Владимир Бондаренко - Снежное чудо
Зайчонок, — кто же это?.. Эх, и что я медведем не родился? Встал бы сейчас во весь рост...»
А сам уж от страха и с места тронуться не может. Притаился и лежит, почти не дышит. Чувствует: подошел кто-то, пушок на спине взъерошил, за уши трогает. Глядит Зайчонок — и никого не видит, а рядом кто-то есть, дышит кто-то.
— Кто же это? — шепчет Зайчонок и крепко-крепко зажмуривает глаза: может, с закрытыми глазами не обидят.
НЕБЫЛЬ
Пришла к Ежику старость и пригнула его к земле, старичком сделала. Глянешь на него и удивишься: и как в нем еще душа, в таком хилом, держится? Кажется, вздохнет сейчас еще раз, а еще раз и силы не хватит.
Но хватало у Ежика силы не только на новый вздох, но и на сказку. Уйдут молодые ежи на охоту, кликнет он к себе их ребятишек, предупредит:
Ну у меня не шалить и не веньгаться. Сидеть тихо, без баловства.
И начнет им разные истории лесные рассказывать. Жил он долго, повидал много, рассказать есть что.
А это как-то сбежались к нему ежата, сказки ждут, а он и говорит им:
Расскажу я вам, ребята, сегодня о самом себе. Вы знаете, какой я когда-то бедовый да сильный был? У-у-у! Наколю, бывало, на себя осенью десятка полтора яблок, несу их домой и хоть бы мне что.
Слушают его ежата и пересмеиваются между собой: ну ведь это же небыль. Шутит дедушка Ежик, оттого у него и такая лукавинка в глазах. Где уж ему полтора десятка яблок на себе унести, когда его и одно к земле придавит. Дышит чуть, а тоже хвастается — полтора десятка! Ишь разгорелся как. Куда ему, ветхому такому, яблоки носить, у него и на сказку-то чуть силы хватает.
А Ежик щурит маленькие глазки, рассказывает:
А вы знаете, ребятки, сколько во мне прыти было? У-у-у! Один раз поймали меня школьники и унесли к себе в живой уголок. Забыли вечером дверь закрыть, я и убежал. И всю ночь по степи бежал, пока до дому не добежал. И не присел даже ни разу.
Слушают его ежата и пересмеиваются между собой: ну ведь и это небыль. Шутит дедушка Ежик, оттого у него и хитринка такая в глазах. Где уж ему пробежать столько, когда он вон чуть сидит даже. Дохни на него посильнее, он и повалится. А тоже хвастает. Ишь какие витейки плетет—всю ночь бежал!
А Ежик щурит маленькие полинявшие глазки, рассказывает:
А как я на озорство горазд был! Расшалюсь, бывало, не остановить меня. Ну прямо на голове хожу!
Слушают его ежата и пересмеиваются между собой: ну ведь небыль же и это. Шутит дедушка Ежик, оттого и такая теплинка у него в глазах. Какой из него озорник, где уж ему на голове ходить, когда он и на ногах-то уж без помощи стоять не может, а хвастает.
И чтобы уличить Ежика во лжи, спросил его Ежонок:
И когда же это было, дедушка Еж?
Когда я Ежонком был, — ответил Ежик.
И прыснули ежата в ладошки — ну ведь и это же небыль. Шутит дедушка Ежик, никогда он Ежонком и не был. Они уж вон с весны с самой живут, и все время он старенький. Ох уж эти старики! Как они хитро шутить умеют. Наскажут такое — только слушай. Молодым, говорит, был. И кто ему поверит?
РУЧЕЕК
Родился в лесу Ручеек. Слабенький, тоненький. Другой бы на его месте и не сказал бы никому, что он родился: на земле вон какие реки текут, не окинешь глазом. Но Ручеек был смелым и решительным. Он зажурчал, заплескался: — Пойду-ка я к Морю.
Его отцу, Роднику, это понравилось. Сказал он:
— Дело не худое. Иди. Я тебе помогать буду.
И Ручеек побежал. Бежал он по роще и говорил всем: — Я ведь не просто так — к Морю бегу.
И деревья качали вершинами:
— Беги, беги.
И говорили друг другу:
— Этот добежит. Он вон шустрый какой.
Уже совсем почти выбегал из лесу Ручеек, когда увидел маленькую Елочку. Спросил у нее:
— Ты что такая темная?
— Душно мне, — ответила Елочка. — Пить я хочу, а пить нечего. Дождя давно не было. Я, наверное, не вырасту, помру.
— Не кручинься. Я напою тебя, и не умрешь ты, — сказал Ручеек.
— Что ты! — воскликнула Елочка. — Тебе вон как далеко идти — к самому Морю. Тебе нельзя мелеть. Тебе каждая капля воды в пути пригодится.
Что толковать, — сказал Ручеек, — пей. Пусть я немножко потоньше буду, зато ты станешь сильнее. Подрастешь, окрепнешь и тебе легче будет стоять.
Он напоил Елочку, подбодрил ее и побежал дальше. Правда, он стал чуть уже, но бежал все так же бодро. Роща осталась позади. Теперь Ручеек бежал по лугу и кричал:
Эй, луг, я ведь не просто так — к Морю бегу!
