Александр Волков - Страшные немецкие сказки
Оставим в покое обряды, реальные и мнимые, и постараемся понять истинную роль сказочного огня. Он горит не только в ведьмовской печи. Огонь этот переносится героями с места на место. Он опасен для отрицательных персонажей — для самой ведьмы и ее отпрысков, для мачехи и ее родных дочек (череп у Василисы, огненная птица), для неразумных героев (гостья госпожи Труде).
Огню в древности присваивались три функции: жертвенная, апотропеическая (от грен, «отклоняющий зло») и очистительная. Язычники проводили детей через огонь и приносили их в жертву Молоху и Ваалу. Обычай этот сохранялся вплоть до Средних веков. В рукописи XI столетия записано о манихеях: «Когда же рождается у них ребенок [плод свального греха], на восьмой день все они собираются вместе и разжигают посреди своего собрания большой огонь, и затем ребенок проносится в ходе церемонии через огонь… и наконец ребенка сжигают в огне. Оставшееся же они тщательным образом сохраняют… и дают тем, кто стоит на пороге смерти, как если бы это было последнее причастие» [217]. Жертвенного огня в сказках нет, если только не рассматривать изгнание детей родителями как аллегорию жертвоприношения лесной богине.
По мнению Фрэзера, огненный способ избавления от вредных существ — ведьм, колдунов — был известей еще кельтским друидам, причем он распространялся и на диких животных (их сжигают и в сказках). К отголоску этого действа Фрэзер относит карнавальные шествия и костры, на которых сгорают чучела людей, животных и великанов [218]. Может, поэтому в западноевропейском фольклоре превалируют огры и тролли? Когда-то их тоже жгли по-настоящему.
Немцы же и славяне, чтобы отогнать ведьм, сжигали на праздничных кострах преимущественно их чучела, а в Румынии и Сербии огонь разводили для отпугивания вампиров. Христианские святые прибегали к помощи огня для защиты от демонов. Якоб Ворагинский (1230–1298) в «Золотой легенде» рассказывает, как демоны, посланные к дому святого Амвросия для искушений, не могут к нему приблизиться, видя вокруг всего дома «огромное пламя» [219]. Иными словами, ведьма и мертвец представляют опасность до тех пор, пока не сожжены, поэтому Убыр — мертвец несожженный [220].
Огонь подтверждал чистоту обращенных из язычников христиан. В валлийской повести «Бранвен, дочь Ллира» из цикла «Мабиногион» (XII–XIV вв.) в пламя бросают мальчика, чья мать заподозрена в связях с нечистой силой. Это средство было сродни прыжкам через огонь, известным у многих народов. Прыжки не только защищали от мертвецов и демонов, но и изгоняли смерть, поэтому костры нередко разводили после визита на кладбище: «По зарытии покойника в землю скачут иные народы через огонь, веря, что смерть и душа покойника следовать за ними уже не может» [221].
Огнем лечили болезни, вызванные происками нечистых духов; в Германии, например, клали в печь хворых детей [222]. Ну и наконец, как мы видели, огнем «отогревали» покойников или «родителей». Думаю, трупосожжение тут ни при чем — таким способом славяне пытались отделить предков от злых духов. Недаром эти духи (навьи) зачастую являлись на огонек под личиной умерших.
Сказочный положительный герой за редким исключением избегает действия огня, что, вероятно, объясняется влиянием христианства, удалившего из сказок огонь очистительный, но сохранившего огонь апотропеический, хотя, скажем, костры инквизиции по смыслу объединяли в себе эти две функции. То, что ведьма владеет огнем и даже пытается им управлять (дает огонь детям, хочет их сжечь), удивлять не должно: бесы страшатся огня, но их главарь правит адом в виде огненной печи, в которой пылают грешники [223].
Гораздо любопытнее следующий факт: вода не менее опасна для ведьмы, чем огонь. Та же Убыр не сгорает, не разрубается на части, а тонет в воде. Ягу затаптывают в тину. Но ведь и такой способ борьбы с нечистью практиковался нашими предками. Трупы колдунов, ведьм, упырей, еретиков и самоубийц кидали в воду — топили в озерной тине, болоте, реке, «затаптывали в трясину» (sic!) или обливали их водой. Считалось, что вода составляет труднопреодолимое препятствие для беспокойных мертвецов [224].
Если все «ритуальные» сказочные мотивы списать на позднейшие наслоения, что, собственно, останется от инициации? Ничего! И право, жалеть о ней не стоит. Комплекс «ритуализма» с огромным трудом изживается нашими фольклористами, несмотря на осознание ими всей условности пропповской модели. При желании инициацию можно отыскать где угодно — хотя бы в русской мифологии. Не верите? Тогда давайте проведем маленький эксперимент.
