Хью Лофтинг - Цирк доктора Дулиттла
Несмотри на поздний час, в фургоне доктора еще никто но спал. Все ждали, когда он вернется и расскажет новости. О’Скалли не утерпел и прямо с порога выложил все, о чем беседовал доктор Дулиттл с господином из Манчестера.
— Мы поставим собственную пьесу, — радостно лаял он, — и будем в ней играть.
Звери пришли в восторг. Мысль о собственном театре понравилась всем, даже белой мышке и Крякки.
— Ура! — завизжал Хрюкки. — Наконец-то я стану актером и выступлю на сцене!
— Не горячитесь, — попытался успокоить зверей доктор Дулиттл. — У нас пока еще нет пьесы. А вдруг мы не сумеем написать ее? К тому же то, что нравится вам, не обязательно должно понравиться публике.
— Понравится, обязательно понравится! — не сдавался О’Скалли. — Мы напишем трагедию, чтобы в ней были рыцари и сражения. Мальчишки будут без ума от нее.
— Фи, трагедия, — возразила Крякки. — Нам нужна мелодрама. Длинная история о любви, чтобы дамы плакали.
— Может быть, поставим «Золушку»? — предложила белая мышь. — Эту сказку знают все, а я в ней сыграю ту мышку, которую фея превращает в слугу Золушки.
— Тогда уж лучше «Гадкого утенка», — сказала Крякки, — а я в ней сыграю главную роль и к концу сказки превращусь в прекрасного лебедя. — С этими словами Крякки гордо вытянула шею и игриво повела крыльями.
Чтобы хоть как-то охладить пыл Крякки, доктор решил, что пора рассказать ей, куда он потратил все пятьсот двадцать шиллингов из копилки. И Крякки сразу из прекрасного лебедя снова стала обычной домашней уткой.
— Что же мне с вами делать, господин доктор, — запричитала она. — Вам нельзя доверять деньги. Боже мой, мы никогда не вернемся в Паддлеби!
Однако остальные звери были так увлечены спором, что даже не обратили внимания на слова доктора. Театр, театр! — вот что их волновало, а про деньги в ту минуту они и вовсе забыли.
— Что такое деньги! Да мы их скоро столько заработаем, что понадобится еще одна копилка, а может быть, и две, — самонадеянно заявил Хрюкки. — Доктор, а давайте сыграем «Красную Шапочку». Я буду Красной Шапочкой и понесу корзинку с пирожками. — При словах «корзинка с пирожками» поросенок не удержался и облизнулся. — Только пусть Крякки испечет пирожки с капустой и с морковкой, я их очень люблю.
— Господи, что за обжора, — прорычал О’Скалли. — Тогда я сыграю в «Красной Шапочке» волка, и у сказки не будет счастливого конца. Нет, господин доктор, вы должны написать для нас новую пьесу. Кроме того, вам лучше знать, что нравится людям, а что нет.
— Ну когда же вы уйметесь? — вмешалась в спор Крякки. Она расстроилась из-за денег, и веселье зверей раздражало ее. — Вам всем давно пора в постель, да и доктору не мешает отдохнуть.
— Боже, — воскликнул доктор, взглянув на часы. — Уже два часа пополуночи! Ну-ка укладывайтесь спать.
— Мы завтра все равно отправляемся в путь, так что успеем выспаться в дороге, — упрашивал поросенок. — Давайте еще немножко поговорим, ну хотя бы пять минут! Мы ведь так и не решили, какую пьесу будем играть.
— Немедленно отправляйся в постель, — приказала Крякки. — Доктор устал.
— По правде говоря, не так уж я и устал, — возразил доктор.
— Сидеть до поздней ночи вредно для здоровья, — не согласилась с ним Крякки. — Нет лучшей привычки, чем рано ложиться и рано вставать.
— Конечно, ты, как всегда, права, — сказал доктор, — но я против каких бы то ни было привычек. Жить по правилам скучно.
— А я за хорошие привычки, — продолжала поучать Крякки, — И люди и звери должны вести размеренную жизнь по правилам.
— Теперь я понял, Крякки, почему ты прекрасная хозяйка. Есть люди, которые любят размеренную жизнь, и есть тс, кто не хочет подчиняться скучным правилам. И в том, и в другом образе жизни есть и хорошие и плохие стороны.
— А я, господин доктор, — вмешался в разговор Хрюкки, — всегда делю людей и зверей на тех, кто солит, перчит, мажет еду горчицей, и тех, кто ест все пресное и несоленое.
— И правильно делаешь, Хрюкки, — улыбнулся доктор. — Одни любят приключения, другим нравится спокойная жизнь. Непоседы любят горчицу и перец, а те, кто едят пресное, всему на свете предпочитают тихий дом, в котором все лежит на своих местах. Надеюсь, и я со временем сумею приспособиться к такой жизни, по крайней мере к старости.
