Гилберт Кийт Честертон - Дракон, играющий в прятки
— Где мой Алли? — кричала несчастная. Розамунда, не отвечая, смотрела на неё, как прежде — на её сына. Наконец, разглядев его сквозь воду, молодая женщина с большим трудом вытащила мёртвое тело и встала, держа его на руках. Голова у него запрокинулась, с одежды стекали струи.
— Смотри, что ты сделала с ним, Розамунда! — сказала она, протягивая тело. — Второго испытания ты тоже не выдержала.
Мальчик исчез, словно растворился, Мудрая Женщина стояла у очага, Розамунда — у источника, и одна рука у неё была мокрой. Плача от облегчения и боли, она упала на охапку вереска, служившую ей некогда постелью.
Мудрая Женщина вышла, оставив её одну, но Розамунда плакала и не слышала, как затворилась дверь. Подняв наконец голову, она увидела, что хозяйки нет, и опять горько зарыдала. Тянулись часы, сгустились вечерние тени, и женщина вернулась.
Глава пятнадцатая
КРЫЛАТАЯ
ЛОШАДКА
Она направилась к постели, взяла Розамунду на руки и села с ней к очагу.
— Бедняжка! — сказала она. — И во второй раз не вышло… Чем дальше, тем тяжелее! Что нам делать?
— А вы мне не поможете? — жалобно спросила принцесса.
— Может, и помогу, если уж ты просишь, — отвечала Мудрая Женщина. — Когда будешь готова, посмотрим.
— Я устала от самой себя, — сказала принцесса, — но не узнаю покоя, пока опять не попробую.
— Да, только так ты избавишься от ветхого, призрачного «я» и обретёшь настоящее, — согласилась Мудрая Женщина. — Я сделаю всё, что в моих силах, ведь теперь я могу помочь тебе.
Она снова повела её через зал в какую-то комнату, и Розамунда оказалась то ли в лесу, то ли в парке. На больших деревьях сидели птицы самых ярких, сияющих цветов. Здесь, в нашем мире, у ярких птиц нет голоса, а эти дивно пели, причём каждый голос как-то соответствовал цвету. Листья у деревьев были такие большие, ветки росли так густо, что солнечные лучи едва пробивались сквозь них. Лесные твари кишели в траве, не вредя друг другу, — не было даже хорька, который ловит кроликов, или жучка, который выедает улитку из её полосатого домика. Бесчисленные бабочки пестрели и переливались, как радуга. Словом, принцесса от восторга не могла ни бегать, ни смеяться, только осторожно и важно ходила между деревьев.
— Где же туг цветы? — подумала она наконец. Их не было — ни на деревьях, ни на кустах, ни даже в траве.
— Что ж, — сказала она, — обойдёмся без них. Ведь птица или бабочка — живой цветок.
А все-таки, все-таки без цветов красота леса не совсем совершенна.
Внезапно она вышла на полянку. Там, под большим дубом, сидела прелестная девочка, держа в подоле разноцветные незнакомые цветы. Она играла ими, запускала в них руку, подбрасывала их, порой — куда-то кидала. Улыбки на её лице не было, вернее, улыбались глаза, они даже смеялись тем смехом, который неслышим в нашем мире, но наполняет взор нежным сияньем.
Розамунда подошла ближе — дивное дитя подманило бы и тигра. За несколько шагов, в траве, лежал отброшенный цветок. Она наклонилась, чтобы его подобрать, но обнаружила, что он врос корнями в землю. Другой, чуть подальше, тоже прижился в густой траве. Принцесса удивилась, попробовала дергать их и поняла в конце концов, что так случается со всеми отброшенными цветами.
Дождавшись, пока девочка бросит ещё один, она кинулась к нему, но не успела — цветок сидел в земле, лукаво на неё поглядывая. Она сердито выдернула его.
— Не надо, не надо! — крикнула девочка. — Он не сможет жить у тебя в руке!
Розамунда взглянула и увидела, что цветок увял. Она отшвырнула его. Девочка встала, с трудом придерживая цветы, подняла цветочек, погладила, поцеловала, спела ему прелестную песенку и тогда уж бросила. Он выпрямился, поднял головку и опять стал расти.
Чтобы подружиться с девочкой, Розамунда подошла поближе и спросила:
— Ты не дашь мне цветочек?
— Они все твои, — отвечала девочка, обводя вокруг себя рукой.
— Да ты же просила их не трогать!
— Конечно.
— Значит, они не мои.
— Разве, чтоб назвать своими, ты должна убить их? Мёртвые они — ничьи.
— Но ты их не убиваешь.
— Я их не рву, я их бросаю. Я дарю им жизнь.
— Почему они растут?
— Я говорю каждому сперва: «Ты мой дорогой!»
— Где ты их берёшь?
— Да тут, я же держу их.
— Разреши, я один брошу!
— А у тебя они есть?
— Нет, нету.
— Как же ты их бросишь?
