Рээт Куду - Сказкоешка-Сладкоешка
— Кто же нынче боится волков? Или медведей? И даже могучего льва? А вот над моей надписью придется поломать голову. Что перевесит — «кот лета» или «котлета»? Если важнее окажется котлета, то гость отправится к выдре за водографией.
— Так вы сторож? — догадалась Беляночка. — Во всех музеях у дверей стоят тетеньки и спрашивают билеты. И в театре, и в кино.
— Никакой я не сторож и не билетер, — немного обиделась белочка. — Здесь ни у кого нет ни билетов, ни приглашений, ни пропусков. Просто я этой надписью стараюсь отогнать от пруда непрошенных гостей, ведь я — разумная белка и горжусь своим умом.
— Ум, конечно, каждому на пользу, — завела свою песню кошка. — Только почему у вас «Кот лета», а не «Котлета»? Ведь такая надпись не до всякого дойдет.
— До умного дойдет, — возразила белка. — А у кого ума не хватает, у того и не до чего доходить.
— До чего доходить — это ваша забота, — мяукнула кошка. — Чтобы заниматься своими прудографиями. Только «кот лета» никак не может быть «котлетой».
— Почему не может? — обиделась белка. — Если уж я взялась за дело, то, значит, я знаю, что делаю.
— Вы, как всегда, правы, умница белочка. Мне не хочется с вами спорить, — замурлыкала кошка. — Никакой разницы: «кот лета» или «котлета».
— Ваши высказывания не совсем уместны, моя милая, — заметила недовольно белочка. — Если и дальше так пойдет, то, пожалуй, из вас и правда придется сделать котлету.
— Ладно, ладно, давайте-ка лучше пойдем к пруду и посмотрим, чем занимается выдра, — примирительно сказала кошка.
— Это вы серьезно? — подозрительно прищурилась белка.
— Да, да, — подтвердила кошка. — У Беляночки точно такое же представление о выдре, какое было у лягушки о медведе.
— Хм, — кашлянула белка. — Что-то не припомню, какое было у лягушки представление о медведе. Я не говорю, что не знаю, я просто не помню.
— Ничего, зато я помню, — усмехнулась кошка. — Как известно, лягушка любила спать в следах от лап медведя и воображать, что она сама — медведь. А медведю ничуть не нравилось находить в своих следах лягушкины фантазии.
— Наверно, на них было неудобно наступать, — вмешалась Беляночка. — Бабушка всегда говорит, что пол надо так чисто подметать, чтобы на нем босиком не чувствовалось ни единой песчинки. Ведь лягушкины фантазии были величиной не с песчинку, а куда больше. Может быть, даже острые, как кнопки. Или липучие, как клубничное варенье.
— Послушай, Беляночка! — замурлыкала кошка. — Лягушка и не думала воображать кнопку или клубничное варенье. Значит, ее фантазии были величиной с медведя. Вот это и злило медведя: фантазии величиной с медведя, только на медведя совсем не похожие. Из каждого медвежьего следа выглядывало медвежье изображение на разные лады: одно — с шеей жирафа, другое — с рогами оленя, третье вовсе с львиной гривой. Конечно, медведь выходил из себя.
— Что ты хочешь этим сказать? — обиделась Беляночка.
— Я хочу сказать, что спать в следах от лап медведя можно, если уж очень хочется, но ни в коем случае не следует вкладывать в них свое представление о медведе, как это делала фантазерка-лягушка.
— Где лягушка видела таких медведей? — удивилась смышленая белочка.
— Она не видела, она воображала, — ответила кошка. — Когда я воображаю себе Беляночку, она вполне может быть как Белоснежка, хотя на самом деле это вряд ли так.
— Медведь мог бы показаться лягушке, — сочувственно заметила Беляночка. — Обоим стало бы легче.
— Медведь-то показался, да лягушка закрыла глаза, — терпеливо объясняла кошка. — Лягушка спрятала голову в траву и проквакала, что придуманный ею медведь больше похож на медведя, чем настоящий медведь, потому что настоящий медведь только бродит да пугает бедных лягушек и вообще на себя не похож. Медведь, конечно, взревел: «Я тебе покажу, какой медведь настоящий!» Ну, лягушка и плюхнулась в пруд.
— В этот самый пруд? — оживилась Беляночка.
Они благополучно миновали белкину вывеску и направились к пруду.
— Очевидно, в этот! В какой же еще? — рассеянно отозвалась кошка.
На берегу пруда суетилась выдра: таскала какие-то странные коробочки, рассматривала их, обтирала и полоскала. На берегу пруда стояли сорока, крот, крыса и маленькая куница. Сорока наклонилась над водой, увидела свое отражение и вскрикнула от восторга.