— А что значит приспособиться? — спросил Хрюкки.
— Слишком долго рассказывать, как-нибудь в другой раз я тебе все объясню. А теперь пора спать. Завтра с утра надо будет заняться пьесой для нашего театра.
Глава 2. Пьеса для зверей
Когда поутру доктор Дулиттл и его звери проснулись, фургон уже катил по дороге и подпрыгивал на ухабах. Но никакой неожиданности в том не было. Как и обычно, цирк двинулся в путь с рассветом, пока еще все спали. Так оно всегда и бывало, когда цирк переезжал из города в город.
Такие переезды больше всего нравились Хрюкки. Он очень любил проснуться и выглянуть в окошко, за которым проплывали поля, луга, леса, деревни. Жизнь на колесах была ему по душе.
Вот и теперь он вскочил с постели и, даже не умывшись, уселся у окна.
— Что вы там вчера говорили об образе жизни, доктор? — спросил он. — Мне кажется, мы с вами родственные души, — мне тоже очень нравится путешествовать.
После вечернего разговора Хрюкки нравилось повторять, что он, как и доктор, против всяческих правил и привычек, и сам того не заметил, как у него вошло в привычку хвастаться тягой к путешествиям. В сущности, Хрюкки мало чем отличался от Крякки, потому что больше всего ему нравилась размеренная жизнь, а если говорить точнее, размеренный прием пищи — вынь да положь ему завтрак, обед, полдник и ужин, и непременно вовремя. Кочевая жизнь цирка подходила ему как нельзя лучше: менялись города, менялись впечатления, но еда к столу подавалась точно в назначенный час. Хрюкки, как и многие другие звери и люди, любил приключения без хлопот, без труда и без опасностей.
Когда доктор с его звериным семейством сел завтракать, дверь распахнулась и в фургон на ходу вспрыгнул Мэтьюз Магг.
— Доктор, — сказал он, — господин Беллами все еще здесь. Он мог уехать почтовой каретой, но увязался за нами. Он говорит, что ему по пути. Но спросите меня, почему он так сделал, и я скажу вам, что он не хочет спускать с вас глаз, господин доктор. Он готов полжизни отдать, лишь бы заполучить вас и ваших зверей к себе. До цирка Блоссома ему нет дела, но вам он готов заплатить любые деньги.
— Все это не так просто, Мэтьюз, как может показаться, — ответил доктор. — Не скрою, звери очень хотят выступать в театре, и я прошлой ночью, когда они наконец улеглись спать, написал для них коротенькую комедию. Но ведь потребуется время на подготовку, на костюмы, на репетиции… Зверям придется выучить назубок свои роли. Не сочтите за труд, сходите к господину Беллами и скажите ему, что я постараюсь подготовить номер за время путешествия, и если все пойдет гладко, завтра он сможет посмотреть репетицию.
— Правильно, доктор! — обрадовался Мэтьюз. — Нечего откладывать дело в долгий ящик.
Он спрыгнул на ходу с последней ступеньки фургона и побежал сообщить новость господину Беллами.
Не помню, говорил я вам, что доктор Дулиттл уже давно сочинял пьесы для зверей. Для начала он написал одноактные пьесы для пингвинов. Конечно, на пингвиньем языке. В долгие полярные ночи в Антарктиде многочисленная птичья публика торжественно усаживалась на льду, приводила детишек и внимательно всматривалась и вслушивалась в действие, а потом на птичьих базарах долго обсуждала, следовало ли пингвину Пинии жениться на прекрасной пингвинихе Адели.
Затем доктор Дулиттл написал пьесы для обезьян. Конечно, легкомысленные и веселые обезьяны предпочитали комедию. Они ставили пьесы на больших полянах в Джунглях, а зрители висели вокруг на деревьях. Самые дорогие места были в кустах рядом со сценой, а семейная ложа — длинный толстый сук, нависавший над поляной, — стоила не меньше ста кокосовых орехов. Правила запрещали обезьяньей семье, сидевшей в такой ложе, бросать скорлупу от орехов и кожуру от бананов на головы актерам.
Как видите, у доктора Дулиттла был некоторый опыт сочинения пьес для животных. Но на этот раз перед доктором стояла задача потруднее: господин Беллами требовал зрелища для публики, которая не понимала языка зверей, а звери, как известно, не говорят по-человечески.
Доктор долго ломал голову и наконец решил написать пьесу без слов. Он назвал ее «Пантомима зверей из Паддлеби».
Тут же начались репетиции пантомимы. В ней играли почти все звери и даже Крякки. Сначала она охотно согласилась — кто же не согласится выступить перед публикой? — но, увидев, какой кавардак устроили в фургоне звери, тут же раскаялась. Но уже было поздно, и она только недовольно крякала, когда расшалившиеся артисты опрокидывали мебель, били посуду или срывали с окна занавески.
