Лазарь Лагин - Старик Хоттабыч
— Безусловно! Вот видишь, — обрадовался Волька, — ты начинаешь понимать мою мысль!
— Очень рад, — кисло улыбнулся Хоттабыч. — Помнится, ты мне как-то говорил, что твой глубокоуважаемый отец работает мастером на заводе. Так ли я говорю?
— Угм!
— Он самый главный на этом заводе?
— Нет, не самый. Папа-мастер, а ещё над ним есть начальник цеха, главный инженер, директор.
— Ну так вот, — победоносно заключил свою мысль Хоттабыч — на богатства, которые я тебе дарю, ты сможешь купить своему превосходному отцу завод, на котором он работает, и ещё много разных других заводов.
— Он и так принадлежит отцу.
— Но ведь ты только что сам говорил, Волька ибн Алёша…
— Ему, если хочешь знать, принадлежат и завод, на котором он работает, и все другие заводы и фабрики, и все шахты, рудники, железные дороги, земли, воды, горы, лавки, школы, университеты, клубы, дворцы, театры, парки и кино всей страны. И мне они принадлежат, и Женьке Богораду, и его родителям, и…
— Ты хочешь сказать, что у отца твоего имеются компаньоны?
— Бот именно — компаньоны! Около двухсот миллионов равноправных компаньонов! Сколько же, сколько населения в нашей стране!
— У вас очень странная и непонятная для моего разумения страна, — буркнул Хоттабыч из-под кровати и замолчал…
На рассвете следующего дня телефонный звонок поднял с постели заведующего районным отделением Государственного банка. Заведующего экстренно вызывали в контору.
Взволнованный таким ранним звонком, он примчался к месту работы и увидел во дворе дома, где помещалось отделение банка, множество слонов, верблюдов и ослов, нагруженных тяжёлыми тюками.
— Тут один гражданин хочет внести вклад, — сообщил ему растерянный дежурный.
— Вклад? — удивился заведующий. — В такую рань?.. Какой вклад?..
В ответ на это дежурный молча протянул заведующему исписанный твёрдым детским почерком листок из ученической тетради. Заведующий прочитал бумажку и попросил дежурного ущипнуть его за руку. Дежурный растерянно выполнил эту просьбу. Заведующий поморщился от боли, снова посмотрел на листок и промолвил.
— Невероятно! Просто невероятно!
Гражданин, пожелавший остаться неизвестным, подарил Государственному банку на любые нужды, по усмотрению последнего, двести сорок шесть тюков золота, серебра и драгоценных камней общей стоимостью в три миллиарда четыреста шестьдесят семь миллионов сто тридцать пять тысяч семьсот три рубля восемнадцать копеек.
Эта сумма могла получиться на несколько десятков рублей больше, но Волька оставил у себя три золотые монеты, чтобы заказать для бабушки золотые коронки на зубы…
Но самое удивительное случилось минутой позже. Сначала животные, на которых привезли сокровища, потом люди, которые привели животных, а потом привезённые на этих животных сокровища вдруг заколебались, стали прозрачными, как пар, и, как пар, растаяли в воздухе. Свежий утренний ветерок вырвал из рук изумлённого заведующего листок с заявлением, взметнул его высоко над зданием и унёс в неизвестном направлении. Впрочем, вскоре этот листок влетел сквозь открытое окно в комнату, в которой спал сном праведника Волька Костыльков, врос в тетрадку, из которой недавно был вырван, и снова стал совершенно чистым.
Но и это ещё не всё. Уже совершенно непостижимо, как это получилось, но ни работники районного отделения Госбанка, ни Волькины соседи по двору, ни даже сам Волька ни разу впоследствии не вспомнили об этой истории. Словно кто-то начисто стёр её из их памяти.
XXIV. СТАРИК ХОТТАБЫЧ И СИДОРЕЛЛИ
На старика было просто жалко смотреть. Целый день он отсиживался в аквариуме, ссылаясь на то, что у него якобы разыгрался ревматизм. Конечно, это было нелепым объяснением, ибо глупо с ревматизмом забираться в воду.
Хоттабыч лежал на дне аквариума, лениво шевеля плавниками и вяло глотая воду. Когда к аквариуму подходил Волька или Женя, старик уплывал к задней стенке, весьма невежливо поворачиваясь к ним хвостом. Правда, когда Волька отлучался из комнаты, Хоттабыч вылезал из воды, чтобы немножко размяться.
Но, едва заслышав Волькины шаги, он с тихим плеском кидался в аквариум, словно и не думал его покидать. Ему, очевидно, доставляло какое-то горькое удовлетворение, что Волька то и дело начинал упрашивать его вылезть из воды и перестать дуться. Всё это старик выслушивал, повернувшись к мальчику хвостом. Стоило, однако, его юному другу развернуть учебник географии, чтобы подзаняться к переэкзаменовке, как Хоттабыч высовывался наполовину из аквариума и горько упрекал Вольку в бесчувственности. Дескать, как это можно заниматься разными пустяками, когда старый человек так мучается ревматизмом.