— Ну как? Годится? — важно спросила выдра.
— Да, да, конечно, именно такое фото мне и хотелось — с широко раскинутыми крыльями! — застрекотала сорока.
— Прошу, прошу, — поклонилась выдра, зачерпнула в берестяную коробочку воды и сунула коробочку в клюв сороки.
— Что они делают? — заинтересовалась Беляночка.
Кошка презрительно фыркнула, но на этот раз Беляночка не отстала:
— Пойдем, посмотрим, — попросила она.
— По очереди, только по очереди, — всполошилась выдра, когда Беляночка подошла слишком близко к воде.
— Что? Какая очередь? — изумилась Беляночка.
Если мама занимала очередь в магазине, то было ясно, что домой так скоро не попадешь. Но здесь-то магазина не было, и покупать было явно нечего.
— Какая непонятливая, — сердито обнажила зубы крыса. — Мы получаем из пруда великолепные водографии. Где только твой ум?
— Я, кажется, забыла его на белкиной вывеске, — испугалась девочка и украдкой ощупала голову.
— Да уж, у белки ничего назад не получишь. Где что-нибудь без присмотра осталось, то попадает прямо к ней, — злорадно усмехнулась крыса. — А за голову ты зря хватаешься: так, наощупь, даже шапку потерянную не найдешь, не то что ум.
— Верно, крысулечка, — заискивающе пропела кошка, и страшные зубы крысы обнажились в широкой улыбке. — Я бы вам охотно рассказала историю о том, как река искала свой хвост, а это вам не шапка и не ум.
— Просим, просим, — еще шире заулыбалась крыса, а Беляночка подивилась, как вообще можно улыбаться с такими страшными зубами. Крысиные зубы зловеще поблескивали и, казалось, они живут отдельно от их хозяйки.
— Итак, — ласковым голосом начала кошка, как обычно начинала все свои истории. — История о том, как река искала свой хвост. Хвостом мог бы быть источник, от которого река брала свое начало. Источник был маленький, а устье реки гораздо больше. У змеи, между прочим, точно так же: голова больше хвоста. И река была похожа на змею. Начиналась она около источника, а голова бывает чаще всего там, где что-нибудь начинается. У человека голова тоже не там, где пальцы ног, и у кошки голова не там, где хвост. Голова там, где голова. Река думала и думала. И не знала, думает она головой или хвостом. Наконец река так устала думать, что свернулась кольцом и решила отдохнуть. Только думать-то больше и не понадобилась. Свернувшись, река превратилась в озеро, а у озера нет ни головы, ни хвоста. Одна сплошная вода!
— Уж не хочешь ли ты сказать, что если бы я свернулась калачиком, то стала бы одним сплошным умом и не должна была бы больше хвататься за голову? — заинтересовалась Беляночка.
— Вряд ли, — вмешался крот, который в продолжение всего кошкиного рассказа сочувственно кивал. — Я полагаю, что кошка хотела обратить наше внимание на такие занятия, которые утомляют и бывают опасны. Например, стоять в очереди за водографией — одно удовольствие. Но не всякое в воду глядение так уж весело и безопасно. Там, в ложбине, где сейчас высятся нарытые мною замечательные холмики, было когда-то озеро. Так оно не превратилось ни в реку, ни в озеро, с ним все получилось гораздо печальнее.
— Расскажите, мудрый крот, — заурчала кошка и облизнула лапу, и так блиставшую чистотой.
— С удовольствием! Все поучительные истории, по-моему, следует размножать и распространять, — важно кивнул крот. — В долине моих домов-холмов было самое глубокое озеро во всей окрестности. Другие озера — как озера, а это и правда было глубокое. Его так и называли — не просто озеро, а самое глубокое озеро округи. Самое глубокое озеро было таким глубоким, а дно таким бездонным, что даже наша ловкая фотограф-выдра не рискнула бы в нем поплавать. Посмотришь в это озеро, представишь, сколько раз в нем можно нырнуть с головой, и страх охватывает. Все, кто жили в окрестностях озера, давно уже не смотрели в него, потому что боялись своего страха. Только озеру некуда было бежать. Оно знай себе стояло на месте, было самым глубоким и гляделось само в себя.
Крот сделал внушительную паузу, пользуясь тем, что он первый в очереди и, пока он не кончит рассказ, никто коробочки со своим изображением все равно не получит. Все были вынуждены слушать, даже выдра, которая слышала эту историю уже двадцать семь с половиной раз. Ведь большинство жаждущих получить свое изображение всегда стремились рассказать какую-нибудь поучительную историю, а пол-истории выдре довелось услышать от сонной улитки, которая, не успев доползти до конца своего рассказа, позабыла его.
