Войцех Жукровский - Похищение в Тютюрлистане (Художник Ю. Киселев)
Багровое зарево заката сверкало из-за деревьев; птицы возвращались в гнёзда. Было тепло, как летом. Королевна набросила платьице, всунула босые ноги в соломенные туфли и, охваченная внезапной нежностью, помчалась через луг к своим задремавшим друзьям. Она увидела изнурённые мордочки зверей, их озабоченные глаза. Как бы ей хотелось отблагодарить их, доказать им свою любовь и привязанность!
— Смотрите, — вскочил изумлённый Мышибрат: — королевна, — прошептал он, — настоящая королевна!
И действительно, ручей смыл с Виолинки дорожную пыль и чары цыгана, посветлевшие волосы спадали на плечи золотистыми кудрями. Платьице было голубым, как небо, а соломенные туфли стали золотыми туфлями, — на них поблёскивали капли росы, как настоящие бриллиантовые пряжки.
— Какой ты стала красивой! — шепнула Хитраска.
— И какой у тебя величественный вид! — склонился перед ней петух.
Девочка нежно обнимала зверей, целовала и в клюв и в мордочку, гладила и изо всех сил прижимала к себе.
Лишь теперь взволнованные друзья почувствовали, что она по-настоящему их любит.
— Для вас я совсем не королевна, я просто ваш друг, с которым вместе вы прошли этот тяжёлый путь! — воскликнула девочка.
Слишком поздно
Багровое солнце опускалось ниже, в долине клубился туман.
— Нам пора в путь, — сказал Пыпец.
Взявшись за руки, друзья зашагали по дороге.
— В моей жизни не было такого счастливого дня, — вздохнул петух. — Теперь я за вас спокоен…
— И я тоже, мои деточки, — рявкнул, вылезая из леса, цыган Нагнёток. — Ну, добрый вечер! Что ж это, паралич вас хватил, что ли?
Звери стояли окаменев. Огромная фигура цыгана с развевающимися космами и взлохмаченной бородой, обрызганная кровавым солнцем, надвигаясь из сумерок, неумолимо приближалась к друзьям. Полчаса тому назад он встретил на дороге Баранелло. Нагнёток сразу заметил в копытах шарманщика ненавистный рожок. И, перекупив его, он рысью побежал через лес, уверенный, что скоро настигнет беглецов.
— Отдавайте мне малютку и улепётывайте отсюда! — гаркнул Нагнёток на зверей.
— Бежим! — крикнула Хитраска.
Словно проснувшись, друзья повернули назад и помчались по крутой тропинке в сторону монастыря. Вслед за ними сопя ринулся цыган. Но, прежде чем звери добежали до первого поворота, петух понял, что им не спастись. Необходимо было встретить врага лицом к лицу.
— Возьми это, — крикнул Пыпец Хитраске, подавая ей свой узелок, потом он шепнул: — мчитесь к калитке… Я вас догоню!
— Я останусь с тобой, — дышал ему в ухо Мышибрат.
— Нет, ты должен быть с ними до конца.
— Капрал, — умолял кот, — позволь и мне…
— Нет! Теперь моя очередь!
Петух собрал все силы и крикнул: «Стой!» — загородив дорогу цыгану.
— Прочь! — заревел Нагнёток, но, видя решимость капрала, убавил шагу. Оба стояли на склоне холма у поворота тропинки. Сверху слышны были крики убегающих, камешки, постукивая, скатывались вниз.
Петух выпрямился, нахохлился и прицелился в темноту своим затупленным клювом; он опустил крылья и принял гордую воинственную позу. Увидев это, Нагнёток вытянул вперёд обе руки и, скрежеща зубами, стал медленно приближаться.
Они стояли так на расстоянии одного шага друг против друга, словно бронзовые изваяния, в неверном свете восходящего месяца.
Старое сердце петуха стучало: «Ты вышел на последний бой; помни об этом, будь мужествен».
Над Пыпецом наклонился громадный, как дуб, цыган.
Неожиданно внизу зацокали копыта и раздались крики: «Держись, старина! По зубам его! Мы тебе сейчас поможем!»
Высекая шпорами искры и поблёскивая дулами пистолетов, в гору карабкались какие-то люди.
Петух повернул голову, чтобы лучше рассмотреть всадников. Этой неосторожностью воспользовался Нагнёток, он выдернул из-за голенища длинный нож и, заорав: «Ах ты, куриное отродье!» — дважды ударил петуха ножом в грудь.
— Не закрывайте калитки, сейчас капрал прибежит, — долетел до него еще сверху голос Хитраски. Пыпец запрокинул голову и увидел высоко над собой у полуотворённой монастырской калитки мерцающий фонарик. Его друзья были в безопасности. Горячая кровь текла из пробитого сердца, дрожь пробежала по телу — и он весь вытянулся. Приоткрыв клюв, петух умер без стона.
