Якоб Гримм - Сказки для самых храбрых
От неожиданности я испугался, но все же сумел взять себя в руки и спросил:
— Если вы позвали меня сюда, то говорите, что вам угодно.
Красный Плащ повернулся и медленно произнес:
— Следуй за мной!
Мне совсем не хотелось одному идти с этим незнакомцем, и я сказал:
— О нет, любезный, не угодно ли вам прежде сказать мне, куда мы идем. Я просил бы вас также показать мне свое лицо, чтобы понять, что вы замышляете: добро или зло.
Но Красный Плащ не обратил внимания на мои слова.
— Если ты не хочешь, Цалейкос, то оставайся! — ответил он и пошел дальше.
Тогда я с гневом воскликнул:
— Вы думаете, что я позволю всякому невеже издеваться надо мной?!
В три прыжка я настиг его, схватил за плащ и закричал еще громче, но плащ остался у меня в руке, а незнакомец исчез за ближайшим углом. Мой гнев мало-помалу улегся. Плащ должен был дать мне ключ к разгадке этого удивительного приключения. Я надел его и пошел своей дорогой домой. Едва я прошел около ста шагов, как кто-то проскользнул близко от меня и прошептал на французском языке:
— Берегитесь, граф, сегодня ночью совсем ничего нельзя сделать.
Но прежде чем я успел оглянуться, этот неизвестный уже исчез, и я увидел только его ускользающую тень. Я понял, что это восклицание относилось к владельцу плаща, а не ко мне, однако это нисколько не прояснило происшедшее.
На другое утро я стал обдумывать, как мне поступить. Сначала я намеревался объявить о плаще, как будто я его нашел; но незнакомец мог получить его через третье лицо, и дело тогда не разъяснилось бы. Размышляя, я стал тщательнее осматривать плащ. Он был из тяжелого генуэзского бархата пурпурно-красного цвета, оторочен мехом и богато вышит золотом. Великолепный вид плаща и подсказал мне, что надо делать: я принес его в лавку и выставил на продажу, назначив за него очень высокую цену. Я был уверен, что не найду покупателя, но надеялся, что среди тех, кто заинтересуется плащом, я обязательно узнаю незнакомца, которого видел лишь мельком, но все же довольно ясно. Нашлось немало охотников купить плащ, необыкновенная красота которого привлекала к себе все взоры, но ни один покупатель даже отдаленно не походил на незнакомца и ни один не хотел платить за плащ двести цехинов. При этом меня поразило то, что на мой вопрос о том, что неужели во Флоренции нет другого такого плаща, все отвечали «нет» и уверяли, что никогда не видели такой дорогой и со вкусом исполненной работы.
Наступил уже вечер, когда пришел молодой человек, который уже был сегодня у меня и даже предлагал за плащ немалые деньги. Он бросил на стол кошелек с цехинами и воскликнул:
— Ей-богу, Цалейкос, я должен получить плащ, пусть даже из-за этого я останусь нищим!
Я оказался в большом затруднении, ведь я вывесил плащ только затем, чтобы привлечь к нему взоры своего незнакомца, а теперь явился молодой глупец, чтобы купить его за огромную цену. Но что мне оставалось делать? Я уступил, потому что решил таким образом хорошо вознаградить себя за ночное приключение. Юноша надел плащ и пошел к выходу, но на пороге обернулся, сорвал какой-то листок бумаги, прикрепленный к плащу, бросил его мне и сказал:
— Здесь, Цалейкос, какая-то записка.
Я взял листок и прочитал: «Сегодня ночью, в известный час, принеси плащ на Старый Мост. Тебя ожидают четыреста цехинов!»
Меня как громом поразило. Придя в себя, я быстро схватил двести цехинов и бросился за молодым человеком, купившим плащ:
— Возьмите свои цехины назад, любезный друг, и оставьте мне плащ! Я никак не могу отдать его.
Сначала он счел это за шутку. Когда же заметил, что я говорю серьезно, возмутился, обругал меня дураком, и в конце концов дело дошло до драки. Мне удалось сорвать с противника плащ, и я уже хотел убежать с ним, но тут молодой человек позвал на помощь полицию и потащил меня в суд. Судья присудил плащ моему противнику, однако я стал предлагать юноше двадцать, пятьдесят, восемьдесят, даже сто цехинов сверх его двухсот, если он отдаст мне плащ. То, что не смогли сделать мои просьбы, сделало мое золото: юноша взял мои цехины, а я ушел с плащом.
С трудом дождавшись ночи, я в то же время, как и вчера, отправился с плащом под мышкой к Старому Мосту. С последним ударом колокола ко мне из мрака приблизилась какая-то фигура. Это несомненно был тот же человек, что и вчера, хотя я вновь не видел его лица: на этот раз его закрывала маска.
— Плащ у тебя? — спросил он.
— Да, господин, — ответил я, — но он стоил мне сто цехинов наличными.
— Я знаю это, — спокойно произнес он. — Смотри: здесь четыреста.
Он подошел со мной к широким перилам моста и стал отсчитывать золотые. Их было четыреста, они великолепно блестели при лунном свете, и их блеск радовал мое сердце. Увы! Оно не предчувствовало, что будет дальше.
— Благодарю вас, господин, за вашу доброту, — сказал я незнакомцу. — Чего вы теперь потребуете от меня? Хочу только заранее предупредить, что это не должно быть чем-нибудь незаконным.
— Излишняя забота, — ответил он, накинув плащ на плечи. — Мне нужна ваша помощь как врача, но не для живого, а для мертвого.
— Как это может быть?! — воскликнул я с удивлением.
— Я с сестрой приехал из дальних стран, — начал он рассказывать и в то же время сделал мне знак следовать за ним. — Здесь я жил с ней у одного друга. Вчера моя сестра скоропостижно умерла, и родственники хотят завтра похоронить ее. Но по старинному обычаю нашей семьи все должны покоиться в могиле отцов. Умерших в чужой стране бальзамировали и перевозили на родину. Поэтому тело сестры я отдаю своим родственникам, а отцу должен привезти по крайней мере голову его дочери, чтобы ему еще раз взглянуть на нее.
Хотя этот обычай отрезать головы любимых родственников показался мне ужасным, я поостерегся говорить об этом вслух и только сказал незнакомцу, что хорошо знаком с бальзамированием мертвых, и попросил его отвести меня к умершей, поинтересовавшись, однако, почему все должно происходить так таинственно, ночью. Он ответил мне, что его родственники, которые считают его намерение ужасным, днем ни за что не допустили бы этого, но если голова будет отнята, они уже ничего не смогут сделать. Он, конечно, мог бы принести мне голову, но естественное чувство удерживает его от того, чтобы самому отрезать ее.
Между тем мы успели подойти к большому красивому дому. Мы прошли мимо главных ворот дома, вошли в маленькую калитку, которую незнакомец тщательно затворил за собой, и затем в темноте стали подниматься по узкой винтовой лестнице. Она вела в слабо освещенный коридор; из него мы прошли в комнату, освещенную висевшей на потолке лампой.
В этой комнате стояла кровать, на которой лежал труп. Незнакомец отвернулся, чтобы, вероятно, скрыть слезы. Он указал на умершую, велел мне быстро исполнить свое дело и вышел за дверь.
Я вынул нож, который как врач всегда носил при себе, и приблизился к кровати. У умершей была видна только голова, но она была так прекрасна, что мною невольно овладело искреннее сожаление. Темные волосы спускались длинными косами, лицо было бледным, глаза закрыты. Сперва я сделал на коже надрез, как это делают врачи, когда отрезают какой-нибудь член, а потом одним взмахом перерезал горло. Но какой ужас! Покойница открыла глаза и тотчас же опять закрыла — она, по-видимому, только теперь с глубоким вздохом рассталась с жизнью. В тот же миг на меня из раны брызнула струя теплой крови — и я понял, что умертвил несчастную… От нанесенной мной раны уже нет спасения… Несколько минут я стоял в страхе, ошеломленный происшедшим. Обманул ли меня Красный Плащ или, может быть, сестра была только в летаргическом сне? Мною овладел такой ужас, что я вне себя от страха бросился из комнаты. Коридор окутывала густая тьма, потому что лампа была погашена, а от моего спутника не осталось и следа, поэтому мне пришлось в темноте наугад пробираться вдоль стены, чтобы дойти до лестницы. Наконец я нашел ее и с трудом спустился вниз. Внизу тоже никого не было, и я поспешил на улицу. Подгоняемый страхом, я примчался к своему жилищу и рухнул в постель, намереваясь уснуть, чтобы забыть о случившемся. Но сон бежал от меня, и только к утру я немного успокоился. Мне казалось невероятным, что человек, склонивший меня к этому ужасному поступку, может выдать меня, поэтому я решил идти в лавку, заняться своим обычным делом и принять, насколько возможно, беззаботный вид. Но увы! Спокойствие тут же покинуло меня, как только я заметил, что у меня не хватает шапки и пояса, а также ножа. Я не знал наверняка, оставил ли я их в комнате убитой или же потерял во время своего бегства. К сожалению, первое казалось мне более вероятным, следовательно, меня, убийцу, могут найти…
В обычное время я открыл свою лавку, и ко мне пришел сосед, как он делал это каждое утро, потому что был разговорчивым человеком.
