Эдуард Лабулэ - Сказки
— А ты жалел меня, когда я тебя упрашивала, неблагодарный! — отвечала вода, кипевшая от гнева.
В один миг она облила его сверху донизу и не оставила ни одной пушинки на его теле.
Тогда швейцар взял несчастного цыплёнка и насадил его на вертел.
— Огонь! Не жги меня! — закричал Кукуреку. — Отец света, брат солнца, родственник бриллианта, побереги несчастного! Останови свою горячность, смягчи своё пламя, не жарь меня!
— А ты жалел меня, когда я тебя умолял, неблагодарный! — отвечал огонь, сверкавший от злости.
И одним взмахом пламени он сделал из Кукуреку кусочек угля.
Когда швейцар заметил, что жаркое его в таком печальном положении, он взял цыплёнка за ногу и выкинул в окно; ветер подхватил его и бросил на навозную кучу.
— Ветер! — шептал Кукуреку, ещё дышавший. — Добрый зефир и покровитель, я раскаялся в моих глупых поступках, позволь мне успокоиться на родной навозной куче.
— Успокоиться? — загудел ветер. — Подожди, я тебе покажу, как я обращаюсь с неблагодарными.
И одним порывом он так высоко подбросил цыплёнка на воздух, что Кукуреку, падая, упал на колокольню. Там его-то и ждали. Собственноручно пригвоздили Кукуреку на самый высокий шпиц в Риме. Кукуреку и теперь показывают путешественникам. Несмотря на то, что он стал высоко, его всякий презирает, потому что он поворачивается все стороны при малейшем ветре. Он сухой, чёрный, без перьев, вымоченный дождём. Его теперь зовут не Кукуреку, а флюгаркой. Таким-то образом ему воздаётся и ещё воздастся за его тщеславие, заносчивость, а главное, за его злость.
IV. Цыганка
Когда окончилась сказка, старуха понесла ужин лейтенанту и его друзьям; я ей в этом помогал, и на мою долю пришлось поставить на стол два козьих меха, полнёшеньких вином. После этого мы с цыганкой вернулись в кухню и закусили в свою очередь.
Прошло несколько времени после нашего ужина, и я дружелюбно разговаривал со старой хозяйкой, как вдруг в столовой послышался шум, проклятия и ругательства. Скоро вышел лейтенант; в руках у него был топор, который обыкновенно он носил за поясом, и этим топором лейтенант грозил своим собеседникам; каждый из них имел ко ножу, вполовину прикрытому рукою. Ссора вышла из-за счетов. Один из контрабандистов держал в руках мешок с пиастрами и не хотел его отдать. Жадность и пьяное состояние не давали им понять друг друга.
Интереснее всего было то, что они пришли просить старуху решить спорный опрос. Она имела на этих людей большое влияние благодаря, конечно, своей репутации как колдуньи; её презирали, но боялись, Цыганка выслушала все перекрёстные крики, потом стала на пальцах считать тюки и пиастры и объявила, что лейтенант не прав.
— Несчастная! — крякнул он, — Ты мне заплатишь за эту кучку воров.
Он взмахнул топором, Я бросился вперёд остановить его руку и получил удар, который оставил меня с изувеченным мизинцем на остальные дни моей жизни. Это был первый урок, поданный опытом; он поселил во мне на всю жизнь отвращение к пьянству.
Взбешённый, что не попал, лейтенант свалил меня ударом ногн на землю и снова бросился на старуху, но вдруг остановился, поднёс руки к животу, вынул из него длинный окровавленный нож, крикнул, что умирает, и упал.
На эту ужасную сцену потребовалось меньше времени, чем на рассказ о ней. Вокруг мертвеца стала тишина. Потом скоро возобновились крики, но теперь говорили на языке, мне непонятном, на языке цыган. Один из контрабандистов показывал на мешок с пиастрами, другой схватил меня за шиворот, словно собираясь меня удавить, третий тащил меня за руку к себе.
Среди этого шума старуха подходила от одного к другому и, прикладывая руки к голове, кричала громче всей толпы; потом, взяв меня за руку, она показывала мой окровавленный и почти отрубленный мизинец. Я начинал понимать. Очевидно, некоторые из контрабандистов хотели воспользоваться случаем и, желая дёшево приобрести всё то, что мы им привезли, предлагали удержать деньги и избавиться от меня. Я должен был заплатить жизнью за то, что невольно попал в дурное общество. Это был ещё урок; он мне стоил дорого, но зато пригодился потом.
По счастию для меня старуха одержала верх.
