Вениамин Каверин - Много хороших людей и один завистник
Вот тут неизвестно – сразу она превратилась в Сороку или прежде услышала, как Лора, выбежав из ванной, с ужасом крикнула:
– Не глотай!
Петька принимает таблетки от трусости и становится храбрым
Как же поступил Петька, когда Таня ушла из аптеки «Голубые Шары». Он поскорее купил таблетки от трусости и побежал за ней. Ему стало стыдно, что девочка попросила проводить ее, а он, мужчина, невежливо отказался.
На Козихинской было темно, район незнакомый. Таню он не догнал, потому что останавливался на каждом шагу и хватался за карман, в котором лежали таблетки.
Дом номер три опасно поблескивал под луной. Тощая кошка с разбойничьей мордой сидела на тумбе. Лифтерша, выглянувшая из подъезда, была похожа на бабу-ягу. А тут еще какая-то птица вылетела из окна и стала кружиться над ним так низко, что чуть не задела своим раздвоенным длинным хвостом. Это уж было слишком для Петьки. Дрожащей рукой он достал из кармана таблетки и проглотил одну, а потом на всякий случай – вторую. Вот так раз! Все изменилось вокруг него в одно мгновение. Дом номер три показался ему самым обыкновенным облупившимся домом. Кошке он сказал: "Брысь!" А от птицы просто отмахнулся и даже погрозил кулаком.
Разумеется, он не знал, что ей хотелось крикнуть: "Помоги мне, я – Таня!" Увы, теперь она могла только трещать как сорока!
– Ну, тетя, как делишки? – сказал он лифтерше.
– Не беги, не спеши, – сказала лифтерша. – Посидим, поболтаем.
Возможно, что, если бы Петька принял одну таблетку, он подождал бы Таню у подъезда, но он, как вы знаете, принял две, а ведь две – это совсем не то, что одна.
– Мне некогда болтать с тобой, тетя, – отвечал он лифтерше. – Ну-ка, заведи свой аппарат. – Ив одно мгновение он взлетел на девятый этаж. – Тебя-то мне и надо, – сказал он, взглянув на медную дощечку, и забарабанил в дверь руками и ногами.
Все люди сердятся, когда их будят, но особенно те, которым с трудом удается уснуть. Рассердился и Старший Советник. Но чем больше он сердился, тем становился вежливее. Такая уж у него была натура – опасная, как полагали его сослуживцы. Он вышел к Петьке, ласково улыбаясь. Можно было подумать, что ему давно хотелось, чтобы этот толстый мальчик разбудил его отчаянным стуком в дверь.
– В чем дело, мой милый?
– Здорово, дядя, – нахально сказал Петька. – Тут к тебе пришла девчонка, передай, что я ее жду.
Советник задумчиво посмотрел на него.
– Иди-ка сюда, мой милый, – ласково сказал он и провел Петьку в свой кабинет.
– Здравствуй, папа, – сказал он Старому Дрозду, который сидел нахохлившись в большой позолоченной клетке.
– Шнерр штикс трэнк дикс, – сердито ответил Дрозд.
В кабинете было много книг: двадцать четыре собрания сочинений самых знаменитых писателей, русских и иностранных. Книги стояли на полках в красивых переплетах, и у них был укоризненный вид – ведь книги сердятся, когда их не читают.
– Ты любишь читать, мой милый?
Конечно, Петька любил читать. И не только читать, но и рассказывать. Старшему Советнику повезло – он давно искал человека, который прочел бы все двадцать четыре собрания сочинений, а потом рассказал ему вкратце их содержание. Он усадил Петьку в удобное кресло и подсунул ему "Три мушкетера". Петька прочел страницу, другую и забыл обо всем на свете.
Таня знакомится с Доброй Старой Лошадью
Сорока – нервная птица и не живет в городах. Но Тане, разумеется, не хотелось улетать из родного города – ведь она еще не потеряла надежду снова превратиться в девочку с косой, переплетенной голубой ленточкой и красиво уложенной вокруг головы. Но когда она взлетела на дерево и уселась на ветку, покачивая длинным раздвоенным черным хвостом, никому, конечно, не пришло в голову, что это девочка, а не сорока.
Первый же мальчишка, который увидел Таню на Воробьевых горах, запустил в нее камнем, закричав:
– Гляди, ребята, сорока!
В Нескучном саду на нее накинулись галки, а в зоопарке чуть не проглотил гиппопотам за то, что она уселась на его голову, торчавшую из воды, приняв ее по неопытности за камень.
К вечеру, усталая и голодная, Таня залетела на бега. Здесь жили лошади в таких прекрасных просторных стойлах, что она от всей души пожалела, что Старший Советник не превратил ее в лошадь. Среди них были гордые кони, недавно выступавшие на состязаниях и поэтому находившиеся между собой в дурных отношениях; были молодые, с гордо блестевшими глазами. Но Таня залетела в стойло Старой Доброй Лошади, которая таскала вдоль дорожек бочку с водой и получала за это только побои. Таня вздохнула и в ответ услышала глубокий, протяжный вздох.
