Хью Лофтинг - Опера доктора Дулиттла
— Но ведь в магазине пела не ты? — спросил доктор.
— В магазине не то что петь, даже дышать трудно: такой там спертый воздух, — ответила канарейка. — Думаю, даже им не смогли бы там петь.
— Почему же ты запела сейчас?
— Потому что я поняла, что меня купили по ошибке. Ведь им послали своего приятеля в магазин за самодовольным желтым самцом. Этот зазнайка чирикает с утра до вечера, хотя у медведя слух и то лучше. Я видела, как ваш приятель спрашивал у продавца о цене. И догадалась, что он ничего не смыслит в птицах, поэтому я запела, чтобы показать вам, что вы не выбросили деньги на ветер.
— Невероятно! — не переставал удивляться доктор. — Действительно, по сравнению с тобой тот желтый самец не поет, а просто дерет горло. Какой у тебя голос, контральто? Или меццо-сопрано?
— Ах, доктор, — пожала плечами зеленая канарейка, — я не знаю, о чем вы говорите. Все эти выдумки людей нам неизвестны, но я могу взять самую высокую ноту.
— Как тебя зовут? — спросил доктор.
— Пипинелла, — ответила птичка.
— А что это за песня, которую ты пела? — продолжал расспрашивать доктор.
— Это история моей жизни.
Доктор удивился еще больше.
— Но ведь это были стихи! — воскликнул он.
— Ну и что же? — горделиво повела головой канарейка. — Я сама их сочинила, даже не сочинила, а изложила в стихах всю мою жизнь. У птиц, живущих в клетках, уйма свободного времени, особенно когда нет необходимости сидеть на яйцах и кормить птенцов.
— Мало того что ты поешь, ты еще и стихи сочиняешь! — восхитился доктор. — В такой маленькой птичке и так много талантов.
— Я еще и музыку сочиняю, — с достоинством добавила Пипинелла. — Я сама написала песню, которую вы только что слышали. — И если вы заметили, я не взяла для своей песни ничего старого и известного. Разве что одну музыкальную фразу из «Любовной песни зябликов». Я вставила ее в то место, где рассказываю, как мой любимый бросил меня и улетел в Америку, а я осталась в слезах на берегу.
Неожиданно беседу доктора с канарейкой прервала утка Крякки. Она принесла чай и бутерброды.
— Уже поздно, доктор, — сказала утка, — не хотите ли перекусить?
Но, к огорчению Хрюкки, который надеялся, что и ему что-то перепадет, доктор отчаянно замотал головой.
— Нет-нет, — наотрез отказался он. — Наша гостья мне намного интереснее любых бутербродов.
Поросенок обиженно хрюкнул себе под нос:
— Подумаешь, пучок перьев! Да я дюжину таких пичуг отдам за ломоть хлеба с солью.
Тем временем доктор Дулиттл нашел в своем старом портфеле нотную тетрадь. Как вы знаете, он недурно играл па флейте и даже иногда пытался сочинять мелодии.
— Не могла бы ты повторить для меня историю своей жизни? — обратился он к канарейке. — Она меня очень заинтересовала.
— С удовольствием, — ответила птичка. — Но сначала налейте мне воды в блюдце, у меня уже пересохло в горле.
— Да-да, конечно! — Джон Дулиттл поспешно вскочил с места и едва не наступил на поросенка.
Поросенок обиженно хрюкнул и забился в угол.
— Вот она, человеческая дружба! Грош ей цена. А ведь я пою ничуть не хуже.
Доктор Дулиттл принес блюдечко с водой и поставил клетку к канарейке.
— Пей, пожалуйста. Я хотел попросить тебя петь помедленнее. Дело в том, что я хочу записать мелодию, а она у тебя очень сложная. А слова твоей песни мы запишем как-нибудь в другой раз.
Глава 2. Белая персидская кошка
Доктор устроился поудобнее и взял в руки карандаш. Зеленая канарейка пела, а он быстро записывал ноты. Маленькие черные значки заполняли страницу за страницей.
Песня была длинная, на полчаса, не меньше. Несчастный Хрюкки время от времени бормотал:
— Чай, наверное, уже остыл, и бутерброды засохли. Ну как можно петь на пустой желудок?!
Наконец канарейка закончила песню, доктор закрыл нотную тетрадь и спрятал ее в портфель. Затем он сел к столу и взялся за чай с бутербродами. Обрадованный Хрюкки тут же устроился рядом с доктором.
— Может быть, ты выйдешь из клетки и поужинаешь с нами? — спросил Джон Дулиттл канарейку.
— А здесь есть кошки? — вопросом на вопрос ответила канарейка.
— Нет, — покачал головой доктор, — я не держу у себя в фургоне кошек.
— Тогда я с удовольствием покину клетку, — сказала канарейка. — Откройте, пожалуйста, дверцу, чтобы я могла выйти.
