Наталья Щерба - Чарана
Закричала Чарана от ужаса, голову руками закрыла, да и грохнулась наземь без чувств.
…И привиделась ей скала диковинная. Будто сидит на самой вершине, на большом прекрасном цветке, что на кувшинку нашу похожий, гигантская птица с глазами рубиновыми да клювом золотым. А позади крылья имеет огромнейшие, сплошь из перьев серебряных, сияющих. А сама Чаранка внизу стоит, и Тайка рядом, – обе бледные, испуганные, пошевелиться не могут.
А птица клюв открыла да слово человеческое молвила, что и до них докатилось, словно гром небесный:
– Пусть ответит та, что изображение моё, из золотого камня высеченное да людьми украденное, вернула… Что хочешь за это?
Глянула Тая на подругу испуганно, молчит – будто язык проглотила.
– И за яйцо спасибо скажу, за украденное, – продолжала птица. – Что же хочешь за это, душа юная?
Чарана тоже молчит – слово лишнее сказать боится.
– Ничего… – Тайка опомнилась. Отошла немного.
– Неужто у цыганок желаний нет? – громыхнуло из золотого клюва.
– Хочу быть красавицей, весёлой и бойкой, как Тайка! – вдруг выпалила Чарана, голову кверху запрокинув и глядя прямо в птичьи глаза алые.
– Да чтоб ты сдохла, проклятая! – возмутилась Тая и с размаху Чаране пощёчину влепила. Крепкую, привычную.
– Исполнено будет, по совести… Всё, что пожелали – всё сбудется!
– Что сбудется?! – Чарана крикнула. Да только не услышал её никто: поднялся страшный вихрь, закрутил, зажжужал, будто пчелиный рой, зашумело, засвистело в ушах, сверкнула молния – и ослепли глаза.
– Тая! Таюшка! – позвали встревожено.
Приоткрыла глаза. Приподнялась. Яшка перед нею на коленях стоит, руку поцелуями покрывает. Вокруг весь табор собрался, от велика до мала. Даже девяностолетняя баба Зира приковыляла. Не имела ещё Чарана к особе своей интересу такого.
– Где я?… – спросила она слабым голосом.
– В таборе, милая, в таборе… Что приключилось с тобой, отрада моя ненаглядная? Кто Чарану, подругу твою, жизни лишил? Кто напал на вас? Как выглядел, узнала кого? Вмиг достану! – тараторил ей Яшка и глазами сверкал: грозно, яростно.
– Чарану? – переспросила. – Жива я… – и на руки свои глянула. Тонкие ручки, изящные. Волосы колечками спутанными вьются, до самого пояса… А на запястьях браслеты – Тайкины, из чистого золота. Ох, как завидовала Чарана браслетам этим… Да и юбка, нарядная, господи, Тайкина!
– Чашу с водой мне принесите… – попросила дрожащим голосом. – Скорее!
Кто-то угодливый сразу и протянул чашу-то. И водичка в ней плескается.
Только Чарана пить не стала. Глянула в отражение. И Тайкино лицо увидела.
Онемела враз – всё поняла. Ай да птица страшная, что утворила…
– Что приключилось с тобой, солнышко?
Обернулась. Яшка в глаза встревожено заглядывает.
– Где… Чарана?
– Мертва. Покоится бездыханная. Ни единой отметины. Лицо ужасом обезображено: будто устрашил вас кто, Тая… А ты возле неё – лежишь, стонешь… Нашёл я тебя, в табор принёс.
Что случилось, что было-то?!
– Ведьма!!! – вскричала вдруг пронзительно. – Ведьма чёртова! На краю села её хата, что возле самого лесу. Убить её, гадину!
Враз крик отчаянный цыгане подхватили. Блеснули ножи в руках у самых горячих, – побежали к селу, ведьму искать, что цыганочку в могилу свела.
«Что же, проклятая, со мной утворила? – Чарана думает. – Стала я Тайкой теперь, первой в таборе красавицей, а она, получается – сгинула?!»
Ведьма хитрая судьбу их переменила, телами обменяла, колдунья лукавая! И погибла Тая, на своё же проклятье наразившись…
Свечерело. А цыгане, что за ведьмой пошли – не вертаются.
Яшка – кудри тёмные, губы страстные, взгляд пламенный, – не отходит, за руку держит. Никто так на Чарану не смотрел, никогда…
Воротились и цыгане храбрые. Ножи попрятали, глаза опустили, – молчат.
– Есть хата на краю села, заброшенная, – тут молвил один из них, – уж десять лет никто не живёт там. А дела бесовские за хатой значатся. Говорят, каждый год человек возле неё умирает, а раз в четыре года – и больше.
Заволновался табор, зашумел, заспорил.
– Долго мы здесь гостили – засиделись…
– Завтра в путь, только солнце лик свой покажет…
– Подальше от села проклятого…
– А сейчас, братья цыгане, не помянуть ли нам Чаранушку песней печальною, унылою…
И враз проснулись, заголосили скрипки надрывно, зазвенели протяжно бубны, вздрогнули печально гитары.
– Спой, Таюшка, развей грусть-печаль, песней душевной…
Э-э-эх, плачьтесь скрипки, стоните пронзительней: Тая, красавица да певунья первая, песню петь будет…
