Эрнст Гофман - Принцесса Брамбилла
― Если не ошибаюсь, ― обратился Джильо к малышу, ― я уже вмел честь видеть вас, любезнейший синьор, на крыше экипажа принцессы Брамбиллы?
― Так оно и есть, ― ответил тот, ― я состоял тогда на службе у принцессы, отчасти состою и теперь, но главным образом являюсь бессменным камердинером вашего высочества, достойнейший принц!
Пульчинелла, освещая дорогу, ввел их в роскошный покой и тут же скромно удалился, заметив, что, где и когда б он принцу ни понадобился, пусть только нажмет кнопку, и он мигом явится; хотя здесь, в нижнем этаже, он единственная, одетая в ливрею шутка, но по расторопности и проворству заменяет целый штат слуг.
― Ах! ― вскричал Джильо, оглядываясь в пышном, богато убранном покое. ― Только теперь я узнаю, что нахожусь в своем дворце, в княжеской опочивальне. Мой импресарио велел ее расписать, но не заплатил художнику денег, и когда тот ему напомнил о них, дал бедняге затрещину; машинист же в отместку отхлестал импресарио факелом фурий! Да! Я опять в родных княжеских владениях! Но, милейший Челионати, вы хотели вывести меня из страшного заблуждения по поводу танца. Прошу вас, говорите. Однако давайте сядем.
Оба опустились в мягкие кресла, и Челионати начал:
― Знайте, принц, особа, которую вам подсунули вместо принцессы Брамбиллы, не кто иная, как смазливая модистка по имени Джачинта Соарди.
― Возможно ли? ― изумился Джильо. ― Но кажется, у этой девицы есть возлюбленный, какой-то жалкий актеришка Джильо Фава?
― Конечно, ― ответил Челионати. ― Однако можете себе представить, что именно за этим жалким, нищим актером, за этим театральным принцем и бегает по всем закоулкам принцесса Брамбилла. Она старается подсунуть вам модистку, именно для того, чтобы вы, впав в безумную, нелепую ошибку, влюбились в нее и отвратили от помянутого театрального героя!
― Что за мысль! ― возмутился Джильо. ― Что за дерзновенная мысль! Поверьте мне, Челионати, это злые бесовские чары во все вносят путаницу, странно сплетая в единый клубок. Но я разрушу это наваждение: отважней рукой подниму я меч и уничтожу всякого, кто посмеет допустить мысль, будто моя принцесса любит его.
― Так сделайте это! ― лукаво усмехаясь, откликнулся Челионати. ― Сделайте это, любезнейший принц! Для меня самого очень важно скорее убрать с дороги этого дурака.
В эту минуту Джильо подумал о Пульчинелле, о готовности малыша служить ему. Он нажал потайную пружинку, и Пульчинелла мгновенно явился. Совмещая в одном лице множество разнообразных должностей, он потрудился за повара, официанта, кравчего и через несколько минут, накрыв стол, подал вкусный ужин.
Плотно наевшись, Джильо заявил, что кушанья и вина все получились на один вкус; чувствуется, что их готовил, приносил и подавал один человек. Челионати ответил, что, может быть, именно поэтому принцесса Брамбилла сейчас охотно отказалась бы от услуг Пульчинеллы. Он вечно торопится и так самонадеян, что все хочет сделать сам и из-за этого не раз уже ссорился с Арлекином, который весьма нахально притязает на то же.
В подлиннике этого изумительного каприччио, коему рассказчик в точности подражает, в этом месте есть пробел. Выражаясь музыкальным языком, тут не хватает перехода из одной тональности в другую, так что новый аккорд дается без надлежащей подготовки. Да, можно сказать, что каприччио как бы обрывается на неразрешенном диссонансе. Иными словами, у принца ― под ним, конечно, разумеется Джильо Фава, угрожавший смертью тому же Джильо Фаве, ― внезапно поднялись сильнейшие боли в животе, которые он приписал стряпне Пульчинеллы. Но Челионати дал Джильо несколько капель болеутоляющего, и он заснул, после чего во дворце поднялся ужасный шум. Так и неизвестно, что это был за шум и как Челионати и принц, он же Джильо Фава, покинули дворец.
Дальше в рассказе повествуется примерно следующее:
«День клонился к концу, когда на Корсо появилась маска, привлекшая всеобщее внимание своей из ряда вон выходящей нелепостью. На ней был несуразной формы колпак с двумя длинными петушиными перьями и личина с большущим, как слоновый хобот, носом, оседланным непомерной величины очками; одета она была в камзол с крупными пуговицами, небесно-голубые шелковые панталоны с темно-красными бантами, розовые чулки и белые башмаки, тоже в темно-красных бантах, а на боку у маски болтался красивый острый меч.
Благосклонный читатель знаком с этой маской по первой главе, и посему знает, что за ней не мог скрываться никто, кроме Джильо Фавы. Но едва эта маска разок-другой прошлась по Корсо, как бешеный капитан Панталоне, которого мы уже несколько раз видели в нашем каприччио, гневно сверкая глазами, подскочил к ней и заорал:
― Наконец ты мне попался, проклятый театральный герой! Презренный белый мавр! Теперь ты от меня не уйдешь! Обнажай свой меч, трус, и защищайся, или я всажу в тебя свою деревяшку!