Цыган вытер нож о траву. Повёл вокруг чёрными глазами. И тут он снова услышал снизу топот и крики; тогда злодей перешагнул через преграждавшие ему путь останки и помчался к монастырской калитке.
В этот момент из-за поворота вынырнули три фигуры.
— Высеки огня! Посвети сюда!
Посыпались искры. Кроваво сверкнул факел. Пришельцы склонились над капралом.
— Он убил его! — воскликнул кто-то. — Один раз этому бандиту удалось обмануть нас, но теперь мы его поймаем!
— Поздно! Братья-разбойники, слишком поздно! — ответил другой голос.
Это были Гуляйнога, Уголёк и Пробка. Час тому назад цыган прокрался мимо них и, в довершение всего, отрезал пол-уса задремавшему атаману. Когда пчеловоды заметили следы, они бросились в погоню, стараясь сдержать слово.
И вот они опоздали всего на одну минуту.
Взяв скамью, на которой отдыхают бредущие к монастырю пилигримы, и положив на тело, они образовали траурное шествие, освещенное багровым пламенем факела.
Когда пчеловоды постучали в дубовые ворота, привратник осторожно выглянул и тотчас в ужасе отпрянул. Засовы отодвинул Мышибрат. Братья-разбойники вошли во двор.
Месяц был уже за башней. Он заливал мощёный двор волной серебряного света. Среди ветвей монастырских кедров с грустным криком летали совы.
— Не говорите ей ничего, — прошептал кот, указывая на комнату, где находилась Хитраска. — О бедный друг! — рыдал Мяучура, целуя безжизненное крыло петуха.
Тело внесли в угловую келью. Зажгли свечи, и Мышибрат дрожащей лапкой закрыл мёртвому глаза.
Рождение Эпикурика
В узком решётчатом окне тускло мерцал месяц. В полумраке комнаты искрились, отекая слезами, восковые свечи. Тени монахов двигались по стенам, шелестели страницы молитвенников.
— Я не могу ничего есть, — шепнула Хитраска, отставляя дымящуюся миску с тминным супом.
— Что, вам не нравится? — огорчился повар, брат Мускат, стоявший в дверях с учтиво сложенными на толстом брюшке пухлыми руками.
— Нет, великолепно, но у меня нет сил, чтобы есть. Я вся дрожу, — шепнула лиса. — Почему он не возвращается?
Я чувствую, что с ним случилось что-то нехорошее…
Подгоняемая предчувствием, слыша печальный шорох молитв, Хитраска вскочила со скамейки и, прижимая к сердцу узелок петуха, вбежала в угловую келью.
С минуту она стояла, ничего не понимая. И вдруг с душераздирающим стоном Хитраска подняла вверх лапки и рухнула без чувств на пол. Узелок выпал из рук и покатился по каменному полу.
Подбежали разбойники и подняли лису, а Уголёк, окунув руку в кропильницу, брызнул на водой.
Постепенно Хитраска пришла в себя; боль исказила мордочку; из глаз ручьями хлынули слёзы.
Неожиданно из упавшего узелка, из вороха тряпок, разбрасывая скорлупки и отгибая проволоку, выкарабкался задорный петушок. Он был невелик, но оперён почти как взрослый, красный гребень драчливо свешивался на левый глаз. Было похоже на то, что он уже никогда не вырастет: цыплёнок слишком долго пробыл в яичной скорлупе.
— Я Киркорек, — представился петушок. Потом, к удивлению всех, он подошёл к мёртвому телу отца и, поцеловав его в похолодевшее крыло, что-то долго шептал и обещал со слезами на глазах.
Хитраска нежно обняла малютку и прижала к груди.
— Бедный ребёнок, сиротка! — Но петушок резко отстранил лисицу и промолвил пискливым, но уже ломающимся голосом: «Тяжело, ничего не поделаешь, умер отец, но нужно за него отомстить!»
— Да ведь ты совсем маленький, — зарыдала Хитраска.
— Не такой уж маленький, — вызывающе нахохлился петушок.
— Ты наш друг, лучший товарищ, — обнимали его разбойники. — Завтра мы поймаем преступника, и справедливость восторжествует.
Они увели малыша в соседнюю комнату и там строили планы погони и мести. А когда добрый настоятель послал к ним брата Муската с мисками тминного супа, они попросили у него только горсть солёных бобов, и приор был приятно удивлен их покаянной суровостью. Потом, как пристало бесстрашным головорезам, пчеловоды пили вино из оплетённых тростником бутылок и заедали его солёными бобами, которые, как известно, делают напиток вкуснее и усиливают жажду.
И тут Киркорек начал со слезами на глазах припоминать подвиги отца: «Эх, — говорил он, — когда мы были под стенами Блабоны…»
— Не ври, — возмутился трезвеющий Гуляйнога.
— Чтоб у меня не вырос хвост, — божился петушок, — разве мало носил меня отец в походном ранце по полям славы… Разве мало выслушал я рассказов у ночных костров?
