Брайан Джейкс - Мартин Воитель
Подпрыгивая и делая пассы, он обошел ящик кругом:
Потешим честную компанию -
Несчастный исчезнет по манию.
Свершится великое чудо -
Навеки исчезнет оттуда!
Ловким движением лапы Баллау извлек, казалось из воздуха, ореховый прутик. Раз, два, три — он ударил этим прутиком по ящику, взывая:
Рыкати-дрыкати, чука-банзай!
В ящике лис, растворись! Исчезай!
Затем, повернувшись к Бадрангу, Баллау поклонился и, тяжело дыша, будто от усталости, произнес:
— Он исчез. Ящик пуст. Показать?
Тиран злобно улыбнулся и покачал головой:
— Нет. Не нужно открывать ящик. Однако если лиса там действительно нет, надеюсь, ты не будешь возражать, если я сделаю вот так!
Рванувшись вперед, Бадранг мощным ударом вонзил кинжал в крышку ящика по самую рукоять. Ошеломленная публика ахнула, затем капитан Трамун Клогг, подняв абордажный палаш, бросился к Бадрангу с воплями:
— Убийца! Я ж тебе говорил, Бадранг, — волшебников не трогать!
Баллау действовал с молниеносной быстротой. Сделав Клоггу подножку, он выхватил у него палаш и, взявшись за рукоять обеими лапами, вонзил его в ящик. Затем повернулся, помог пирату встать и отряхнул его.
— Нет-нет, кэп. Если я говорю, что лис исчез, так можешь не сомневаться. Эй, Гуррад! Не желаешь ли кинуть в ящик свое копье? Ну, кто хочет, не стесняйтесь!
На мгновение все стихло, а потом Гуррад метнул в ящик тяжелое копье, которое с треском прошило обе его стенки. Тут же, будто по сигналу, на сцену полетели кинжалы, копья, стрелы и даже мечи. Через несколько секунд ящик стал похож на подушечку для булавок. Баллау с силой ударил по ящику своими длинными задними лапами. Ящик распался, и все присутствующие смогли убедиться, что лис и в самом деле исчез.
Разведя лапы в стороны, заяц ухмыльнулся:
— Видите, когда кролик-волшебник Килорк творит чудеса, это самые что ни на есть настоящие чудеса!
Сквозь затихающий гром аплодисментов послышался визгливый голос Друвпа:
— Рабы убегают! Скорее, они убегают!
17
Весь день четверо друзей продирались через густой кустарник, а тени, за которыми они шли, все удлинялись, предвещая наступление вечера. День выдался жаркий, и пройти удалось немного. Вытирая пот со лба, Роза нагнала Паллума. Мартин шел впереди, делая в кустах просеку мечом Амбаллы.
— Уф! Когда солнце зайдет, станет прохладнее, но в темноте исчезнут тени, за которыми мы идем.
Они подождали Грумма. Моргая, крот вытер влажный кончик своего носа:
— Уф! Под землей-то оно попрохладнее будет. А не пора ли нам, это самое… привал сделать?
Роза оглянулась:
— Давайте устроим лагерь возле вон того старого засохшего дуба.
Паллум расплылся в улыбке:
— Ты имеешь в виду засохший дуб с тремя верхушками?…
Прихлопнув лапками, Роза продекламировала первые строчки наставления Полликин:
— «Три на вершине мертвеца»! Ха-ха, вот и он, старый засохший дуб с тремя вершинами. Пошли!
Почти у самых корней умершего лесного великана они нашли уютное гнездо. Путники ужинали и рассматривали ночное небо, простиравшееся над их древесным балдахином.
Тихо и незаметно занялась заря.
— Давай-ка вставай, Мартин. Ты что, это самое… весь сезон тут пролежать хочешь? — Грумм ткнул в Мартина своей поварешкой. — Что на завтрак желаешь? Сейчас я, значится… супчика сварю.
Мартин встал и потянулся:
— В незнакомой местности огня лучше не разводить.
Грумм куда-то направился, бормоча себе под нос:
— Вот еще, это самое… огня не разводить. Пойду хоть водички свежей отыщу.
Паллум, Мартин и Роза позавтракали пирожками. Солнце стало пригревать, и они сидели, любуясь лесом. Роза встала и встревожено огляделась:
— И куда это Грумм подевался? Он же хотел только воды набрать. Сейчас я его позову…
— Нет, Роза, не повышай голоса. Если Грумм тебя услышит, то услышат и другие. Давайте потихоньку сходим поищем его.
Не успев углубиться в лес, Мартин вдруг остановился. Протянув вперед лапу, он наклонился к Розе и прошептал:
— «Из двух дорог одна опасна». Вот она, Роза. Развилка тропинок. Видишь?
Тропинка, извивавшаяся под сенью высоких деревьев, разделялась надвое — одна налево, другая направо.
— Наверно, Грумм пошел по одной из них, но по какой?
