Льюис Кэрролл - Сильвия и Бруно
Тут неожиданно вмешался Бруно.
— Знаешь, Сильвия, «Песню Сельдей» надо петь на другой мотив, — заметил он. — Но я не смогу спеть как надо, если ты мне не подыграешь!
Сильвия тотчас уселась на какой-то крохотный грибок, который рос прямо перед маргариткой, и, словно это был самый заурядный инструмент на свете, принялась играть на ее лепестках, перебирая их, как клавиши органа. Боже, что за дивная музыка зазвучала! Тоненькая-тоненькая, нежная-нежная!..
Бруно, склонив голову набок, несколько секунд внимательно слушал, пока не уловил мелодию. И тогда нежным детским голоском он запел:
Мечта, блаженство, благодать,
О чем не мог я и мечтать:
Срывать цветы счастливых дней
И пировать в кругу друзей!
Вот сон во сне,
Вот жизнь по мне —
Имбирный пудинг уплетать
И лимонадом запивать!
И если только в час иной
В краю ином, в земле чужой
Услышу голос: «Назови
Мечты заветные свои!» —
Вздохну во сне:
Вот жизнь по мне —
Имбирный пудинг уплетать
И лимонадом запивать!
— Можешь больше не играть, Сильвия! Верхние ноты мне даже удобнее брать без-з-з комплимента.
— Он хотел сказать «без аккомпанемента», — шепотом пояснила Сильвия, посмеиваясь над моей недогадливостью. С этими словами она убрала пальчики с органа.
Но Барсукам нет дела до Сельдей
И песен тоже им не петь:
Отведать им селедку без костей
Не доведется впредь…
Они хотят за хвостик их скорей
Поддеть, поддеть, поддеть!
Тут я заметил, что он отмечает интервалы, размахивая в воздухе пальчиком. Мне подумалось, что это очень удачная мысль. Знаете, это не сможет передать никакой звук — разве что знак вопроса.
Допустим, вы говорите своему другу: «Тебе сегодня лучше», и чтобы он понял, что вы задаете ему именно вопрос, что может быть проще, чем просто начертить пальцем в воздухе «?»? Друг тотчас поймет вас!
«Они ведь Рыбки… — Старший загрустил.
Вон Мать их плачет над волной…»
«Конечно, Рыбки! — Средний подтвердил.
Забыли дом родной!»
«Еще какие! — Младший завопил. —
Гуляют день-деньской!»
И Барсуки на бережок пошли,
Где ворошат песок ветра,
И в пасти бедных странниц принесли,
Когда пришла пора,
И голоса откликнулись вдали:
«Ура, ура, ура!»
— Они все вернутся домой, — проговорил Бруно, сделав небольшую паузу и выжидая, не захочу ли я что-нибудь сказать: видимо, он понимал, что без замечаний здесь не обойтись. Мне ужасно хотелось, чтобы в обществе установилось неписаное правило, по которому, закончив песню, певец должен сам что-нибудь сказать о ней, не ожидая реплик со стороны слушателей. Допустим, молодая особа только что исполнила («с неизъяснимо нежным чувством») знаменитый романс Шелли «Я возник из грез твоих». Насколько лучше и естественней было бы, если бы вместо того, чтобы выслушивать банальные «Браво! Примите нашу благодарность!», молодая леди, надевая перчатки и со страстным волнением произнося слова: «Прижми его к своей груди, не то оно разобьется!» — все еще звучащие у нас в ушах, заметила: «Но она этого не сделала. И оно разбилось…»
— Я так и знала! — негромко добавила она; в этот миг послышался звон разбитого бокала. — Вы держали его как-то странно, боком, и шампанское пролилось! Я уж подумала, что вы задремали! Прошу простить, что мое пение, как оказалось, обладает столь усыпляющим наркотическим действием!
Глава восемнадцатая
ЧУДАКИНГ-СТРИТ, 40
Это произнесла леди Мюриэл. В тот миг это было единственное, что я понял. Но как она оказалась здесь — да и как я сам здесь оказался и откуда взялся тот самый бокал шампанского, — над всеми этими вопросами мне предстояло хорошенько поразмыслить и не делать поспешных выводов до тех пор, пока мне все не станет понятно.
«Сначала следует собрать массу Фактов, и только потом строить из них некую Теорию» — вот, на мой взгляд, по-настоящему научный подход к делу. Итак, решено. Я сел, протер глаза и принялся собирать Факты.