В разговор вмешался О’Скалли:
— Почему ты боишься кошек? У тебя есть крылья, и ты всегда сможешь упорхнуть.
Канарейка перелетела на стол, села возле тарелки доктора и склевала крошку.
— Конечно, упорхнуть от кошки не трудно, но только в том случае, когда ее видишь, — сказала пичуга. — Но кошки очень любят подкрадываться незаметно, и тогда беды не миновать. Кошки очень ловко охотятся.
— Так уж и очень ловко! — обиделся О’Скалли. — Что касается охоты, то самая последняя дворняга заткнет за пояс любую кошку.
— Ну уж нет, — возразила канарейка. — Вы, собаки, кошкам и в подметки не годитесь. Не обижайся, но это так. Вы можете учуять добычу, выследить ее, догнать лучше любой кошки, но в хитрости вам с кошками не сравниться. Разве вы способны часами сидеть у входа в норку и подкарауливать маленького мышонка? Ты хоть раз видел собаку, способную просидеть неподвижно пять минут? Если собака найдет вход в нору, то она тут же начнет лаять и скрести лапами так, что хозяин норы и носа оттуда не высунет. Нет, мы, птицы, боимся кошек как огня. Уж лучше сидеть в комнате с дюжиной собак, чем с одной кошкой.
— У тебя были уже неприятности из-за кошек? — спросил доктор.
— У меня нет, но у других были, если только смерть можно назвать неприятностью. Я предпочитаю учиться на чужих ошибках. Так безопаснее.
Канарейка умолкла, словно вспоминая что-то, а потом сказала:
— Если хотите, я расскажу вам одну жуткую историю, которая произошла у меня на глазах. Как-то мне довелось жить в одном доме с попугаем. Хозяйка наша была добрая, но недалекая женщина. Однажды ей подарили персидскую кошку. Она была белая, пушистая и очень любила тереться о ноги хозяйки и мурлыкать.
Старый попугай сказал мне в тот вечер:
— Она кажется смирной и добродушной.
Но я не согласилась с Жако — так звали попугая.
— Кошка всегда остается кошкой, — сказала я. — Им никогда нельзя доверять.
— Может быть, именно поэтому они стали такими коварными? — перебил канарейку доктор. — Если тебя постоянно называют лжецом, ты станешь лжецом, если тебя считают негодяем, ты станешь негодяем.
— Ну нет, — не согласилась с доктором канарейка. — Наша хозяйка доверяла своей кошке, и вы сейчас узнаете, что из этого получилось. Она даже иногда оставляла кошку на ночь в одной комнате с нами. Моя клетка висела высоко под потолком, и я не боялась, что кошка доберется до меня. А вот несчастный старый Жако ни за что не хотел поверить, что это милое белое, пушистое животное — страшный хищник. К тому же у Жако не было клетки, он сидел на шестке из двух скрещенных жердочек, а чтобы он не улетел, ему к ноге прикрепили длинную цепочку.
II одни прекрасный день кошка вскарабкалась на шесток к попугаю и уже хотела расправиться с ним, как вдруг Жако показал себя опытным бойцом. В честном бою он мог постоять за себя, да еще как! Своим большим и острым клювом он ударил разбойницу в нос, а затем отхватил ей пол-уха. Кошка взвыла и бросилась наутек.
Тогда я сказала Жако:
— Может быть, теперь ты мне поверишь? Будь осторожен, иначе, как только ты зазеваешься, кошка набросится на тебя сзади и тогда тебе несдобровать. Запомни, Жако: как только ты уснешь при кошке, то уже никогда не проснешься.
Зеленая канарейка умолкла на минутку, прошла по столу к чашке поросенка и отпила из нее каплю молока. Поросенок так опешил, что даже не смог открыть рот, чтобы выбранить «нахальный пучок перьев».
Затем птичка вытерла клюв о скатерть и продолжила свой рассказ:
— Я не в ладах с арифметикой и только поэтому не могу сказать, сколько раз я спасала жизнь доверчивому Жако. Попугаю уже было немало лет, он любил спокойную, размеренную жизнь. У него были свои привычки, и он терпеть не мог, если что-то нарушало их. Он привык принимать ванну по субботам, и у него на весь день портилось настроение, если его вдруг забывали искупать. Но самой опасной его привычкой был сон после обеда. Сколько раз я говорила ему:
— Не спи, Жако! Дверь в нашу комнату никогда не закрывается, и кошка может войти в любую минуту.
Но попугай ни за что на свете не хотел расстаться со своими привычками и пропускал все мои слова мимо ушей.
— Что может быть лучше, чем вздремнуть после обеда, — отвечал он на мои предостережения. — Да пусть в доме бродит не одна, а целая дюжина кошек, и то я не откажусь от послеобеденного сна.