Но лишь Волька закрывал учебник, старик снова поворачивался к нему хвостом. Так продолжалось до самого вечера. В начале восьмого он резко взмахнул плавниками и выпрыгнул на пол. Отжав воду из бороды и усов и быстро высушив их у весело гудевшего настольного вентилятора, он сдержанно промолвил обрадованному Вольке:
— Ты меня очень обидел отказом от моих скромных подарков. Твоё и моё счастье, что я обещал тебе не обижаться. Но я обещал не обижаться на тебя, и я не питаю поэтому к тебе никакой обиды, ибо я понял, кто истинный виновник огорчений, которые ты мне, сам того не желая, причиняешь. Наставники твои — вот корень зла! Варвара Степановна, а не ты — юный и неопытный отрок — ответит мне полной мерой за всю горечь последних дней, и я её, недостойную ту Варвару дочь Степана, сейчас…
Он вырвал сразу четыре волоска из бороды: готовилось нечто из ряда вон выходящее.
— Что ты, что ты, Хоттабыч, миленький, дорогой! — залепетал Волька и прямо-таки повис на руках у разъярившегося джинна. — Варвара Степановна нисколечко в этом не виновата!.. Честное пионерское!.. Это всё я сам…
— Нет, виновата, виновата, виновата! — бубнил Хоттабыч, пытаясь выпростать свои руки.
— Не виновата, не виновата, честное пионерское, не виновата!.. — испуганно возражал Волька, лихорадочно придумывая, чем бы ему отвлечь от Варвары Степановны рассвирепевшего джинна. — Знаешь что?.. Знаешь что?.. — Он наконец придумал: — Пойдём в цирк, а? Ну, Хоттабыч, ну миленький!.. Пойдём в цирк! Нам с Женей нипочём не достать билетов, а тебе это ничего не стоит… Только ты можешь нам помочь попасть в цирк… Ты такой всемогущий, ты такой удивительно всемогущий!..
Старик был очень любопытен, падок на лесть, а главное, не в пример другим джиннам, очень отходчив.
— А что ты называешь этим смешным словом, напоминающим чириканье воробья! — Глаза Хоттабыча пытливо загорелись. — Рынок ли это, на котором торгуют попугаями и другими диковинными пернатыми? Да будет тебе известно, что к птицам я равнодушен. Я давно пресыщен лицезрением попугаев.
— Что ты! Это в тысячу раз интересней! Что я говорю в тысячу — в миллион, миллион миллионов раз!..
Хоттабыч сразу забыл о Варваре Степановне. Его глаза загорелись азартным блеском.
— С радостью и удовольствием, о Волька. И знаешь что? Давай поедем туда на верблюде, даже лучше того — на слоне. Представь только, как все будут тебе завидовать.
— Нет, что ты! Не стоит тебе затрудняться, — возразил Волька с подозрительной поспешностью. — Давай лучше, если ты не боишься, поедем на троллейбусе.
— А чего тут бояться? — обиделся старик. — Я четвёртый день без страха взираю на эти железные повозки.
Через полчаса Волька, Женя и Хоттабыч были уже в Парке культуры и отдыха, у входа в цирк Шапито.
Старик сбегал к кассе поинтересовался, как выглядят билеты, по которым пускают в цирк, и вскоре и у него, и у Вольки, и у Жени сами по себе возникли твёрдые бледно-розовые пропуска на свободные места.
Они вошли в цирк, залитый светом множества ярких электрических ламп.
В одной из лож, около самой арены, было как раз три свободных стула, но Хоттабыч решительно высказался против этих мест.
— Я не могу согласиться, — сказал он, — чтобы хоть кто-нибудь в помещении сидел выше меня и моих глубокочтимых друзей. Это было бы ниже нашего достоинства.
Спорить со стариком было совершенно бесполезно, и ребята скрепя сердце уселись на самой верхотуре, в последнем ряду амфитеатра.
Вскоре выбежали униформисты[1] в малиновых расшитых золотом ливреях и выстроились по обе стороны выхода на арену.
Ведущий программу зычным голосом объявил начало представления, и на арену выехала наездница, вся усеянная блёстками, как ёлочный дед-мороз.
— Ну как, нравится? — спросил Волька у Хоттабыча.
— Не лишено интереса и для глаза приятно, — осторожно ответил старик.
За наездницей последовали акробаты, за акробатами — клоуны, за клоунами — дрессированные собачки, вызвавшие сдержанное одобрение Хоттабыча, за собачками — жонглёры и прыгуны. На прыгунах закончилось первое отделение.
