Вениамин Каверин - Много хороших людей и один завистник
Да, самое лучшее в мире – это сон, но нет ничего хуже, как проснуться от детского плача. А между тем случилось именно это. Кто-то громко плакал в соседней комнате. Неужели этот уткнувшийся носом в книгу толстый мальчишка?
Вскочив с кровати, Великий Завистник накинул халат, распахнул дверь… Плакала Лора. Она сидела на полу среди разбросанных книг; в руках у нее было длинное сорочье перо, и она плакала так громко, что у Великого Завистника защемило сердце: он, очень любил свою дочь.
– Что случилось? – крикнул он с ужасом.
– Он у… у… у…
– Фу! Ты меня напугала. Умер?
– Нет, ушел.
– Ушел? Это прекрасно… – начал было Великий Завистник, но успел произнести только «прек»… и подпрыгнул, потому что Лора больно ущипнула его за лодыжку. – Ай! Почему ты плачешь, мое бедное дорогое дитя? Ты жалеешь, что я не успел превратить его в летучую мышь?
Вместо ответа Лора легла на пол, прямо в маленькую лужу, которую она наплакала, и принялась бить об пол ногами.
– Хочу, хочу, хочу, – кричала она, – хочу, чтобы он вернулся!
Она колотила своими толстенькими косолапенькими ножками так сильно, что жильцы восьмого этажа поднялись на девятый, чтобы почтительно спросить, не пожаловаться ли им в домоуправление.
– Он вернется, обещаю тебе! Даю честное благородное слово.
– Я не верю! – кричала Лора. – Ты нечестный, неблагородный. Ты сам говорил, что никому нельзя верить.
– Но как раз в данном случае можно, – в отчаянии кричал Великий Завистник. – Не забывай, что я твой отец. Успокойся, я тебя умоляю. Откуда у тебя это перо?
– А-а-а! Я хочу, чтобы он сидел в кресле и читал. Я хочу, чтобы он спрашивал "м-м?.." и смотрел на меня… а-а-а… одним глазом!
– Хорошо, хорошо, он вернется и скажет "м-м?..", чтоб он пропал! И будет смотреть на тебя одним глазом.
Похолодев, он отнял у Лоры перо. Оно было сорочье, а сорочье перо могла выронить только Сорока.
Великий Завистник не находит свой пояс, хотя прекрасно помнит, что повесил его на спинке кровати
"Враги! – уныло думал он, грызя ногти и втягивая маленькую черную голову в плечи. – Мне завидуют, это ясно. Я на виду, мне сорок лет, а я уже Старший Советник. Я доверчивый, а доверчивым всегда худо. Вот пригрел этого мальчишку, а он ушел, даже не сказав спасибо.
Будем рассуждать спокойно: Сорока прилетела не за мальчишкой, а за рецептом. О на еще надеется заказать лекарство в аптеке "Голубые Шары". Но аптекарь – мой друг! Я всегда относился к нему снисходительно… Тем хуже! Во всяком случае, для меня."
"…Я запутался, – думал он через час, пугаясь и холодея. – Мне грозит опасность. Вот что нужно сделать прежде всего: подумать не о себе. Это освежает".
Ему всегда было трудно думать не о себе и главное – неинтересно. Но все-таки он подумал:
"Нет, Лекарь-Аптекарь не посмеет приготовить лекарство без моего разрешения. Ведь он знает, что до первого июля я распоряжаюсь чудесами. И Заботкин умрет".
Улыбаясь, Великий Завистник потер длинные белые руки.
"Да, но его отнесут во Дворец Изящных Искусств. Духовой оркестр будет играть над его гробом похоронный марш, и не час или два, а целый день или, может быть, сутки. Самые уважаемые в городе люди", – думал он с отчаянием, чувствуя, как зависть просыпается в сердце, – будут сменяться в почетном карауле у гроба".
Это была подходящая минута, чтобы надеть ремешок, и Великий Завистник протянул руку – помнится, он повесил его на спинку кровати. Ремешка не было. Он обшарил платяной шкаф – не забыл ли он ремешок в старых брюках? – вывернул карманы, обыскал письменный стол. Он разбудил дочку и пожалел об этом, потому что, едва открыв глаза, она залилась слезами. Он засунул в мусоропровод свою длинную белую руку, и рука поползла все ниже – в восьмой, седьмой, шестой, пятый этаж. Нет и нет! Вытянув губы в длинную страшную трубочку, бормоча: "Ах так, миленькие мои! Значит, так? Хорошо же!" – он вернулся в свою комнату.
Старая Лошадь деликатно стучится в аптеку «Голубые Шары»
Лекарь-Аптекарь сразу же понял, что Таня не принесла ему пояс.
– Не смей говорить, что ты не нашла его! – закричал он, схватившись за сердце. – Все погибло, если ты его не нашла. Он догадается, что это была ты, а если он догадается…
Сороки не плачут, как это доказывает профессор Пеночкин, или плачут крайне редко, как это утверждает профессор Мамлюгин. Но Таня еще совсем недавно была девочкой, и нет ничего удивительного в том, что она разревелась.
– Не сметь! – визгливо закричал Лекарь-Аптекарь. – Ты промочишь пиджак (Таня сидела на его плече), я простужусь, а мне теперь некогда болеть. Что это еще за мальчишка?
