Константин Арбенин - Король жил в подвале и другие сказочные истории
– А что же ты раньше молчал, любимый?
– Не знаю, – отвечает разбойник, – как-то всё не получалось, дорогая. Всё беготня, стрельба… Не знал, с чего начать.
Тут снова обнимания у них пошли, поцелуи, а потом свалились они оба на сундук, и началась там у них возня – полный абордаж.
«Ну всё в порядке, – размышляет Эхо, – дальше уж я им не понадоблюсь, они теперь долго друг от друга не отойдут, а вблизи Эхо без надобности».
Дальше Эху неудобно стало, оно, чтобы не мешать влюблённым, вылетело из пещеры и до самого утра бродило по горам, разминало на природе своё заспанное невидимое тело. А что – раз в век и прогуляться можно.
Утром вернулось Эхо домой уставшее, тут же на боковую устраиваться стало. Успело только рассмотреть, что ни разбойников, ни клада в пещере уже нет, порядок наведён идеальный, яма закопана. Вот и славно, вот и хорошо, можно ещё годков сто вздремнуть…
А разбойник с разбойницей после того случая поженились и сокровища капитана Брынзы взяли себе в приданое. И надо сказать, из них получилась образцовая разбойничья семья. Впрочем, разбойничать они перестали: открыли своё небольшое дельце по изготовлению модных наглазных повязок, купили дом, нарожали детей и всё такое прочее. Теперь они – уважаемые люди. Ну а каким образом супруги нажили свой первоначальный капитал – об этом никто не знает, кроме, разве что, Эха. Но Эхо, как говорится, к делу не пришьёшь, тем более если оно глуховатое и любит поспать.
Тридцать третий богатырь
Жили-были тридцать три богатыря и их взводный – дядька Черномор.
Жили они в Русском народном музее изобразительных искусств на картине художника Васнецова «Морское войско». Весь день стояли богатыри по стойке смирно перед посетителями, а поздним вечером, когда музей закрывался и Черномор давал команду «вольно», разбредались по берегу и занимались делами – личными и хозяйственными. Кто приводил в порядок территорию, кто надраивал шлемы и кольчугу, кто чистил до блеска сапоги и подшивал свежие подворотнички к косовороткам, кто занимался физическими упражнениями. Особо бойкие богатыри уходили до утра в морскую пучину и водили там с русалками хороводы и шуры-муры, но к утру обязательно возвращались назад, чтобы успеть на поверку и строевой смотр. А дядька Черномор тем временем коротал свою бессонницу на картине художника Кустодиева «Ужин купчихи», до утра распивая с этой самой купчихой чаи и вкушая ватрушки. По возвращении он строил своих богатырей в шеренгу и, как только убеждался, что весь личный состав на месте и выглядит должным образом, давал команду к открытию музея. Богатыри Черномора побаивались, но уважали.
Такой распорядок продолжался изо дня в день, из ночи в ночь. Но вот однажды самый младший богатырь рядовой Яков Яковлев, тот, который стоял в строю тридцать третьим, ушёл вечером на картину «Алёнушка» того же художника Васнецова. По отношению к Алёнушке у него были самые серьёзные и в то же время самые романтические намерения. Всю ночь они просидели на берегу озера, на камушке, и разговаривали. Говорили об изобразительном искусстве да ещё немного о том, может ли персонаж одной картины жениться на персонаже другой картины того же самого художника? Не будет ли это краскосмешением? Рядом с Алёнушкой богатырь совсем потерял счёт времени и опомнился только тогда, когда за окнами музея начало светать, а из самого дальнего зала послышался громовой бас дядьки Черномора – это взводный начал производить перекличку.
«Рядовой Афанасий Афанасьев! – Я! – раскатилось по залам богатырское эхо. – Рядовой Богдан Богданов! – Я!»
Богатырь Яков Яковлев побледнел. Алёнушка оторопела, но тут же взяла в руки себя и своего суженого: решительно схватив богатыря за рукав, она потянула его на соседнюю картину «Иван-царевич на сером волке». Царевич оказался пареньком смышлёным: сразу сообразил, что к чему, уступил волка, и тот понёс богатыря по выставочным залам, развивая невиданную даже в сказках скорость.
«Рядовой Зураб Зурабов! – бесстрастно голосило эхо. – Ефрейтор Игнат Игнатов!»
На пути богатыря и серого волка одно за другим вырастали из земли препятствия и засады. В зале экспрессионистов самые соблазнительные девы пытались увлечь богатыря в свои кокаиновые райки. Рядовой Яков Яковлев только смеялся им в лицо и отмахивался от дев, как от назойливых мух.
В зале кубистов невероятные конструкции с грохотом вываливались из рам и загромождали собою двери, пытаясь преградить путь путешественникам. Серый волк перегрызал их пополам своими железными клыками и расшвыривал в разные стороны.