Есть у нас один замечательный и очень древний персонаж — банник (баенник), злобный дух, опасный для тех, кто нарушает правила поведения в бане. Обычно он выглядит как маленький старичок с длинной бородой или высокий лохматый мужичина с железными руками и огненными глазами, но может принимать обличья разных животных, между прочим змеи. Его эквивалент — банница (обдериха), женщина с широко расставленными глазами, длинными распущенными волосами и большими зубами, или банная бабушка, дряхлая добрая старушка, которая лечит от всех болезней. Банник напрямую связан с огнем, дымом, очагом. Неугодного ему человека он может запарить до смерти или засунуть в горящую каменку. В старину женщины чаще всего рожали в бане, месте теплом и удобном. Банник или обдериха похищали ребенка и подменяли его своим [225].
Обитает банник в замкнутом, ограниченном стенами сруба пространстве. «Человек, вступающий в баню либо выходящий из нее, — пишет Н.А. Криничная, — оказывается одновременно в двух мирах и двух измерениях: одной ногой он стоит в сакральном банном пространстве либо на его границе (порог), другой — за пределами этого пространства». Когда-то под порогом новой бани хоронили умерших, а позднее там зарывали черную курицу. По версии Н.Н. Харузина, похороны проходили в самой бане. На северо-западе России баня осмысливалась в качестве домовины или вместилища для гроба. В ней происходила встреча живых и мертвых. В.Ф. Райан так прямо именует баню пограничьем между мирами [226].
Невест перед свадьбой изолировали в бане, где их напутствовали банник или обдериха. Баня служила местом проведения гаданий, заговоров и т. п. На Русском Севере будущий колдун шел в баню на рассвете и призывал там лягушку, которую должен был проглотить. По сведениям Криничной, обучающийся колдовству проходил, по сути, обряд инициации: в полночь он пролезал в пасть огромного, дышащего огнем мифического животного (чаще всего собаки), которое сидело на полке, и вылезал из его зада. Магическим ореолом было окружено лечение болезней в бане. Особое значение придавалось «живой» воде (воде из родника) и «живому» огню, добытому посредством трения дерева о дерево на пороге бани. В старинной легенде Николай Чудотворец и поп лечат людей в бане: рассекают их на куски, моют каждый кусок и «собирают» заново [227].
Теперь понятно, кто такая Яга? Это бывшая обдериха — матриархальный образ, который позднее был заменен мужским духом (карликом и великаном), но сохранил ряд светлых черт (банная бабушка = дарительница) и тотемных признаков. Курьи ножки произошли от черной курицы, зарытой под порогом. Деревянная баня так же тесна, как избушка Яги, и так же ассоциируется с домовиной. Именно через баню осуществлялся вход в царство мертвых. Правда, баня не связана с лесом, но и Яга не всегда живет в лесу. А связь с водой очевидна. Избушка может стоять на «чистом месте у моря», то есть на задах огорода, у реки. Яга моет героя в бане.
Поскольку в бане проходила инициация, банные духи были благорасположены к детям, а с утратой смысла обряда стали их похищать. Однако невестам они помогают до сих пор. Вызывает недоумение лишь обнаруженная Криничной пасть, но ведь и Пропп за своими пастями «за три моря» ходил. Зато всплыла связь с огнем, которой у Проппа не было. Сначала огонь лечил и очищал, а после забвения принялся уничтожать людей. Ну а как вам расчленение и «воскрешение»?
Несложная цепочка рассуждений — и готов новый ритуал! Вы спросите, откуда взялась русская баня у других народов? Но ведь стояли когда-то в британских и германских лесах туземные дома с пастями. Чем баня хуже? А русские сказки — вообще самые архаические…
Кстати, о доме. Избушка Яги иногда бывает «пирогом подперта», «блином крыта». Этот «дом еды» вкупе с пряничным домиком Пропп относит к яствам мертвых, предназначенным для накормления героя [228], так что можно запутаться: дом с его пастью кушает неофита или неофит — дом?
Пропп умолчал о родине пряничных домиков — французской стране Кокань и немецкой Шлараффии. О пищевом изобилии он помянул и даже отметил его реакционность: мол, такие представления исходили от «сословия жрецов», а «трудовые слои» ощущали их вредность [229]. А ведь в образах названных стран воплотились именно простонародные мечты. Кокань начинает оформляться примерно в XIII в., а Шлараффия впервые упоминается в поэме Г. Виттенвейлера «Кольцо» (1410), хотя братья Гримм считали ее источником старонемецкое стихотворение XIII в. Домик из оладий, пирогов, пряников является непременным компонентом Кокани и Шлараффии:
