично:
— Кисла ты шерсь, ну, куда ты мостиссе?! Кака я те пьянице пара? Поди выспись.
Капитонку это не обидно-ли?
— Не ты, тиран, напоїл! Не тебя, вампира, и слушаю! Возьму батог потяжеле, всех разбросаю, кого не залюблю!
Брани, дак хоть потолоком полезай. Царь с Капитоном драцца снялись. Одежонку прирвали, корону под камод закатили. Дале полиция їх розняла, протокол составили.
С той поры Капитона да амператора и совет не забрал. И дружба врозь. Мужиченко где царя не увидат, все стращат:
— Погоди, навернессе ты на меня. Тоhда увидам которой которого наиграт.
Судятся они друг со другом из-за кажного пустяка. Доносят один на другого. Чуть у царя двор не убрали или помойну яму закастили, мужиченко сейчас ко квартальному с ябедой.
Вот раз царь стоїт у окна и видит: Капитонко крадется по своему двору (он рядом жил) и часы серебрены в дрова прятат. Уж, верно, крадены.
Царь обрадовался.
— Ладно, зазуба! Я тебе напряду на кривое-то веретено.
Сейчас в милицию записку, у мужика часы нашли и самого в кутузку. Он с недельку отсидел, домой воротился. И даже супу не идет хлебать, все думат, на царя сердце несет. Вот и придумал:
У царя семья така глупа была: и жена, и дочка, и маменька. Цельной день по окнам пялятся, кивают, кавалерам мигают, машут. Царь их никуда без себя не спускат в гости. Запоезжат, на войну-ли, на промысел, сейчас всех в верхной этаж созбират и на замок закроет.
А вокурат тот год, как промежь царем да Капитонком остуда пала, в царсве свекла не родилась и сахару не стало. Капитонко и придумал. Он в короб сору навалил, сверху сахаром посыпал да мимо царской дворец и лезет, пыхтит, тяжело несет… Царские маньки да ваньки выскочили.
— Эй, мужичёк! Откуда эстольку сахару?
— На! Равзе вы не слыхали? Загранишны пароходы за Пустым островом стоят, всем желающим отсыпают.
Ваньки-маньки к царю. Царь забегал, зараспоряжался:
— Эй, лодку обрежай! Мешки под сахар налаживай!
Аграфена с дочкой губы надувают:
— Опять дома сидеть… Выдал бы хоть по полтиннику на тино, в тиматограф сходить. Дома скука, вот так скука дома!
Царь не слушат:
— Скука? Ах, вы лошади, кобылы вы! Взяли бы да самоварчик согрели, грамофон завели да… Пол бы вымыли.
Вот царь замкнул їх в верхном этажу, ключ в домовой комитет сдал, мешки под сахар в лодку погрузили и, конешно, пива ящик на свою потребу. Паруса открыли и побежали за Пустые острова. С царем свиты мужика четыре. Провожающий народ на пристани остался. Все узнали, што царь по сахар кинулся. Капитонко укараулил, што царя нету, сейчас модной сертук на прокат взял, брюки клеш, камаши с колошами, кепку, заместо бороды метлу, штобы не узнали, привязал. Потом туес полон смолы, пеку черного налил, на голову сдынул, идет по городу да вопит:
— Нет-ли лбов золотить?!. А вот кому лоб золотить?!
К царскому дворцу подошел да как вякнет это слово:
— А нет-ли лбов золотить?!
Царева семеюшка были модницы. Оне из окна выпехались, выпасть рады.
— Жалам, мы жалам лбов золотить! Только ты, верно, дорого спросишь?
— По причине вашей выдающей красоты отремонтируем бесплатно. К вам которой затти?
— Мы сидим замчены и гостей к себе на канате, на блочку подымам.
Вот они зыбочку спустили, тот примостился:
— Подымай, готово!
У Аграфены силы не хватат: мужик толстой, да смолы полпуда.
Аграфена девку да матку кликнула. Троїма за канат ухватились, дубинушку запели:
Эх, што то свая наша стала!
Эх, да закапершика не стало!
Эх, дубинушка ухнем!
Эх, зеленая сама пойдет!
Затянули Капитона. На диван пали, еле дышут:
— Первой экой тяжелой мужик. Вы откулешны будете, мастер?
— Мы европейских городов. Прошлом годе англиску королеву золотом прокрывали, дак нам за услуги деплом из своих рук и двухтрубной мимоносец для доставки на родину. Опеть фанцускому президену, извините, плешь золотили.
