Владислав Крапивин - Возвращение клипера "Кречет" (с иллюстрациями)
Гоша перегнулся через перила (дождь звонко захлестал по пленке). Зонт был незнакомый, сандалеты — не разберешь какие. Но было что-то знакомое в том, как они упирались, как упрямо цеплялись за щели в каменных плитах.
— Эй, Владик!
2
У четвероклассника Владика Арешкина было прекрасное настроение. По шаткой деревянной лесенке внутри дома (не по парадной, конечно, а по запасной) Владик весело допрыгал до башенки. Свернутый зонт он отряхнул еще внизу — помнил, что Гоша не любит пресную воду (даже умывается соленой, специально разбалтывает соль в ведерке).
Когда Владик показался в дверях, Гоша заохал:
— Это что же делается! Кто это отпускает ребенка совсем раздетого по такой погоде! Ты же схватишь ревматизм и пневмонию! Осень на дворе!
Владик снисходительно улыбнулся. У южного моря осени в сентябре не бывает. Юго-западные ветры не приносят холодов. Они бывают плотные, сильные и хлещут, будто мокрыми полотенцами. Но вода, в которую обмакнули эти полотенца, вовсе не холодная. Ветер такой, будто распахнули дверь из ванной комнаты. И струи дождя совсем теплые — недаром на пустырях выбираются под эти струи серые маленькие лягушки (они живут на суше под прохладными ноздреватыми камнями)…
Все это Владик и объяснил Гоше.
Но Гоша ворчливо сказал:
— Ты же не пресноводная лягушка. Для мальчика вредно столько несоленой сырости.
— У меня зонт!
— Зонт! А рубашка вся мокрая. А ноги-то… Ай-яй-яй! Гоша единым махом усадил Владика на постель. Сдернул с него сандалии и носки, жарко дыхнул ему на ноги — будто открыли газовую духовку. Потом стал отогревать Владькины ступни в ладонях — громадных и мягких.
Владик хихикал от щекотки, но не спорил. Он протирал подолом рубашки очки.
Гоша накинул Владику на ноги край колючего флотского одеяла, включил на тумбочке электроплитку, пристроил над ней в сушилке для посуды его носки и сандалетки.
— Все равно не успеют высохнуть, — сказал Владик. — Мне скоро в школу.
— До школы еще целый час… Ты почему так рано из дому отправился?
— Как почему? Чтобы к тебе забежать. Я же знал, что флюгер тебя рано разбудит.
Гоша вздохнул и поднял глаза к потолку.
— Чертова скрипучка… Сколько раз писал заявления домоуправу, чтобы смазал, а он отвечает: масла нет и лезть на верхотуру некому… Бюрократ сухопутный.
— Гоша… А у меня в газете снимок напечатали, — тихо сказал Владик.
— Что-о?
— Правда! — Владик прыгнул с койки, достал из сумки и развернул перед Гошиным носом «Пионерскую правду».
Снимок назывался «Опять не взяли». На нем были мальчик-дошкольник и лопоухий щенок. Они сидели на бетонном пирсе, прижимаясь друг к другу. Видно было их со спины, но всякий мог понять, что и малышу, и щенку очень грустно. А от берега уходила парусная шлюпка с мальчишками.
Гоша смотрел на снимок долго и внимательно.
— Да-а… — наконец сказал он. — Художественная фотография. Такая… чувствительная. Ты молодец. Ты теперь знаменитость на весь Советский Союз…
— Ну что ты, Гоша… — пробормотал Владик, и уши у него потеплели от удовольствия.
— Конечно… А я вот посылаю, посылаю свои стихи в журналы, а никто не печатает. Отвечают, что надо еще учиться и больше читать известных поэтов. А я, между прочим, уже сто семьдесят лет стихи сочиняю…
— Хорошие у тебя стихи, — утешил Владик. — А там, в журналах, сидят, наверно, бюрократы вроде здешнего домоуправа.
— Да нет, я сам виноват, — горестно сказал Гоша и дернул себя за бороду.
— Ты, главное, не унывай, ты работай. Вот напишешь поэму о «Кречете», ее-то уж обязательно напечатают.
— Да, «Кречет» — моя последняя надежда, — оживился Гоша. — Я стараюсь… А если не получится?
— У тебя получится, — бодро перебил Владик. — Вон как у тебя здорово:
…И южные звезды пылали, как свечи,
И дул равномерный пассат.
Летел по волнам замечательный «Кречет»,
Расправивши все паруса!
— Да, это у меня ничего, — скромно согласился Гоша и слегка порозовел. И взволнованно зашлепал из угла в угол. А вчера я еще придумал. Послушай…
На старости лет мне утешиться нечем:
Живу я на твердой земле.
Но только я вспомню свой клипер, свой «Кречет»,
И сразу же жить веселей…
Ну как, а?
