Джордж Макдональд - Страна Северного Ветра
— Что там такое, мамочка? — спросил мальчик.
— Какой-то обрывок бумаги, — ответила та.
— Он вроде больше обрывка, — заметил Алмаз.
— Хочешь, схожу посмотрю? — предложила мама. — Глаза-то у меня уже не те, что раньше.
Она поднялась, подошла поближе и увидела, что оба они отчасти были правы — в песке лежала тоненькая книжка. Её почти засыпало, но несколько страниц ещё шелестели на ветру. Мама подняла книгу и принесла Алмазу.
— Что там, мама? — спросил мальчик.
— Кажется, детские стихи, — ответила та.
— Мне так хочется спать. Почитай немножко, — попросил сын.
— Конечно, — согласилась мама и начала читать. — Чепуха какая! — вскоре остановилась она. — Поищу получше.
Она принялась листать дальше, но трижды неожиданно налетал ветер и переворачивал страницы обратно.
— Пожалуйста, прочитай те стихи до конца, — Алмаз, по-видимому, разделял мнение ветра. — Они так красиво начались. Я знаю, они хорошие.
Мама подумала, что стихи позабавят мальчика, хотя они и казались полной бессмыслицей. Ей и в голову не приходило, что Алмазу, в отличие от неё, они могут понравиться.
Не знаю точно, что читала мама, но вот какие стихи услышал мальчик или же после решил, что он их услышал. Как я уже говорил — ему тогда очень хотелось спать. Может быть, он и сам не заметил, как заснул, а думал, что слушает, и во сне ему придумались стихи получше. Вот они:
Бежит в реке вода
Неведомо куда
Летит вода речная
Как ласточек стая
Сонная вода,
Спящая вода,
Поющая вода
Многие года
Неведомо куда
Ласточек стая
Гнёзда свивает
Птенцы вырастают
Веселей не бывает
Вместе летают
воздух пронзают
стрелою свистящей
Над водой летящей
И гнёзда строят
Из кусочков тины
Ила и глины
Для лучших в мире
деток весёлых
птенцов зелёных
летающих вместе
в любую погоду
всё шире и шире
всё дальше и дальше
за мамой и папой
несущими в клюве
червей и москитов
всё что добыто
в земле у речки
поющей вечером
и утром поющей
спящей или бегущей
где овцы пасутся
и лютики жёлтые
как клювы у ласточек
у реки распускаются
и так быстро растут
что никак не склюют их
овцы как ни стараются
и маргаритки белые
берег усеяли
к солнцу тянутся
прославляют его
замолкают лишь на ночь
а утром поют опять
венцы раскрывают
и песнь запевают
которую никому не узнать
и слышат их —
так тихо они поют —
только солнце взрастившее их
и овцы которые их жуют
и растят весёлых ягнят
скачущих по траве
забывших о завтраке
веселясь в синеве
с шерстью белой как облако
прыгающие возле мам
на траве что растёт вдоль берега
у реки, поющей всегда
у реки вечно бегущей
ягнята всегда веселы
если пьют поющую воду
у цветущей травы
и едят зелёные травы
такого яркого цвета
в который раскрасили их
бегущая речка и лето
и лютики жёлтые
и лилии белые
с зелёными травами
слиться хотели бы
когда ветер спускается
и быстрые ласточки
в гнёзда слетаются
над речкой мелькают —
веселей не бывает
у речки поющей
радость несущей
вместе летают
гнёзда свивают
из веток и глины
и ветер что веет
слегка над ними
их превращает
в жилища сухие
своим дуновеньем
гнёзда скрепляет
и ласточек в стаю ветер сгоняет
чтоб вместе летать им
как сам летает
и летают над травами
над ягнятами и их мамами
что щиплют траву
во сне или наяву
и птенцы подрастают
веселей не бывает
и вместе летают
и перья роняют
над речкой вечно бегущей
всегда поющей
ветром живущей
потому что
это ветра дела
что речка с ласточками жива.
Алмаз вдруг понял, что мама остановилась.
— Мамочка, почему ты не читаешь дальше? — спросил мальчик.
— Ну и чепуха! — воскликнула его мама. — Они никогда не кончатся.
— Это так на неё похоже, — произнёс Алмаз.
— На кого? — не поняла мама.
— Ну как же, на реку. Она журчала почти такую же песенку.
Мама испугалась, что к сыну возвращается лихорадка, и не стала ничего ему возражать.
— А кто сочинил эти стихи? — спросил Алмаз.
— Не знаю, — отозвалась мама. — Какая-нибудь глупая тётя придумала для своих детей, а потом решила их напечатать.
— Значит, она тоже была в Стране Северного Ветра, — решил Алмаз. — Эти стихи могут быть только оттуда. Вот как пела река.
Тут он стал напевать то одну строчку, то другую, но мама, боясь, как бы сыну не сделалось хуже, ничего не говорила.
А завидев приближающуюся повозку зятя, она вздохнула с облегчением. Вдвоём они усадили туда Алмаза, забрались в повозку сами и отправились «снова домой, снова домой, снова домой», как пел мальчик. Но скоро он затих, и не успели они доехать до Сендвича, как Алмаз уже крепко спал, и снилась ему Страна Северного Ветра.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
И снова старый Алмаз
лмаз быстро пошёл на поправку и уже через несколько дней вполне смог бы вернуться домой. Дело было только за тем, чтобы отец устроился на новое место и подыскал им другое жильё. Но ему, как назло, не попадалось ничего подходящего, и он принялся обдумывать новый план, вспомнив о своих сбережениях. На эту мысль его натолкнул случай. В Блумсбери жил его старый знакомый. Он сдавал кебменам внаём лошадей и кебы. Этот знакомый встретил однажды отца после очередной неудачной попытки найти работу и спросил:
— Ты чего не начнёшь собственное дело? Почему не станешь кебменом?
— Где ж столько денег-то сыскать? — ответил отец Алмаза.
— Да ладно, наверняка у тебя отложен приличный капиталец. Пойдём-ка со мной, я покажу лошадку, за которую прошу совсем недорого. Купил её пару недель назад, думал сгодится для двуколки. Да куда там! Силищи у неё и для повозки хватит, да повозка — это тебе не двуколка. Для двуколки резвость нужна. Те, что нанимают двуколки, хотят прокатиться с ветерком, а эта с ветерком не выдюжит, не первой уже молодости лошадка. Зато для извозчичьей кареты, что нанимают всей семьёй да ещё со скарбом впридачу — в самый раз подойдёт. Увезёт хоть целый домишко. Я его задёшево купил, задёшево и уступлю.
— Вряд ли это для меня, — ответил отец Алмаза. — Такие вещи запросто не решить, обдумать всё надо. Да и кеб тогда нужен. А где мне такую уйму денег взять?
— Я берусь всё устроить, — убеждал его друг. — Пойдём, взгляни на коня.
— Как расстался со своей старой парой — той, что была у мистера Коулмана, — произнёс отец Алмаза, отправляясь за хозяином кебов, — до сих пор духу не хватает лошади в глаза заглянуть. Жалость-то какая — человеку расстаться со своей лошадкой.
— И не говори! — друг сочувственно кивнул.
Какова же была радость бывшего кучера, когда в стойле он обнаружил, что конь, которого продавал его друг, это никто иной, как старый Алмаз, только худой ужасно, кожа да кости на длинных тощих ногах, словно его изо всех сил пытались приспособить для двуколки!
— Он уж точно не для двуколки, — с негодованием заявил отец Алмаза.
— А я что говорю? Не красавец, верно, зато вынослив, — сказал хозяин.
— Не красавец?! Да он красивше любого коня, что когда-либо возили джентльменов, — не выдержал отец, а про себя подумал: «Зря я это сболтнул», — уж очень не хотелось ему признавать, что его старый Алмаз так здорово сдал.
— Что ж, — заметил его друг, — вот тебе здоровая, как дом, лошадь. А уж бегать она будет не хуже поезда, разве что чуток помедленнее, — поправился он.
Но у кучера в горле стоял ком, и к глазам подступили слёзы. Услышав знакомый голос, старый конь повернулся в его сторону, а когда бывший хозяин подошёл ближе и погладил его по спине, старый Алмаз тихо заржал от радости и уткнулся огромной мордой хозяину в грудь. Это всё и решило. Он сам не заметил, как обнял коня за шею и заплакал. Нынешний владелец никогда не привязывался к лошади настолько, чтобы так её обнимать, и он быстро сообразил, в чём тут дело. Но у него было доброе сердце, ибо никакой другой продавец не поступил бы так, как он: вместо того, чтобы накинуть цену — ведь теперь хозяин знал наверняка, что сделка состоится — он решил продать коня на целый фунт дешевле, подумав, что разлучать старинных друзей негоже.
Придя в себя, отец Алмаза поинтересовался, сколько его друг просит за коня.