Моим защитником стал один сильный плут. Его фигура, вполне достойная виселицы, резко выделялась среди этих милых людей. Он меня придвинул к себе вместе с цыганкой и, держа в руках топор лейтенанта, сказал: речь, которую я не понимал, но из которой я не проронил ни слова; я бы её мог перевести так: „Этот ребёнок спас жизнь моей матери, и я его беру под свою защиту. Первый, кто его тронет, будет убит!“
Только подобное красноречие могло спасти мою жизнь. Через четверть часа после всей этой суматохи мою рану перевязали порохом и водкой и посадили меня на мула; сбоку около меня была корзина с мешком пиастров, а напротив большой мешок, который висел по обе стороны. Меня провожал один цыган, мой спаситель, имевший в руках по пистолету.
Когда мы подъехали к берегу, мой проводник позвал капитана, бывшего в шлюпке, и имел с ним на берегу долгий и живой разговор. После этого он меня поцеловал, отдал деньги и сказал: „Руми[11] за добро платит добром и за зло злом. Ни слова о том, что ты видел, иначе ты умрёшь!“ Я сел в шлюпку вместе с капитаном, который приказал бросить в угол мешок, принесённый двумя матросами. Когда мы вернулись на бриг, меня послали спать; я долго не мог заснуть, но усталость пересилила волнение. Когда я проснулся, уж был полдень. Я думал, что меня побьют, но узнал, что ещё не подымали якоря, потому что на бриге случилось несчастье. Лейтенант, сказали мне, внезапно умер от апоплексического удара, случившегося от чрезмерного употребления водки; в то же утро лейтенанта зашили в мешок, привязали в ноги ядро и бросили в море. Его смерть никого не опечалила; он был очень злой человек, и можно было воспользоваться его долей в экспедиции. Через час после этих похорон поставили паруса, и мы пошли, направляясь на Малагу и Гибралтар,
V. Сказки негров
Остальная часть путешествия прошла без особенных приключений. Уверенный в моей скромности, капитан обращался со мною дружески и, когда мы сошли на берег в Сен-Люи, в Сенегале он взял меня для своих услуг и оставил жить вместе с ним.
Во время пребывания моего в этой новой стране для того, чтоб чему-нибудь да научиться, я не пренебрегал ничем. Негры, окружавшие нас со всех сторон, говорили на языке, которому никто не потрудился выучиться. „Ведь это дикари“, — повторял мой капитан, и этим всё было сказано. Что же касается до меня, то я, шатаясь по улицам, скоро нашёл себе друзей между этими бедными неграми, которые очень добродушны и усердны. Частью, ломая их язык, частью разговорными знаками мы и кончали всегда тем, что понимали друг друга; я так часто говорил с ними о том, о другом, что скоро научился говорить на их языке, точно и меня Бог создал с кожей крота. „Кто отправляется в страну, не зная языка той страны, тот отправляется не в путешествие, а в школу“, — говорит пословица. Эта пословица справедлива, и я по опыту узнал, что негры смышлёны и остроумны не менее нашего.
Между теми, с которыми я чаще видался, был один портной; он любил поговорить и никогда не терял случая доказывать мне, что чёрные имеют больше ума, чем белые.
— Знаешь ли ты, — сказал он мне однажды, — как я женился?
— Нет, — отвечал я, — я знаю, что твоя жена одна из искусных работниц в Сен-Люи, но ты никогда не рассказывал мне, как ты её выбрал.
— Она меня выбрала, а не я её! — примолвил он, — Это одно тебе доказывает, сколько у наших женщин есть разума и смышлёности. Слушай-ка мой рассказ; он тебя заинтересует.
История портногоОдин портной (эти бил мой будущий тесть) имел красавицу невесту-дочку; все молодые люди искали её руки за её красоту, Два соперника (одного ты знаешь!) пришли к красавице и сказали ей:
— Мы здесь из-за тебя!
— Что вам надо? — смеясь, отвечала она.
— Мы тебя любим, — заметили оба молодые люди, — и каждый из нас хочет на тебе жениться.
Красавица была благовоспитанная девушка: она позвала отца, который, выслушав двух претендентов, сказал им:
— Сегодня уже поздно; уходите и возвращайтесь завтра; вы узнаете, кто из вас двоих женится на дочери.
На другой день с рассветом оба молодые люди возвратились.
— Вот и мы! — крикнули они портному, — Помните, что вы обещали нам вчера?
— Подождите! — отвечал портной, — Я схоху на рынок купить кусок сукна; когда когда я его принесу, вы узнаете, чего я от вас требую.
Когда портной возвратился с рынка, он позвал свою дочь и, после ee прихода, сказал молодым людям:
— Мои сыновья! вас двое, а у меня одна дочь. Кому отдать, кому отказать? Вот штука сукна. Я из нее выкрою две одинаковые одежды, и каждый из вас должен сшить по одежде. Кто первый кончит, будет моим зятем.
