Александр Жарков - Ключ разумения
«Куры», которые днём трудились на сельских работах, сильно уставали, а потому некоторые теряли бдительность и засыпали на насестах. кое-кто даже падал вниз. На этих незадачливых птицах Ангор испытывал новые орудия пыток, не до смерти, конечно, так – помучает и отпустит. Но всё это он проделывал уже будучи главным палачом, то есть четвертым лицом в государстве после трёх толстяков. И тут я обязан рассказать о трагической гибели предыдущего палача, то есть Ушастого.
Дело в том, что, кроме доктора Гаспара, в Деваке был ещё один знаменитый знахарь и изобретатель – Гангнус Гнильёт Кривой. Но если рассматривать их с точки зрения нравственности, то Гаспар был умелец со знаком плюс, а кривой Гангнус со знаком минус. К примеру, доктор Гаспар изобрёл иллистричество, а Гнильёт пробирку, в которой рождались дети сами по себе, без помощи папы и мамы, то есть он как бы отменил семью, что ужасно безнравственно. Также этот полусумасшедший сочинял всякие машины для мучений и уничтожения людей. Я назвал его полусумасшедшим потому, что он такое изобретал, а полностью сумасшедшими были, конечно, те, кто такое заказывал! И вот, может быть, по заказу Ушастого, который стал сентиментален к старости, Гнильёт придумал машину для лёгкой смертной казни, впоследствии её назвали в его честь – гнильётина. В этой машине сверху на шею лежащей внизу жертвы падал остро наточенный широкий топор, и легко, точно, мгновенно отделял голову от туловища.
Казнимый и вскрикнуть не успевал, как голова скатывалась в специальную корзину. Ушастый балдел! Ведь он по слабости телосложения не мог рубить головы здоровенным топором, не то что молодой и сильный Ангор, не мог – а хотелось! «А тут надо не топор держать, а лишь кнопочку нажать!» – пропел впервые сочинённые в жизни стихи Ушастый и бросился целовать изобретателя. «Надо поставить эту штуку на площади, где теперь арена. Хватит кровавых звериных вакханалий! Надо, чтоб всё было цивилизованно! Мы не в Середневековье живём!»
Перед тем, как показать работу машины толстякам, решили испытать её в узком кругу. Гангнус привёз её в башню пыток. Присутствовали: он, Ушастый, Ангор и ещё один подсобный рабочий – деревенский парень с вечными соплями и открытым ртом.
Он был соседом Метью, Ангор знал его с младенчества и сюда он попал по его протекции.
Итак, положили вниз чучело человека, Гнильёт, или, кажется, сам Ушастый нажал на показанную Гнильётом кнопку, нож упал вниз и чучелиная голова брякнулась в корзинку. Всё! Чисто, быстро, аккуратно, цивильно, Ушастый в восторге! И вообще он любил всякие новшества и острые ощущения, а потому, хлебнув отдохновина, решил сунуть в гнильётину собственную лысину. «Вот только кнопочку нажимать не надо, – весело пошутил он, – встань вот так и никого не подпускай», – и он поставил сопливого парня спиной к панели, на которой пупырилась эта самая «кнопочка-запускалочка», как ласково назвал её Ушастый. И надо же, чтоб именно в это время Гангнусу приспичило, как он выражался «отдать долг природе», то есть избавить свой организм от ненужного груза, вы понимаете о чём я? Он поскорее выбежал, чтоб успеть этот груз донести, а поскольку Ушастому не терпелось, он и лёг прямо под топор, как полагается, лицом вниз. И вывернув голову, скосил на него глаз, и подмигнул топору и блаженно всем улыбнулся.
– Как упоительно сознавать, – начал он, – что на самом деле я в совершенной… – не успел он произнести «безопасности», как топор, сорвавшись точно собака с цепи, бесшумно и бешено полетел вниз, прямо на шею Ушастого, и блаженно улыбающаяся его голова шмякнулась в корзину. Как?! Что?! Почему?! Сон? Нет! – жестокая реальность. И всё очень просто.
Парень, которого поставили спиной к панели с кнопкой, пропуская выбегающего в сортир изобретателя, придвинулся к ней совсем близко. Ушастый лёг, голову пристроил как надо, по-другому и невозможно было – и начал что-то говорить. Счёт шёл на мгновенья… если не в эту секунду, то больше никогда! Вот, вот сейчас он договорит и встанет! Ангор резко подошёл к парню, и, глядя ему в глаза своим страшным взглядом, схватил его клешнями за плечи и с силой вжал спиною в кнопку. Надо ж было наверняка! И в одно касанье с падающим топором, скошенным глазом увидя отлетевшую голову:
– А-А! – закричал Ангор – и отскочил как мог подалее. – Гвардейцы, сюда, он убил моего отца!
Когда вбежали два чёрных гвардейца и начальник караула – личная охрана Ушастого, а за ними подоспел и недодавший долг природе Гангнус, Ангор уже сидел на полу и выл, обхватив голову руками:
– О мой отец! О, мой л ю б и м ы й отец! – то есть он как бы находился в таком горе, что нехотя выдавал страшную тайну своего рождения. А парень стоял, как приклеенный, спиной к панели, его едва от неё оторвали и вынесли из комнаты, как бревно. Он не понимал, что произошло, и в тюрьме, каждый раз вспоминая, как смотрел на него Ангор, по-новой сходил с ума. Ещё бы! Многие приговорённые умирали от этого взгляда ещё до казни!