— Ты что, дразнишься? — вскричала принцесса.
— Нет, — ответила девочка, серьёзно глядя на неё большими синими глазами.
«Ах, вот откуда цветы!» — подумала принцесса, не совсем себя понимая.
Девочка встала и, ничуть не сердясь, стала бросать цветок за цветком. Потом постояла немного и позвала нараспев:
— Пегги, Пегги, Пегги!
Ответил ей радостный крик, похожий на ржанье, и с той стороны полянки появилась белая лошадка с сияющими голубыми крыльями. Лёгким шагом она направилась к девочке, а Розамунда едва не задохнулась от восхищения и кинулась к лошадке, да так быстро, что та, при всей своей выучке, попятилась и чуть не встала на дыбы. Но, распознав, что перед ней — просто ребенок, она снова спокойно побежала. Принцесса в растерянности и печали смотрела на неё.
Добежав до прелестной девочки, лошадка положила ей голову на плечо. Девочка её обняла, что-то сказала, и та направилась к Розамунде.
Не помня себя от радости, бедная принцесса стала неловко гладить её, и лошадка терпела это ради своей хозяйки. Но когда Розамунда, чтобы вскочить на неё, схватила её за крыло, вырвав при этом несколько голубых перьев, лошадка хлестнула принцессу хвостом и побежала к девочке, виновато опустив голову.
Принцесса уже сердилась. Увидев эту девочку, она удивилась её красоте, но сейчас в ней закипала злоба. Что бы она сделала, точнее — попыталась бы сделать, если бы Пегги не смела её хвостом на землю, я просто не знаю.
Пока она лежала, она заметила, что в лицо ей смотрит цветочек, и не могла оторвать от него глаз. Ей казалось, что он в чём-то сомневается, в чём-то её стыдит, о чём-то напоминает. Она протянула руку, чтобы его сорвать, но только она его коснулась, он уронил головку, словно опалённый огнём.
Сердце у принцессы дрогнуло, и она сказала себе: «Что ж я за создание, если цветы вянут, когда я касаюсь их, а лошадка сметает меня хвостом? Как я, наверное, зла, дурна и груба! Эта прелестная девочка дарит цветам жизнь, а я её только что ненавидела! Да, я очень плохая, и буду плохой, и терпеть себя не могу, но не могу от себя избавиться».
Тут она услышала стук копыт и увидела лошадку. На ней, между крыльями, сидела девочка. Они неслись к тому месту, где лежала Розамунда.
«Ну и пусть, — подумала она. — Если хотят, пускай растопчут. Я очень от себя устала. Как вытерпеть созданье, которое губит цветы?»
Лошадка приближалась, но вдруг распростёрла свои живые паруса, поднялась вверх и мягко, словно птица, пролетела над принцессой. Когда она приземлилась в нескольких футах от неё, маленькая всадница спрыгнула и опустилась рядом с ней на колени.
— Она тебя ударила? — спросила девочка. — Прости её, пожалуйста!
— Ударила, — отвечала Розамунда, — но я это заслужила, я мучила её, докучала ей.
— Какая ты милая! — вскричала девочка. — Как я рада, что ты так говоришь о моей Пегги! Она добрая лошадка, но часто играет. Хочешь на ней поездить?
— Душенька! — зарыдала принцесса. — Я тебя так люблю! Как тебе удалось стать хорошей?
— Так хочешь поездить? — снова спросила девочка, и глаза её засияли небесным светом.
— Нет, нет, я не сумею. Я неуклюжая, ей будет больно, — сказала Розамунда.
— А тебе не обидно, что у меня такая лошадка? — спросила девочка.
— Обидно? — чуть не рассердилась принцесса, но вспомнила недавние мысли и молча потупилась.
— Значит, не обидно?
— Я рада, что есть такая девочка и у неё такая лошадка, — ответила Розамунда, не поднимая глаз. — Только… только я бы хотела, чтобы цветы не гибли от моих прикосновений. Когда я увидела, что ты даёшь им жизнь, я рассердилась, а теперь хочу одного — чтобы они не умирали по моей вине.
Говоря так, она гладила девочкины ножки, полуспрятанные мхом, а потом прижалась к ним щекой и поцеловала их.
— Принцесса, — сказала девочка, — они не всегда будут умирать. Попробуй сейчас, только не рви их. Цветы нельзя рвать, если их не даришь. Потрогай очень нежно…
Рядом вырос серебристый цветок, вроде подснежника. Розамунда робко протянула руку и тронула его. Он задрожал, но не погиб.
— Потрогай ещё, — сказала девочка.
На этот раз он стал чуть ярче и, кажется, больше.
— Ещё…
Теперь он раскрылся и стал расти, пока не уподобился нарциссу, только не белому, а палевому. Цвет его сгущался и превратился наконец в червонно-золотой. Розамунда смотрела на него, не смея двинуться; когда же преображение завершилось, вскочила, сцепив руки и молча глядя на девочку.