— Вроде неплохо, — сказал Владик. — По-моему, удачно получилось. Только…
— Что? — ревниво спросил Гоша.
— Вот это… «Сразу ж-же ж-жить…» Слишком много жужжанья в строчке.
— А! Ну, это я переделаю, это пустяки… Владик… Ты придумал бы мне еще парочку рифм для «Кречета», а? Я уже все израсходовал. Понимаешь, мне надо для последних строчек. Такое что-то неожиданное и… прочувствованное. И чтобы смысл… Ну, ты понимаешь…
Владик вздохнул украдкой и сказал:
— Ладно, постараюсь. — Он опять устроился на Гошиной койке.
Гоша почтительно притих. Ветер и дождь шумели за
окном, флюгер все визжал. Минуты шли. Рифма не придумывалась. На старинный корабельный фонарь, висевший рядом с балконной дверцей, села муха. Владик отклеил от колена квадратик размокшего пластыря, скатал в шарик, бросил в муху. Она перелетела на обшарпанный штурвал, который стоял в углу. Потом села на спасательный круг с надписью: «ПБ-29».
Следя за мухой, Владик оглядел всю Гошину комнату. Она ему очень нравилась. Гоша с помощью Никодимыча набрал в старой гавани и притащил сюда много всякого корабельного имущества. Комната была похожа то ли на каюту, то ли на крошечный морской музей.
В эту комнатку Владик прибегал очень часто. С Гошей было интересно. Особенно по вечерам, когда на плитке булькал чайник, за окошком висел уютный месяц, а Гоша рассказывал про плавания и приключения.
Больше всего он рассказывал про трехмачтовый клипер «Кречет», на котором дважды ходил в кругосветное плавание. Это было учебное судно, на нем курсанты проходили долгую практику. Курсанты назывались «гардемарины». А командовал клипером «Флота Капитан Аполлон Филиппович Гущин-Безбородько».
— Мы с ним… это самое… друзья были, — вздыхал Гоша. — Помер он, потом уже, на пенсии, когда «Кречет» на дрова разобрали по старости… Я и до «Кречета», и после него на всяких парусниках жил, но лучше клипера ничего не было…
Кроме разговоров о кораблях Гоша любил шахматы. Любить-то любил, но играл так себе, хуже Владика. Проигрыши Гоша переживал в суровом и мужественном молчании. Владик жалел его, поэтому иногда поддавался. И Гоша очень радовался…
Владик не знал, что Гоша радуется не шахматным победам. Гоша замечал, что Владик ему поддается, и радовался именно этому: так прекрасно, когда у тебя добрый и великодушный друг.
Кроме Владика, друзей у Гоши не было. Правда, иногда заходил на чаек библиотечный гном Рептилий Казимирович, но ни дружбы, ни просто приятельских отношений у них не получилось. Очень уж разные они были гномы. Гоша робел перед образованным Рептилием и ни разу не решился прочитать ему свои стихи.
А Владика Гоша не стеснялся. Тем более что Владик его стихи всегда хвалил, а если и делал замечания, то очень осторожно.
В общем, Владик был замечательный. Гошина отрада. Оттого, что Владик есть, в Гоше сидело счастье — постоянное, как магнитное поле в судовом компасе. Но к этому счастью иногда примешивался страх: не случилось бы чего-нибудь. Очень уж хрупкий, беззащитный какой-то этот человечий ребенок.
При таких мыслях Гоша нервно открывал табакерку и нюхал ядовитый табак — смесь тертого манильского троса и листьев южноазиатской травы, которая называется «папоротник ада».
…Сейчас Гоша опять поглядывал на Владика с тревогой. Сидит такое существо: голова — одуванчик с очками, шея — как у птенца, а весу в нем — как в летучей рыбке; Много ли такому надо, чтобы заболеть от пресной воды?
Гоша покачал колпачком с кисточкой и взял с полки табакерку. Владик знал, что табакерка выточена из куска бимса — палубной балки от «Кречета». Гоша насыпал на сустав указательного пальца щепотку желтой пыли и втянул ее поочередно обеими ноздрями. Потом начал краснеть и раздуваться.
Владик зажмурился и заткнул уши. От Гошиного чиха всегда выгибались наружу стены башенки, а флюгер начинал вертеться и визжать даже при полном штиле…
— А-а-а… а-апчхи — бум — трах!!
Воздушной волной Владика передвинуло на койке. Сушилка с сандалетами улетела к двери. Сломанные часы задребезжали и целую минуту тикали, как новые.
— Ну вот, теперь все рифмы из головы совсем повылетали, — со скрытым облегчением сказал Владик. — Теперь ничего не получится. Не раньше чем к вечеру что-нибудь придумаю…
— Ну, можно и к вечеру, — согласился Гоша. — Только, Владик… ты, это самое… когда придумаешь, другим ее не говори, ладно? А то поэты всякие бывают, услышат и сунут мою рифму в свои стихи. А я опять ни с чем…