В зале сюрреалистов самые изысканные кошмары старались утянуть их в сети, порождённые сном разума. Богатырь только плевал на них через левое плечо.
Все преграды преодолевались с лёгкостью, ведь всё это время путешественники слышали отголоски переклички, проводимой дядькой Черномором.
«Сержант Трифон Трифонов! – Я! Рядовой Устин Устинов! – Я» – доносило троекратное эхо.
Богатырь Яков Яковлев знал: опоздай он на поверку, посадит его Черномор под арест на полотно художника Верещагина «Турецкая гауптвахта», а то и того хуже – отдаст в бурлаки на соседнюю картину художника-передвижника Репина. Тогда не видать ему больше своей Алёнушки!
«Рядовой Эраст Эрастов!» – эхо беспощадно приближалось к концу списка!
«Рядовой Юрий Юрьев! – Я!»
В самый последний момент богатырь на скаку спрыгнул с волка, вскарабкался по раме к тому краю картины, где оканчивался богатырский строй, и втиснулся на привычное место между рамой и тридцать вторым своим собратом.
«Рядовой Яков Яковлев!»
«Я!» – громче обычного откликнулся богатырь.
Черномор ничего из ряда вон выходящего не заметил, глаза уже были не те: не в его возрасте пить по ночам столько чаю! Он спокойно свернул свиток со списком личного состава, сунул его в сапог и, расчесав ручищей полутораметровую бороду, занял своё командирское место. Двери зала распахнулись…
У посетителей музея зрение было получше, чем у дядьки Черномора: многие из них обратили внимание, что тридцать третий богатырь сегодня как-то слегка растрёпан и выражение лица у него невероятно счастливое. Те из любителей живописи, кто носил на носу очки, приметили такое же выражение лица и у Алёнушки. Ну а самые внимательные – те углядели, что волк под Иваном-царевичем был весь в мыле и летел не в ту сторону: Иван-царевич со своей царевной сидели на нём задом наперёд.
Маруся-дурочка и Иван Премудрый
У одного дедушки было три внучки: старшая и средняя – красавицы неописуемые, одна умней другой, а младшенькая – хоть собой и хороша, да больно глупенькая. Старшие внучки растут-расцветают, одна с другой умом да красотою меряются, а младшая в те споры даже вступить не пытается, всё дурочку валяет. Так её и звать стали: Маруся-дурочка.
Вот настала пора девицам невестами становиться, мужьями обзаводиться. Сёстры быстро сработали: старшая нашла себе чиновника, а средняя – урядника. Вот они уж и свадьбы отпраздновали, уже и к супружеской жизни приступили, стали все её блага вкушать: ездят на автомобилях иных марок, ванны принимают из самой дорогой грязи, гостей встречают прямо в вечернем туалете, а в областном театре для них отдельное ложе зарезервировано – хоть весь спектакль спи. Словом, не жизнь, а сплошная краковская колбаса с изюмом. Только младшая сестра ни на ком взгляд свой остановить не может, так и живёт холостячкой: то этот ей не гож, то тот не люб, – дурочка, одно слово. Старшие сёстры на неё рукой махнули, а дед осерчал и слёг, но помирать пока не собирается.
– Вот, – говорит, – когда Маруська замуж выйдет, тогда и помру, не ранее.
Маруся в дедушкином доме так и живёт, ухаживает за стариком, по хозяйству целый день хлопочет – откуда ей ума набраться? И жениха себе не ищет, думает, по глупости своей, что жених для неё сам собой сыщется, на дом придёт. Только что-то он не торопится, а ходит в их дом лишь один однорукий почтальон Ипатич, отставной гвардейский солдат: приносит газеты да журналы всякие.
Вот однажды пришёл Ипатич и говорит:
– Ступай, Маруся, на пошту, там до тебя ценный бандероль пришёл, а мне его одной клешнёй не доставить, значить. Вот тебе на тот бандероль ценная квинтанция.
Удивилась Маруся: ей в жизни писем никто не слал, а тут целая бандероль, почти посылка! Накинула она платок на плечи, да и бегом на почту. А на дворе в ту пору дождь лил-поливал, глину намывал. Все посельчане по домам разбежались, а Маруся-то дурочка – идёт себе прямо под дождём, ртом капельки отлавливает. Так дождю возрадовалась, что и заплутала: зашла на какую-то незнакомую улицу. Ищет взглядом, у кого бы дорогу до почты расспросить. Увидела терем высокий, крашеный, а в окошке маячит добрый молодец – очки свои снял, стёклышки под струями дождя промывает, глаза сожмурил так, что и лица не рассмотреть.
– Сударь добрый молодец, – обращается к нему Маруся, – не подскажешь ли, как мне к почте пройти?