И сумасбродный капитан Панталоне стал размахивать в воздухе широким деревянным мечом. Но Джильо отнюдь не струсил перед таким внезапным нападением, а, наоборот, спокойно и хладнокровно сказал:
― Какой еще там неотесанный мужлан вздумал биться со мной на поединке, не имея понятия о настоящих рыцарских обычаях? Послушайте, мой друг, если вы действительно узнали во мне белого мавра, то вам должно быть ведомо, что я герой и рыцарь не хуже всякого, и только подлинная галантность побудила меня расхаживать тут в небесно-голубых штанах, розовых чулках и белых башмаках. Ибо таков бальный наряд по моде короля Артура. Однако на боку у меня сверкает добрый меч, и я по-рыцарски отражу ваши удары, когда вы по-рыцарски вызовете меня, если только вы не просто немецкий балаганный шут, переиначенный на итальянский лад, а действительно чего-то стоите!
― Простите, о белый мавр, ― ответила маска, ― что я хоть на минуту забылся и не воздал должное герою и рыцарю! Но клянусь княжеской кровью, которая течет в моих жилах, я докажу, что с не меньшей пользой, чем вы, читал превосходнейшие рыцарские романы!
И княжеского рода капитан Панталоне отступил на несколько шагов, встал в позицию, держа меч наготове, и с искренним доброжелательством сказал:
― Не угодно ли?
Джильо отвесил противнику изящнейший поклон, быстро выхватил меч из ножен, и бой начался. Вскоре все заметили, что оба ― капитан Панталоне и Джильо ― отлично знают свое рыцарское дело. Твердо упершись левой ногой в землю, они, то, притопнув, выбрасывали вперед правую в смелой атаке, то отступали назад в защитную позицию. Сверкая, скрещивались клинки; быстро, как молния, следовал удар за ударом. После жаркой грозной схватки дуэлянтам пришлось отдохнуть. Взгляды их встретились, и вместе с яростным пылом сражения в них вспыхнула такая любовь, что они бросились друг другу в объятия и зарыдали.
После этого бой возобновился с удвоенной силой и искусством. Но в ту минуту, как Джильо хотел отразить хорошо рассчитанный удар противника, тот проколол мечом бант на его левой штанине, и бант, застонав, свалился.
― Стой! ― крикнул капитан Панталоне. Рану исследовали и нашли ее незначительной. Нескольких булавок оказалось достаточно, чтобы прикрепить бант к прежнему месту.
― Я желаю, ― заявил капитан Панталоне, ― взять меч в левую руку, моя правая сильно устала от тяжелой деревяшки. Но ты можешь, как раньше, держать свое легкое оружие в правой руке.
― Боже упаси, ― возразил Джильо, ― нанести тебе такую обиду! Нет, я тоже возьму оружие в левую руку: это будет справедливо, и так мне легче будет тебя сразить.
― Пади ко мне на грудь, добрый, благородный товарищ! ― воскликнул капитан Панталоне. Враги опять крепко обнялись, плача, рыдая, растроганные возвышенностью своего поведения, и снова злобно напали друг на друга.
― Стой! ― закричал, в свою очередь, Джильо, заметив, что удар его пришелся по шляпе противника. Тот сначала и слышать не хотел ни о какой ране; но поле шляпы свесилось ему на нос, и он невольно должен был принять великодушную помощь противника. Рана оказалась легкой, и шляпа, когда Джильо привел ее в порядок, осталась все тем же добротным войлоком. С удесятеренной любовью взглянули враги друг на друга; каждый из них испытал, сколь отважен и великодушен другой. Они обнялись, поплакали, и бой закипел с новой силой. Джильо не успел отпарировать удар, меч противника вонзился ему б грудь, и он, бездыханный, навзничь рухнул на землю.
Невзирая на трагический исход поединка, толпа, когда уносили труп Джильо, грянула таким хохотом, что все Корсо дрогнуло. А капитан Панталоне хладнокровно сунул свой широкий деревянный меч в ножны и гордо зашагал вниз по Корсо.
― Да, ― сказала старая Беатриче, ― я покажу на дверь старому безобразному шарлатану, этому синьору Челионати, если он опять заявится сюда сбивать с толку мое милое дитятко. Теперь и маэстро Бескапи заодно с ним, потакая его глупостям. ― В какой-то мере старая Беатриче была права. Ибо с той поры, как Челионати зачастил к прелестной Джачинте Соарди, девушку словно подменили. Будто одержимая каким-то неотвязным сном, она временами говорила такие странные, непонятные вещи, что старуха опасалась за ее рассудок. Основной мыслью Джачинты, вокруг которой все вертелось, как читатель мог уже догадаться из четвертой главы, было то, что богатый, блестящий принц Корнельо Кьяппери любит ее и готов предложить ей руку. Старая Беатриче, наоборот, утверждала, что зловредный Челионати, бог знает с какой целью, набивает ей голову подобным вздором, ибо если принц и в самом деле ее любит, то совершенно непонятно, почему он давно уже не посетил свою милую в ее квартирке: обычно принцы в этом деле промашки не дают. Затем, те несколько дукатов, которые Челионати им подсунул, вовсе не говорят о княжеской щедрости. Она уверена, что никакого принца Корнельо Кьяппери нет и в помине, а если бы такой и существовал, то не сам ли старик Челионати со своего помоста близ Сан-Карло возвестил, будто ассирийский принц Корнельо Кьяппери, дав вырвать себе коренной зуб, бесследно пропал, и его невеста, принцесса Брамбилла, теперь его разыскивает.
