Элинор Фарджон - Седьмая принцесса
Дворец гудел, точно пчелиный улей. Слуги носились взад-вперёд, вешали новые кисейные занавески, подвязывали их лентами, расставляли цветы, полировали до солнечного блеска всё, что могло заблестеть, таскали наверх бадьи с горячей водой, бутылочки с тёплым молоком, подносы с мылом и присыпками, пуховые подушечки с батистовыми оборками, маленькие костюмчики, шерстяные ботиночки, кружевные накидочки и папиросную бумагу — одним словом, всё, без чего никак нельзя окрестить ребёнка. А Нолличек непрерывно попадался всем под ноги, поскольку ходил, уткнувши нос в огромную книгу, которую, судя по всему, собирался прочесть от корки до корки.
Так он столкнулся на дворцовой лестнице с Полл. Она торопилась на берег за рыбой, водорослями, водой и песком для Серебрянки.
— Что ты читаёшь? — спросила девочка, потирая ушибленный локоть.
— Это Словарь Имён, — ответил Нолличек. — Тут собраны все имена, какие существуют на свете. Имя ребёнка тут тоже есть, только я его пока не нашёл.
— Обязательно надо искать? — удивилась Полл.
— Конечно.
— А нельзя выбрать на свой вкус?
— Но я же могу ошибиться. А у ребёнка должно быть единственно верное имя.
— Как это — единственно?
— Вот глупая! Каждому подходит только одно имя. Ты, допустим, можешь прозываться только Полл и никак иначе.
— Да, но…
— Никаких но! Ты Полл, и только Полл. Имя Джемайма, тебе, например, вовсе не подходит.
— Но окрести меня родители Джемаймой, мне бы пришлось это имя носить, хочешь не хочешь. Я бы, конечно, не хотела.
— Вот видишь! — воскликнул Нолличек. — Если человек не рад своему имени, значит, оно неправильное. А мой ребёнок, когда вырастет, будет своё имя любить.
— Тогда не называй её Джемаймой.
— А вот тут ты мне не указ!
— Почему это?
— Потому что не тебе решать!
— Но я её тётя!
— Тёти — не в счёт!
— Откуда ты знаешь? Ты же не пробовал быть тётей! — возразила Полл.
— И пробовать не хочу.
— А из тебя тёти и не получится, в крайнем случае — дядя!
— Не дерзи! — закричал Нолличек.
— А ну-ка, цыц! — приструнила их Нянька, приближаясь с медной грелкой, полной тлеющих угольков. — И кыш с дороги, а то обожгу ненароком.
Нолл вжался в стенку, пропуская старушку, а Полл побежала на море. На берегу Чарли Лун писал что-то на мокром песке острой палочкой.
— Привет, Чарли.
— Здравствуй, Полл.
— Здравствуй…
— Что ты пишешь?
— Не знаю. Волна всё стирает, никак не прочту.
— Пиши, где волна не достаёт.
— Не-е… Тогда придётся решить, что я всё-таки пишу. — Он отбросил палочку. — Как там Серебрянка?
— Вчера дважды подпрыгнула и пыталась расправить крыло. Может, пора снять повязку?
— Серебрянка сама подскажет, — ответил Чарли.
— Знаешь, я теперь тётя, — похвалилась Полл.
— Чья?
— Ребенка. Ты мне дашь рыбы?
— Для ребёнка, которому ты тётя?
— Для Серебристой серпоклювки.
— Пускай теперь сама за рыбой придёт. — Чарли наклонился возле прибоя и накатившая волна кинула ему в руки опаловую раковину. — Ha-ка, отнеси ей, напомни.
— О чём?
— Да хоть о чём-нибудь, откуда мне знать? Одному раковина одно нашепчет, другому другое.
— Красивая… — Полл нежно погладила глянцевитый перламутровый бок раковины и попыталась заглянуть в завитое нутро, — Вот бы поглядеть, что в нутри, в самой серединке.
— Эта раковина не для глядения, а для слушанья. Ладно, спеши-ка домой, а то сейчас с моря наволочёт туману.
— И луна скоро взойдёт, — мечтательно сказала Полл. — Сегодня полнолуние.
— Туман с луной, луна с туманом, — пробормотал Чарли и зашагал вдоль берега, напевая себе под нос.
Вчера я сети выбирал из моря сладких снов.
Ты знаешь, друг, какой вчера попался мне улов?
Зелёная русалочка с чешуйчатым хвостом
Сто песен подарила мне об этом и о том…
А Полл, прижав раковину к уху, побежала по мокрому песку в другую сторону. Там, куда она ступала, оставались ямки, и ямки эти тут же заполнялись морской водой.
Глава IX. Имя для ребенка
Полл успела домой как раз к купанью новорождённой. В этот час все во дворце старались под любым предлогом заглянуть в детскую, где сидела Долл, а на руках у неё, завёрнутая в толстое теплое полотенце, агукала крошка принцесса. После рождения ребёнка Долл вдруг обнаружила, что её не умеющие прясть руки умеют, а главное хотят намыливать, вытирать, присыпать и смазывать маленькое тельце, хотят засовывать маленькие ручки и ножки в распашонки и ползунки, хотят расчёсывать золотой пушок на головке, превращая его в сияющий ореол. И все это Доллечкины руки делали вполне расторопно. Нянька и Мамаша Кодлинг наперебой давали ей советы — одна под правую руку, другая — под левую, а Долл невозмутимо делала по-своему: щекотала, покуда дочка не улыбнётся, и баюкала, покуда та не заснёт, причмокивая губками во сне. Склонившись над младенцем, Долл ласково ворковала:
Дитятко родимое,
Самое любимое.
Пахнет сладко, как цветок,
Как бархотка-ноготок.
Как фиалка и мимоза,
Георгин и тубероза.
Как букет, её вдыхаю,
Щекочу и обнимаю…
Что она и делала в тот момент, когда Полл заглянула в детскую.
— На море была? — спросила Долл, увидев в руках у сестры перламутровую раковину.
— Да. — Полл подошла поближе и наклонилась к ребёнку. — Здравствуй! Я твоя тётя. Вот, послушай, как море шумит. — И она приложила раковину к ушку ребёнка.
— Убери эту грязь! — возмущённо воскликнула Нянька.
Полл смутилась:
— Простите, я больше ие буду.
— Море — самое чистое, что есть на свете! — заявила Мамаша Кодлинг. — А морская соль полезна для здоровья.
— Нельзя таскать ребёнку всякий хлам с берега, — не уступала Нянька. — И вообще, неизвестно, что там внутри.
— Внутри: раковины море, — сказала Долл. — Оно укачает мою доченьку на своих волнах.
— Полл, хочешь уложить ее в колыбель?
Полл радостно подставила руки, но Нянька тут же спросила:
— А руки у тебя чистые?
— Достаточно чистые, — ответила вместо Полл Мамаша Кодлинг.
— То, что достаточно для взрослых, вовсе недостаточно для младенцев.
Переспорить Няньку было трудновато.
— У-у, придира, — проворчала Мамаша Кодлинг.
Тут в детскую вошла Кухарка с тарелкой каши для Долл и перво-наперво поспешила к колыбели:
— У-тю-тюшеньки! Ты моя красавица!
— Не стой тут, не дыши на ребёнка, словно корова на лугу, — сказала Нянька.
— Что, уж и дышать человеку нельзя? — возмутилась Китти.
— Над младенцем нельзя!..
— Мне можно. Благодаря мне на крестинах у этого младенца будет самый развеликолепный торт, какой только видели в Норфолке.
— Он уже весь покрыт глазурью? — спросила Полл…
— Последний херувимчик остался…
— Можно, я ему крылышки покрашу?
— А лишний сахарок в рот положу, — благодушно договорила Кухарка. — Ладно уж, пойдём.
В дверях детской они столкнулись с Молочницей Мегги, которая принесла сливок для Доллечкиной каши. И уж конечно, она остановилась возле колыбели и пощекотала ребёнка под подбородочком:
— У-ти маленькая… У-ти сладенькая…
— Не трогай младенца своими ручищами, — сказала Нянька.
— Госпожа Нянюшка, ей же нравится! Глядите — улыбнулась!
— Младенцам не надо улыбаться, когда они переваривают пищу, — сердито проговорила Нянька и обернулась к вошедшему Дворецкому, — А тебе чего тут надо?
— Меня послал Его Величество! — торжественно сказал Джон и, опустив на стол поднос с толстой книгой, устремился к колыбели. Здесь он ещё торжественнее произнёс:
— Карамбакча-карамбукча!
— Нечего младенцу голову морочить, У него еще и мозгов толком нету, он твоей бессмыслицы не понимает.
— Что взрослому бессмыслица, то ребёнку самый смысл, — сказала своё слово Мамаша Кодлинг. — Только так с детьми и разговаривают! Скоки-поки-перескоки-трам-тром-трушки-трим-трам-тра! — И, дыша, как корова на лугу, она склонилась над внучкой и принялась щекотать, покуда та не засмеялась. После чего Мамаша Кодлинг решительно взяла её на руки.
— Положи обратно! — велела Нянька.
— Не положу! Я ей бабушка!
— А я ей нянюшка. А ну положи!
Мамаша Кодлинг смерила её гневным взглядом.
— Я моих детей всегда на руках укачивала!
Нянька в ярости завопила:
— А моих детей никто не смеет укачивать.
— К бабушкам это не относится.
— Ко всем относится. Как нянька скажет, так и будет.
Старухи взъерошились, точно бойцовые петухи: вот-вот сцепятся.
— И чего шуметь попусту? — пожала плечами Долл. — Иди-ка, маленькая, к маме.