Он видел перед собой цветы, много цветов — целый луг. И все они были какие-то серые, поникшие. Говорил им:
Вы что к земле клонитесь? Держитесь прямее. Вы же цветы, вы цвести должны.
Мы не сами клонимся, — отвечали цветы, — нас клонит бездождье. Так пить хочется, а дождя нет. Нам бы хоть по глоточку, мы бы тогда устояли.
Так пейте, — сказал Ручеек, — во мне вон сколько воды-то.
Что ты, — говорили цветы. — У тебя путь далекий: ты идешь к Морю. Тебе каждую каплю воды беречь надо.
О чем говорите вы, — журчал Ручеек. — Пейте. Для того и вода, чтобы ее пил кто-то. Пусть я дальше не так быстро побегу, зато вы утолите жажду, окрепнете и станете настоящими цветами.
Ручеек напоил их и побежал дальше. Он бежал по степи и видел: блекнут, подсыхают хлеба. Говорил им:
Берите, пейте мою воду. Выпрямляйтесь, тяжелейте колосьями.
И щедро оделял всех своей прохладной водой.
До Моря он так и не добежал, но на пути, по которому прошел он, посвежели деревья, распустились цветы и налились пахучим зерном колосья. И Ручеек был счастлив этим, и одно тревожило его: не больно ли его отцу-Роднику, что он, Ручеек, так и не добежал до Моря?
ПЛЕМЯ ПЛУТОВСКОЕ
Поймал медведь Спиридон в речке пять раков, несет домой. Думает: «Позавтракаю сейчас». Навстречу ему Лисенок. Увидел раков и заморгал глазенками — морг, морг.
Что, — говорит медведь, — хочется небось рака отведать?
Хочется, — признался Лисенок.
Ну так и быть, на тебе одного. Мне на завтрак и четырех хватит.
Потянулся было Лисенок лапкой за раком, но тут же отдернул ее.
Нет, дядя Спиридон, не возьму.
Почему это? — прогудел медведь.
Принесу домой, спросит мать: где взял? Что скажу?
Скажешь, что я дал.
Оно бы, конечно, можно, дядя Спиридон, да нельзя.
Да почему же?
Не поверит мать. Скажет: не может быть, чтобы такой добрый медведь тебе рака дал, а мне нет. Не поверит.
Кха, — крякнул медведь Спиридон и достал из лукошка еще одного рака. — Бери, коль, двух тогда. На завтрак мне и грех хватит.
Потянулся было Лисенок лапкой за раками, но тут же отдернул ее:
Нет, дядя Спиридон, не возьму.
Почему это?
Принесу домой, спросит мать: где взял? Что скажу?
Скажешь, что я дал.
Оно бы, конечно, можно, дядя Спиридон, но никак нельзя.
Да почему же?
Не поверит мать. Скажет: не может быть, чтобы такой добрый медведь тебе рака дал, мне дал, а братишку позабыл. Не поверит.
Крякнул медведь Спиридон и достал из лукошка еще одного рака.
Бери, — говорит, — трех тогда. До обеда я как-нибудь и двумя обойдусь, а там еще поймаю.
Потянулся было Лисенок лапкой за раками, но тут же отдернул ее:
Нет, дядя Спиридон, не возьму.
Да почему же?
Принесу домой, спросит мать: где взял? Что скажу?
Скажешь, что я дал.
Оно бы, конечно, можно, дядя Спиридон, но нельзя.
Да почему же?!
Не поверит мать. Скажет: не может быть, чтобы такой добрый медведь тебе рака дал, мне дал, брату твоему дал, а сестренку малую позабыл! Не поверит.
Крякнул медведь Спиридон и достал из лукошка еще одного рака.
Бери, — говорит, — и четвертого, коль, тогда.
Потом посмотрел в лукошко и последнего достал.
И этого бери! Может, у тебя дед есть или бабка какая... Бери уж заодно и лукошко, а то не поверит твоя мать, что такой добрый, как я, медведь, раков тебе дал, а лукошко при себе оставил.
Сложил медведь Спиридон раков в лукошко, сунул его Лисенку и пошел к речке: надо же чем-то позавтракать. Шел и бранился:
Вот племя плутовское! Угостил меня, так не забудь и всех моих сродничков. В момент обобрал, сатаненок!
А Лисенок бежал вприпрыжку домой и радовался:
Раков добыл! А день только еще начался, к вечеру еще чего-нибудь добуду. Проживу!
ЧЕМУ УДИВИЛСЯ ЛЯГУШОНОК
Всплеснулась Речка и накрыла Лягушонка волной. Обиделся он и решил наказать ее. Решил он вылезти на берег — пусть в Речке воды станет меньше, пусть обмелеет она. Вылез, оглянулся, а в Речке сколько было воды, столько и осталось.
:— Гляди-ка! — сказал Лягушонок. — Когда из Речки вылезает корова, воды меньше делается, а вылез я — не убыло. Тогда я просто сейчас выпью полречки, и обмелеет она, и никто в ней не станет купаться.