Мальчишка, стоявший у двери с виноватым видом, был Петька, и Лекарь-Аптекарь не хватался бы так часто за сердце, если бы он знал, что на Петьке был ремешок, старенький, потертый ремешок из обыкновенной кожи. Но он этого не знал.
– Мало с тобой хлопот! Здравствуйте, теперь еще придется возиться с этим трусишкой. Оставьте меня в покое! У меня больное сердце. Дайте мне спокойно умереть.
Но, по-видимому, ему все еще не хотелось умирать, потому что он выпил рюмочку коньяку, а потом, немножко подумав, вторую.
– Яд, – сказал он с наслаждением. – Давай сюда рецепт, глупая девчонка. Он догадается, что это была ты, и меня, конечно, уволят, если я приготовлю лекарство для твоего отца. А мне, понимаешь, до пенсии осталось полгода. Боже мой, боже мой! Всю-то жизнь я старался не делать ничего хорошего людям, и никогда у меня ничего не получалось, никогда! И вот, пожалуйста, опять! Ну ладно, куда ни шло! В последний раз. Умереть мне на этом месте, если я еще когда-нибудь сделаю хорошее людям… Зверям – другое дело. Птицам – пожалуйста! Но людям… Почему ты так похудел, мальчик? Ты голоден? Возьми бутерброд. Ешь! Я тебе говорю, ешь, подлец! Ох, беда мне с вами.
Он ворчал, и вздыхал, и сморкался в огромный застиранный зеленый платок, хотя, как известно, все аптекари в мире стараются не сморкаться, приготовляя лекарство. А если и сморкаются, так не в зеленые застиранные, а в новенькие, белые как снег платки. Но он сморкался, и моргал, и почесывался, и даже раза два одобрительно хрюкнул, когда стало ясно, что для Таниного отца он приготовил не лекарство, а настоящее чудо. Плохо было только, что вместо одного пузырька он нечаянно приготовил два, а за два ему могло попасть ровно вдвое.
– Возьми, Таня.
Сорока осторожно взяла пузырек, на котором было написано: "Живая вода".
– Так. А второй мы спрячем. Не дай бог, пригодится. Счастливого пути. Живо! – закричал он и затопал ногами. – А то я еще передумаю! Ох, как вы мне все надоели.
И Таня улетела – вовремя, потому что позвонил телефон, и Лекарь-Аптекарь услышал голос, который действительно мог заставить его передумать.
– Как дела, старина? – спросил Великий Завистник. (К сожалению, это был он.) – Я хочу поблагодарить тебя за микстуру. Спал, как ребенок. Здорово это у тебя получилось!
– Пожалуйста, очень рад.
– Погромче!
– Очень рад, – заорал Лекарь-Аптекарь.
– То-то же. Ты вообще имеет в виду, что я к тебе отношусь хорошо. Вот сейчас, например, с удовольствием потрепал бы тебя по плечу, честное слово. Ты ведь, кажется, любишь птиц?
– Что?
– Птиц, говорю! Воробьев там, канареек, сорок?
– Птиц? Нет. То есть, смотря каких. Полезных – да. Которые поют. А воробьев – нет. Они не поют.
– Понятно. Кстати, тут на днях к тебе не залетала Сорока?
– Нет. А что?
– Да тут, понимаешь… просыпаюсь, а на полу Сорочье перо. Уронила. Ну, ты меня знаешь! Захотелось вернуть. Ищет, думаю, огорчается птица. Значит, не залетала?
– Нет.
– Хм… тем лучше. До свидания. Ах, да! Надеюсь, ты еще не забыл, что чудесами распоряжаюсь лично я впредь до распоряжения?
– Что вы!
– Ну то-то. Прощай.
Они одновременно положили трубки и зашагали из угла в угол: Великий Завистник, зловеще бодаясь маленькой черной головкой, а Лекарь-Аптекарь, в отчаянии хватаясь за свой длинный, сразу похудевший нос. Они шагали, думая друг о друге. Мысли Великого Завистника летели в аптеку, а мысли Лекаря-Аптекаря – прямехонько на Козихинскую, три, – и нет ничего удивительного в том, что они столкнулись по дороге. Раздался треск, не очень сильный, но все же испугавший Лошадь, тащившую бочку с водой вдоль Соколиной Горы. Это была та самая Старая Лошадь, которую когда-то звали Ниночкой, а теперь – Аппетит. Ей давно хотелось узнать, заказала ли Таня лекарство, и заодно, если удастся, купить у Лекаря-Аптекаря очки. Купить, правда, было не на что.
"Но, может быть, – думала она, – я сумею оказать ему какую-нибудь услугу? Например, для микстур и настоев нужна вода. А у меня она как раз очень вкусная и сколько угодно".
"…Да, без очков трудно жить, – думала она грустно. – Особенно когда даже подруги норовят стащить твое сено из-под самого носа. Впрочем, какие они мне подруги? Разве они носили когданибудь ленточки в косах? Разве их награждали когда-нибудь почетной грамотой, как меня, когда я перешла в третий класс? Кто танцевал в школе лучше, чем я? Кто пел, как соловей: "И-го-го, и-гого!"?"