– Ну что, девочка, плохи наши дела? – сказала ей Лошадь.
– Откуда вы знаете, что я девочка?
– И ты узнала бы меня, если бы я была без хвоста. Увы, давно ли я жила с папой и мамой на Восьмеркиной, семь! Меня звали Ниночкой, а теперь – Аппетит. Что за нелепое имя! Я очень любила читать, особенно сказки. У меня были синие ленточки в гриве, я хочу сказать – в косах. Каждое утро я чистила зубы и каждый вечер мыла копыта, я хочу сказать – ноги, в горячей воде. Я уже начинала немного ржать по-английски. Сколько тебе лет?
– Двенадцать.
– А мне было пятнадцать. Для лошади это много. Вот почему я действительно Старая Лошадь. У меня болят кости, я плохо вижу, а другие лошади только смеются, когда я говорю, что мне нужны очки. Ежеминутно я ломаю руки – я хочу сказать, ноги – при одной мысли, что никогда больше не увижу своего маленького уютного стойла на Восьмеркиной, семь…
– Вы опять запутались, Лошадь, – сказала Таня. – Вы хотите сказать – своей маленькой уютной комнатки, да?
Великий Завистник
Мне не хочется, чтобы Старая Лошадь рассказала вам эту историю. Вы, наверное, заметили, что она все время сбивалась. Один раз она сказала – лягалась, а между тем речь шла о том, что мама уговаривала ее принять английскую соль. В другой раз она повторила: «Я ржала», и осталось неясным – она громко смеялась или действительно ржала. Словом, лучше я сам расскажу о Великом Завистнике – лучше для меня и для вас.
Это началось давно, когда на свете еще не было ни Петьки, ни Тани, а были другие мальчики и девочки, хорошие и плохие. Два мальчика жили на одном дворе. У одного была черная гладкая маленькая голова, которую он любил втягивать в плечи, а у другого – русая, а на затылке вихор. Каждый день они купались в реке. Раз купались, значит, ныряли. Вот почему Старший Советник спросил Таню, помнит ли еще ее папа о том, как они любили нырять.
Однажды они держали пари, кто дольше просидит под водой. Они глубоко вдохнули воздух и одновременно опустились на дно. "Раз, два, три, – считали они, – четыре, пять, шесть". Сердце билось все медленнее. "Семь, восемь, девять". Больше не было сил. Уф! И они вынырнули на поверхность. Первой показалась маленькая гладкая черная голова, а уже потом – русая, с мокрым вихром на затылке. Черный мальчик проиграл пари.
Потом они выросли, и все, что нравилось одному мальчику, не нравилось другому. Мальчик с русой головой любил бродить по горам. В конце концов он забрался так высоко, что орлы прислали ему золотую медаль. А мальчик с черной головой, спускаясь по лестнице, бледнел от страха.
Первый никогда не думал о себе. Он думал о тех, кого любил, и ему казалось, что это очень просто. А второй думал только о себе. Иногда ему даже хотелось попробовать, как это думают о других, хоть день, хоть час. Но как он ни злился – ничего не получалось.
Потом мальчик с русой головой стал художником, и оказалось, что он умеет делать чудеса. По крайней мере, так говорили люди, смотревшие на его картины. Мальчик с черной головой тоже научился делать чудеса, например, превращать людей в птиц и животных. Но кому нужны были эти чудеса? По ночам он угрюмо думал: "Кому нужны мои чудеса?" Он томился тоской – ведь завистники всегда томятся, тоскуют.
Он ломал руки, когда видел рыболовов, спокойно сидевших с удочкой над водой. Ему становилось тошно, когда он смотрел на юношей и девушек, которые, раскинув руки, ласточкой падали в воду. Он завидовал всем, кто был моложе его. У него не было друзей, он никого не любил, кроме дочки. Его отец когда-то был Министром Двора и Конюшен и никак не мог примириться с тем, что он потерял это звание. Сорок лет он не выходил из дома. Он постоянно ворчал, и, чтобы хоть немного отдохнуть от отца, Великий Завистник время от времени превращал его в Старого Дрозда и сажал в золоченую клетку.
"Здорово, папа", – говорил он ему, и Дрозд отвечал: "Шнерр штикс трэнк дикс".
Нельзя сказать, что Великий Завистник не лечился от зависти – каждое воскресенье Лекарь-Аптекарь приносил ему капли. Не помогали!
Иногда он боялся, что зависть пройдет – ведь, кроме зависти, у него в душе была только скука, а от скуки недолго и умереть. Иногда принимался утешать себя: "Ты хотел стать великим – и стал, – говорил он себе. – Никто не завидует больше, чем ты. Ты – Великий Завистник. Ты – Великий Нежелатель Добра Никому". Но чем больше он думал о себе, тем чаще вспоминал тот ясный летний день, когда два мальчика сидели под водой и считали: "Раз, два, три", – тот день, когда он проиграл пари и в его сердце впервые проснулась зависть.