Вечером этого дня Раздватрис поехал в деревню к матери.
– Сегодня сын твоей соседки убил Ушастого, – объявил он с порога. Но Метью и не дрогнула.
– То-то соседка Люм сегодня так громко выла, – сказала она, раскладывая карты. – Наверное, его растерзают звери?
– Сначала я буду его пытать. – Ангор подсел к столу и сделал паузу. – Я не понимаю, мама!… Убит мой отец, мой настоящий отец, не так ли? А ты так спокойна…
А Метью ещё днём обо всём узнала от соседки. Та просила её о помощи. Говорила, что не верит, что сынок виноват. А Метью слушала и думала, что убил, конечно, не сынок Люм, куда ему, – убил, наверняка Ангорчик, который давно метит в главные палачи. Но, вообще, известие о смерти Ушастого она действительно перенесла спокойно. «А я ведь его любила. Да, сердце-то у меня не сказать, чтобы жалостливое!»
– Или, всё же он мне не отец? – нервно вопросил Ангор. – Тогда кто, кто мой отец? Или я должен поверить этой глупой легенде о двух отцах? Или, может, трёх?
Метью влепила сыну пощёчину. Помолчали. Никто ни перед кем не извинился.
– Первое, – сказала Метью, снова берясь за карты. – Я понимаю твоё беспокойство. Убить отца и убить НЕ отца – разные вещи. И не надо смотреть на меня таким взглядом! – вдруг сорвалась она в крик. – Иди им девакских девок пугай! А то я так гляну, забудешь как зовут! Это первое. – прибавила она спокойно. – А второе: ты претендуешь на роль главного палача, а имеешь право претендовать на кое-что поболее.
И мать, не вдаваясь в подробности, поведала сыну о Страусе.
– Понял теперь, на что ты можешь претендовать?
– На трон! – сказал, плотоядно облизнувшись, Ангор, и аж задрожал!
– А сегодняшнее происшествие, – она имела в виду убийство Ушастого, – просто ошибка. Ты должен убирать лишь тех, кто на пути к твоему ОСУЩЕСТВЛЕНИЮ, – произнесла она где-то слышанное недеревенское слово, – к твоей мечте, – должен убирать твоих прямых соперников. Это…
– Наследник Тутти, – пробормотал Ангор и забегал по зале. – О, сколько раз он был у меня в руках! Но сейчас надо осторожно. – Он остановился и глаза его заблестели.
– А знаешь, мать, я усядусь на девакском троне один. И никаких жирных свиней рядом! А сегодняшняя кровь не ошибка. Это путь! Я соединю… – он не договорил и выскочил в дверь.
Да, не каждый день узнаёшь, что в твоих жилах течёт королевская кровь! Ночью Ангор в своём деревенском доме так нахлестался отдохновина, что по дороге во дворец («сам не знаю, зачем туда попёрся ночью – ха-ха!») выпал из кареты прямо в канаву, а кучер даже не заметил – хорош был и кучер! Чёрные гвардейцы обыскались своего будущего начальника, а какие-то припозднившиеся гуляки опередили их, вытащили, не дали грязной жижей захлебнуться – ох, не позавидуешь их дальнейшей судьбе! А про то, как Раздватрис валялся в канаве, местный трубадур Высоц, вскорости трагически погибший, смешную песенку сочинил, и её распевали шёпотом самые отъявленные смельчаки.
Через два дня Ангор был назначен главным палачом, а значит, в двадцать два года он стал самым значительным лицом страны, после трёх толстяков, конечно. С танцевальных должностей его не гнали, а он и не спешил уходить, по молодости хотелось быть всем и везде. Он и к наследнику Тутти заходил, хотя тому исполнилось одиннадцать лет, и он не желал заниматься танцульками. Ангор не спорил, и в отведённые для занятий часы разрешал ему играть с огромными ходящими, дерущимися, ругающимися и плюющимися куклами изобретателя Гангнуса. А сам сидел, глядел на него немигающими глазами и придумывал план его ликвидации.
– Почему я, королевский сын, должен уступить трон какому-то балконному подкидышу, сыну, может быть, какой-нибудь поварихи?! – негодовал он, забывая, что у него самого мать – подброшенная цыганка. – А ещё ходят слухи, что и у Младшого есть сынок, какой-то лучник! Но кто это?! Не казнить же с бухты-барахты весь полк!
…После раннего завтрака на траве всё это то ли вспоминалось, то ли снилось распластавшемуся на каретной лавке теперь уже бывшему танцору и палачу. Заботливый карлик укрыл его тёплым пледом. Но длинные ноги на сиденье не влезли, и стояли, непокрытые, на полу. Для них пришлось пожертвовать своим одеяльцем, а самому остаться так. Пупс хлебнул отдохновина из фляжки, и, почувствовав в теле теплоту, загасил фонарь и с удовольствием растянулся на лавке напротив.