Пологий, поросший травой склон, на вершине которого красуются живописные развалины, обвитые буйно разросшимся плющом, а по соседству — речка, виднеющаяся в просвете арки, образованной раскидистыми кронами; дюжина нарядно одетых людей, сидящих небольшими группками тут и там, открытые корзинки с остатками пикника — таковы были факты, собранные деятельным Исследователем, то бишь мной. Итак, какую же глубокую, далекоидущую Теорию можно из них вывести? Исследователь явно встал в тупик. Однако погодите-ка! Один Факт все же ускользнул от его внимания. Вся компания расселась кучками по двое, по трое, а Артур пребывал в одиночестве; пока все языки без устали болтали, он один молчал; пока лица у всех сияли весельем, он один был хмур и печален. Это Факт, да еще какой! Исследователь почувствовал, что из него следует немедленно вывести какую-нибудь Теорию…
Внезапно леди Мюриэл встала и покинула компанию. Какая причина побудила ее сделать это? Увы, Теория пока что достигла только уровня Рабочей Гипотезы. По-видимому, ей требовалось гораздо больше Фактов.
Исследователь опять поглядел по сторонам. На этот раз ему предстало такое множество Фактов, что Теория попросту могла затеряться среди них. Дело в том, что леди Мюриэл подошла к какому-то странному джентльмену, которого я едва мог видеть; затем они оба вернулись, оживленно и весело болтая о чем-то, словно старые друзья, которые ужасно давно не виделись; потом леди обратилась ко всей честной компании, представив ей нового героя на час. Герой, надо заметить, был весьма молод, строен и хорош собой; в его движениях сквозило изящество и вместе с тем хорошая выправка, выдававшая в нем военного. Увы, Теория не сулила Артуру ничего хорошего! Он поглядел на меня, и мы обменялись взглядами.
— Он очень мил, — заметил я.
— Так мил, что дальше некуда! — пробормотал Артур; он улыбался, но в его словах слышалась горечь. — Хорошо еще, что меня, кроме тебя, никто не слышит!
— Доктор Форестер, — проговорила леди Мюриэл, подходя к нам, — позвольте представить вам моего кузена Эрика Линдона — точнее, капитана Линдона!
Пока Артур встал и обменялся рукопожатием с офицером, у него окончательно и бесповоротно прошел приступ ревности.
— Я слышал о вас, — заметил он. — Весьма польщен! Рад знакомству с кузеном леди Мюриэл.
— Да, я тоже весьма горжусь этим званием! — с победной улыбкой отвечал Эрик (скоро мы стали называть его именно так.) — Думаю, — заметил он, обращаясь к леди Мюриэл, — вряд ли можно найти более почетный титул! Весьма рад знакомству.
— А теперь пойдем к папе, Эрик, — сказала леди Мюриэл. — Я полагаю, он бродит где-нибудь в развалинах. — И молодая пара направилась к замку.
На лице Артура вновь появилась тень печали. Чтобы хоть немного отвлечься от грустных мыслей, он уселся возле юной поклонницы метафизики и вернулся к прерванной беседе.
— Взять хотя бы Герберта Спенсера, — начал он. — Неужели вы в самом деле не чувствуете логических препятствий к тому, чтобы рассматривать Природу как спиральный процесс развития, переходящего от определенных, ясных и однородных форм к неопределеленным, неясным и неоднородным?
Изумленный столь резким переходом к метафизике Спенсера, я постарался придать своему лицу как можно более серьезное выражение.
— Никаких физических препятствий, — с готовностью отозвалась она. — Впрочем, я не слишком глубоко изучала логику. И как бы вы определили эти трудности?
— Ну, знаете, — отвечал Артур, — вы согласны, что существуют самоочевидные вещи? Ну, например, «тела, которые больше одних тел, имеют одинаковую величину с другими»?
— Для меня, — скромно заметила его собеседница, — это совершенно очевидно. Я постигаю обе эти посылки интуитивным путем. Но для других могут потребоваться логические… как бы это сказать? Я забыла термин…
— Раз уж речь зашла о полном логическом доказательстве, — важным тоном начал Артур, — возьмем две ошибки…
— Ах да, верно! — прервала она его. — Я вспомнила это слово. И что же они дают?…
— Заблуждение, — отвечал Артур.
— Д-да-а? — недоверчиво протянула она. — Знаете, я немного подзабыла. А как же тогда называется все доказательство в целом?
— Силлогизм.
— Да, да! Теперь я вспомнила. Но для доказательства математической аксиомы силлогизм вовсе не требуется.
— Но, надеюсь, это не относится к аксиоме о равенстве углов?
