Кеннет Грэм - Ветер в ивах
И пока он пыхтел, и вздыхал, и пристально глядел в темноту, какая-то маленькая яркая штучка блеснула из глубины, подмигнула и стала приближаться к нему. По мере того как она приближалась, она стала обрастать лицом, и лицо это показалось ему знакомым.
Коричневое, маленькое, с усами.
Серьезное, круглое, с аккуратными ушками и шелковистой шерсткой.
Это был дядюшка Рэт.
XI «КАК ЛЕТНИЙ ЛИВЕНЬ — СЛЁЗ ПОТОК»
Дядюшка Рэт высунул аккуратную коричневую лапку, крепко схватил мистера Тоуда за шиворот, рванул его кверху и подтащил к норе. Отяжелевший, пропитанный водой, Тоуд медленно, но верно достиг края норы и через мгновение, живой и здоровый, стоял в прихожей, весь измазанный тиной и облепленный водорослями, как, впрочем, и следовало ожидать, но вполне довольный и в наилучшем расположении духа, как бывало в прежние времена. Раз уж он попал в дом своего друга, то необходимость маскироваться, хитрить и изворачиваться отпала, и он мог сбросить с себя маскарадный костюм, который не пристал джентльмену его положения и к тому же доставил столько хлопот.
— О, Рэтти! — воскликнул он. — Чего я только не пережил с тех пор, как виделся с тобой в последний раз, ты не можешь себе представить! Такие переживания, такие испытания, и как я все это благородно перенес! Какие исчезновения, какие переодевания, то прячусь, то ускользаю… и заметь — все продумано, все спланировано и выполнено с блеском! Был в тюрьме — выбрался оттуда, само собой разумеется! Швырнули меня в канал — доплыл до берега! Угнал лошадь — задорого продал! Всех обвел вокруг пальца, всех заставил поплясать под мою дудочку! Я умнейший Тоуд, в этом нет ни малейших сомнений! Какой, как ты думаешь, я совершил подвиг под конец? Потерпи, я тебе все расскажу…
— Тоуд, — сказал Рэт серьезно и твердо, — сейчас же отправляйся наверх, сними с себя эту старую ситцевую тряпку, которая, похоже, когда-то была платьем какой-нибудь прачки, как следует вымойся, надень что-нибудь мое и прими вид джентльмена, если сумеешь. Должен тебе сказать, что более замурзанного, затрепанного, срамного вида я ни у кого не видал ни разу в жизни. Кончай бахвалиться и препираться со мной и отправляйся! Чуть позже мы поговорим. У меня много накопилось.
Тоуд хотел огрызнуться. Хватит, им уже хорошо покомандовали в тюрьме, а тут, по-видимому, все начинается сначала. И кто начинает? Рэт — Водяная Крыса! Но он нечаянно увидал свое отражение в зеркале за стоящей вешалкой, в потрепанном чепце, печально сползшем на левый глаз, раздумал отругиваться и послушно отправился в ванную комнату. Он как следует вымылся, почистился, пригладил волосы щеткой, переоделся и долго стоял перед зеркалом, с удовольствием рассматривая самого себя, и думал, что за дураки те, кто хоть на мгновение мог принять его за прачку. К тому времени, когда он спустился, обед был уже на столе, что очень его обрадовало. И времени много прошло, и побегать ему немало довелось с тех пор, как цыган накормил его замечательным завтраком. Пока они ели, мистер Тоуд рассказал дядюшке Рэту все свои приключения, подробно останавливаясь на том, какой ум он проявил, и какое присутствие духа в острых ситуациях, и хитроумие в узких местах, все хотел представить дело так, будто он пережил веселые и разнообразные приключения. Но чем больше он распространялся, тем серьезнее и молчаливее становился дядюшка Рэт.
Когда Тоуд наконец выговорился, в комнате на некоторое время воцарилось молчание, потом Рэт сказал:
— Послушай-ка, Тоуди, я не хочу обижать тебя, ты и так много пережил. Но говоря серьезно, неужели ты не понимаешь, каким ты выставил себя дураком?
Как ты сам признаешься, на тебя надевали наручники, заточали в тюрьму, морили голодом, травили, как зайца, пугали до потери сознания, оскорбляли, глумились и, наконец, к твоему позору, швырнули в воду. И кто же? Какая-то баба! Что в этом забавного? Что веселого? И все из-за того, что тебе приспичило угнать чужую машину. Ты сам прекрасно знаешь, что от машин тебе были одни беды и неприятности с того самого момента, когда ты впервые увидел автомобиль. Если ты разбиваешься через пять минут после того, как ты сел за руль — а так оно чаще всего и бывает, — то зачем же тогда чужую-то машину воровать? Пожалуйста, можешь делаться инвалидом, если тебе это нравится, пожалуйста, можешь обанкротиться для разнообразия, если уж ты так решил, но в каторжники-то зачем попадать? Когда же ты наконец проявишь благоразумие, и подумаешь о своих друзьях, и позволишь им гордиться тобой? Ты думаешь, мне приятно, например, слышать, как звери говорят мне вслед, что я вожусь с уголовниками?