— Надеюсь, ни по какой, — откликнулся Паллум. — Обе выглядят страшновато. Пожалуй, я здесь останусь и подожду — а вдруг Грумм появится?
Роза видела, что еж боится, и осторожно погладила его по колючкам:
— Ты это хорошо придумал, Паллум. Пошли, Мартин.
Некоторое время Мартин с Розой шли по тропинке, ведущей направо. Она петляла, но казалась вполне безопасной. Мартин покачал головой:
— Давай-ка попробуем левую.
Крадучись они двинулись по левой тропинке. Она сильнее заросла и больше петляла, чем правая, от нее так и веяло опасностью. Внезапно Мартин замер. Они сразу же услышали какое-то жужжание. Роза напрягла слух, казалось, кто-то взвизгнул.
— Это Грумм!
— Да, за тем поворотом. — Мартин вытащил свой короткий меч.
Продвигаясь вперед по шажку, они пошли дальше. Жужжание стало громче, — казалось, воздух, которым они дышали, был насыщен этим жужжанием до предела. Кругом висел одуряющий сладкий запах. Они обогнули поворот. Их глазам открылась страшная картина.
Пчелы! Их здесь были миллионы. Пчелы роились на кустах, деревьях, кишмя кишели на земле. Тропу перегораживал упавший вяз, а вдоль нее повсюду стояли огромные ульи — старые ульи, новые ульи, недостроенные и заброшенные, разрушенные. Кое-где через отверстия в ульях виднелись золотистые соты, запечатанные воском. Янтарный нектар капал на землю и на грибы, густо облепившие ствол упавшего дерева. Прижавшись к нему спиной, на земле сидел Грумм, прижав свою поварешку к носу и дыша через нее. От изумления Роза вытаращила глаза: Грумма было почти не видно из-под покрывавших его пчел. Они облепили все его мохнатое тело, от задних лап до кончиков ушей, и угрожающе жужжали. Глаза Грумма были крепко зажмурены. Время от времени он негромко взвизгивал.
— Сиди тихо, Грумм, — шепотом проговорила Роза.
— О-о-о-х, Роза…— донесся из-под поварешки приглушенный голос Грумма. — Попался я тут… Они меня, значится… кусают, правда не все сразу.
Роза продолжала говорить вполголоса:
— Мне тебя очень жаль. Потерпи, сейчас мы тебя выручим.
Еле шевеля губами, Мартин произнес:
— Роза, мы в ловушке. Они отрезают нам путь к отступлению. Ой! Меня ужалили в заднюю лапу! Они начинают на мне роиться. От пчел мечом не отобьешься. О-ой!
Роза оглядела Мартина, затем себя:
— Странно, но на меня не села ни одна пчела. Смотри! — Она вытянула вперед лапу. Ни одна пчела даже не пыталась на нее сесть.
Внезапно Розу осенило:
— Мартин, Грумм, не говорите, ни звука. Смотрите, как только вы откроете рот, вас жалят. Если пчелы не кусают меня, значит, им нравится мой голос. Если им нравится мой голос, когда я говорю, значит, мое пение им и подавно придется по вкусу, если, конечно, я буду петь негромко. Как только вы почувствуете, что можете двигаться, возьмите меня за лапы, и мы попробуем уйти.
Мартин и Грумм неподвижно застыли, подобно двум статуям, покрытым полчищами медленно переползающих с места на место пчел. Роза начала петь:
В долине Полуденной подле холма, Где пышна трава луговая, Где подле ручья приютились дома, Где крыша небес голубая…
Мартин сразу же заметил перемену в поведении пчел. Жужжание почти стихло, а ползавшие по нему насекомые замерли на месте.
— Действует, — шепнул он Розе. — Пой дальше. Я сейчас возьму тебя за лапу. Грумм, когда Роза снова запоет, возьми ее за лапу.
Роза продолжила петь, ее голос казался ласковым ветерком в безмолвную ночь:
Ты там в предрассветный ищи меня час, Где долго, не зная покоя, Всю ночь напролет не смыкавшая глаз, Я жду тебя, жду под ольхою.
Роза протянула друзьям лапы. Почувствовав, что Мартин и Грумм взялись за них, она повернулась и медленно пошла по тропинке назад. Мартин и Грумм осторожно ступали рядом с мышкой. Она продолжала петь, и пчелы стали отваливаться от ее спутников и, лениво жужжа, улетать в свои ульи.
Сезон за сезоном ворочает год,
Цветы на лугу увядают,
И песню печальную ветер несет,
И я все тебя ожидаю…
Обеспокоенный Паллум ждал у развилки. Увидев, что его друзья возвращаются, он пустился в пляс от радости, которая при виде искусанных спутников заметно поубавилась и сменилась тревогой.
— Слава всем сезонам, вот и вы!… Ой, Грумм, да ты весь опух. Что случилось?
Крот улыбнулся:
— Это, Паллум, значится… другая история. Подвинься-ка, уж больно мы намаялись, присесть с устатку надобно.