У мистера Тоуда была одна черта, которая всех с ним примиряла, — у него было беззлобное сердце. Он не сердился, когда ему читали нравоучения те, кого он считал своими настоящими друзьями. И даже когда они сильно на него нападали, он мог понять и другую сторону. Пока дядюшка Рэт так серьезно с ним говорил, он про себя все время бормотал: «Нет, это как раз очень даже весело», и издавал все время неясные звуки, вроде «р-р-раз!» и «би-би», и еще какие-то, которые напоминали приглушенное хрюканье или шипение, какое обычно получается, когда открывают бутылку с содовой. Но все же, когда Рэт замолчал, он издал глубокий вздох и сказал тихим и покорным голосом:
— Ты прав, Рэтти! Ты всегда очень разумно говоришь. Я вел себя как самовлюбленный старый осел, мне это совершенно ясно, но теперь я буду совсем хорошим и не буду делать больше никаких глупостей. А что до автомобилей, я как-то поостыл к ним, после того как нырнул в эту твою речку. Знаешь, когда я висел, уцепившись за край норы, пытаясь отдышаться, меня осенила действительно блестящая идея — насчет моторных лодок… ну ладно, ладно, не принимай все так близко к сердцу, это же только так, просто мысли вслух, и давай больше не будем об этом. Попьем кофейку, покурим, поболтаем, а потом я спокойненько пройдусь до Тоуд-Холла, переоденусь в свое и все там налажу, чтобы все было как и бывало раньше. Хватит с меня приключений. Я буду вести размеренную, приличную жизнь, займусь хозяйством, приведу в порядок сад, буду сажать цветочки. У меня всегда будет готов обед для друзей, заглянувших ко мне на часок. Я опять заведу пони с тележкой, чтоб можно было прокатиться по окрестностям, как было в старые добрые времена, до того, как на меня это напало и я натворил глупостей.
— Спокойненько пройдешься до Тоуд-Холла? — возбужденно воскликнул дядюшка Рэт. — О чем ты говоришь? Ты хочешь сказать, что ты ничего не слыхал?
— Что не слыхал? — спросил мистер Тоуд, бледнея. — Говори, Рэтти! Скорей! Не щади меня. О чем я не слыхал?
— Ты хочешь сказать, — кричал Рэт, стуча маленькими кулачками по столу, — что ты ничего не слышал о ласках и горностаях?
— Что? Эти, из Дремучего Леса? — воскликнул мистер Тоуд, начиная дрожать. — Ни слова не слышал! А что они сделали?
— И как они захватили Тоуд-Холл? — продолжал дядюшка Рэт.
Тоуд положил локти на стол, подбородок — на лапы, две крупные слезы накопились у него в глазах, перелились через край и упали на стол — кап! кап!
— Продолжай, Рэтти, — пробормотал он. — Рассказывай все. Я уже с собой справился. Я снова Тоуд. Я перенесу.
— Когда ты попал… ну, когда с тобой случилось это несчастье, — начал Рэт медленно, подбирая выражения, — ну, словом, когда ты исчез на время из общества благодаря этому, ну… недоразумению с автомобилем, ты понимаешь…
Тоуд только кивнул.
— Об этом тут, естественно, много говорили, — продолжал дядюшка Рэт, — и не только тут, на берегу, но даже и в Дремучем Лесу. Мнения всех зверей разделились, как это обычно бывает. Те, кто с берега, все были за тебя. Они говорили, что с тобой обошлись несправедливо и что в наше время в этой стране не добьешься правосудия. А те, из Дремучего Леса, говорили всякие горькие слова, мол, так тебе и надо и, мол, со всем этим пора кончать. И они страшно обнаглели и все ходили везде и говорили, что с тобой на этот раз покончено навсегда. Что ты, мол, никогда, никогда не вернешься.
Тоуд еще раз молча покивал головой.
— Ну, ты знаешь, что это за звери? — продолжал дядюшка Рэт. — Но Крот и Барсук вмешались, они не уставали им объяснять, что ты скоро вернешься. Они точно не знали, как ты вырвешься, но были уверены, это рано или поздно произойдет.
Тоуд сел на своем месте поровнее и стал ухмыляться.
— Они приводили разные исторические примеры, когда мужество и умение внушить доверие, какими ты обладаешь, вместе с набитым кошельком одолевали законы. Они, на всякий случай, забрали свои вещи и переехали в Тоуд-Холл, и ночевали там, и проветривали комнаты, и все держали наготове к твоему возвращению. Они, конечно, не могли догадаться, что произойдет, но кое-какие подозрения относительно жителей Дремучего Леса у них были. Теперь я приближаюсь к самому печальному и трагическому моменту своего рассказа. Однажды темной ночью — должен сказать, что это была очень темная ночь, и ветреная до невозможности, и к тому же дождь лил как из ведра, — ласки, собравшись целым отрядом, вооруженные до зубов, подползли к парадному входу Тоуд-Холла. Одновременно целая банда хорьков, пройдя огородами, овладела хозяйственным двором и конторой, а небольшой отряд головорезов-горностаев занял оранжерею и бильярдную и пооткрывал все окна, выходящие на лужайку. Крот и Барсук сидели у камина в курительной комнате, рассказывая друг другу разные случаи из жизни, решительно ничего не подозревая, потому что в такую ночь ни один зверь не выходит из дому. Эти кровожадные злодеи ворвались в комнату и окружили их. Друзья сражались из последних сил, да толку-то что? Они были безоружны, кроме того, их застали врасплох, и к тому же что могут сделать двое против сотни? Их жестоко избили палками, этих двух преданных товарищей, и выгнали из дому на холод, сырость и в темноту, награждая неслыханными оскорблениями.
