Александр Жарков - Ключ разумения
Раздватрис хмыкнул. Он вдруг вспомнил, что Пупс – родной сын знаменитого клоуна Августа: яблоко от яблони падает недалеко. А может, и в самом деле ничего не знает.
«Брательник, что ли, Тибул, всё-таки? Рискует карьерой, может быть, головой, зачем? Кровь родная заговорила?»
– Такие люди, как вы, на дороге не валяются! – карлик будто услыхал его мысли. – Потому вам и сохраняют жизнь. Вот вы почти без царапин. Вас даже гвардейцы бить поопасались: мало ли?
– Один было хотел – кулак, как две моих головы… нет, твоих. – Раздватрис засмеялся, Пупс угодливо захихикал: голова у него была несоответственно тельцу большая. – Но я на него так посмотрел… Вот так.
– Вас боятся, – сказал карлик восторженно, от взгляда палача чуть не наложив в штанишки. Ангор совсем развеселился.
– Слушай, Пупсик, – хлопнул он его по коленке, – а чего ты со мной на «вы»? В яме тыкал, а тут «выкаешь»?
– В яме одно, – Пупс осторожно улыбнулся, – а когда рядом – другое.
«Боится», – подумал Ангор удовлетворённо.
– Все меня боятся, – сказал он вслух, – думают, чуть что, так сразу и раздавлю. А я не сразу, я сперва помучаю.
Вдруг карета закончила трястись, и встала.
– Что, уже приехали?
– Это, видимо, пост, – шепнул Пупс.
– Я и говорю: приехали, – с иронией сказал Ангор.
– Именем революции, – раздался внушительный голос, – проверка документов!
Пупс откинулся, прикрыл глаза и приставил палец к губам.
– Именем революции, – произнёс тот же голос, – проезжайте!
– Ишь ты, и проверять не стали, – удивился Ангор. – Бардак. – Вспомнил он Бонавентуру.
– Бумага, – тихонько захихикал карлик. – Надёжная бумага у возницы.
«Так-так, стало быть, кто хотел меня казнить, тот и спасает. Ох, спектакль. Ах, циркачи!
«Но зачем я им, зачем?» – думал Ангор. Ему показалось, что он нужен не брату, а именно им всем, их новой власти. Карлик смотрел на него так, будто опять прочитал его мысли, Ангор погрозил ему пальцем.
– А ты что-то знаешь, лилипут, а? – вопросил он грозно.
– Т-сс, потише, – побледнел тот, – и, потыкав пальцем в перегородку, за которой сидел кучер, добавил громко: – Я ничего, ничего не знаю!
– Я и в самом деле ничего важного для вас не знаю, – перешёл он опять на шёпот.
Помолчали. Ангор начал как-то странно перебирать ногами: у него началось движение мысли.
– А я бы, – вдруг вымолвил он, – устроил немножечко… совсем другое представление. Вышло бы так, что меня бы освободили прямо во время казни. Ну, скажем, – он закатил глаза, – прыгнул бы на меня тигр, а ему бы в лоб десяток стрел, и с гиканьем ворвались бы на конях лесные разбойники, ну, переодетые гвардейцы, – и круша решётки и зрителей… – Ангор замолчал. Разгона для мысли не было, и она остановилась. – Ну и так далее, – зевнул он, почти засыпая.
– Вы артист! – восхищённо молвил Пупс.
– А у этих спасателей никакой фантазии, бумаги одни… – Раздватрис вдруг проснулся. – Кормить будут, что ли? В яме меня кормили! – Крикнул он строго, чтоб и кучер слышал…
Остановились, видимо, у трактира. Раздватрис действительно хотел есть, но главное, мечтал размять длинные ноги: затекли. Карлик, вышедший проведать как-чего, заглянул в карету.
– Выходить никак нельзя, вас могут узнать. Кушать будем, не выходя…
– Не болтайте глупости временно не отрубленной головой, – перебил его Ангор. – Кто это меня может узнать? Я в наряде лучника… притом, бумага… Где мы? – он пихнул карлика в хилую грудь и вышел.
Было раннее утро. На травке одна пичуга кормила другую, клювиком старательно проталкивая собранную пищу как можно глубже в жадно распахнутый клюв. Раздватрис вдруг почувствовал страшный голод…
Но оставим беглецов – ах, на свободе! – дышать, прохаживаться и завтракать. «А звери остались без завтрака, то есть без меня!» – захохочет Ангор. Потом они ещё будут долго ехать, так что я успею кое-что порассказать. Ведь даже если кто из вас и читал книжку «Три толстяка» – ведь не перевелись же ещё читающие подростки! – в ней о прошлом нашего героя ничего не написано.
…Ангор родился в одной из деревенек, расположенной меж живописных холмов в Толстячьей долине, по которой текла речка Жирняшка, неподалёку от дворца трёх толстяков, который был расположен подальше от городской суетни, копоти, и всяких вредных производств. Родители его, отец Беньо Антаки и мать Метью Антаки, были крестьяне. Отец был сильный и очень трудолюбивый, а вот мать была кем-то вроде цыганки. Совсем малюткой её случайно, или нарочно, оставили в деревне артисты, возвращавшиеся с какого-то дворцового праздника. Её удочерила семья Антаки. Глава семейства дал ей имя, и когда пришла пора, женил на ней своего старшего сына. Была она совсем не из этой среды, крестьянскую работу не любила, по дому всё делала кое-как, зато хорошо гадала на картах, кофейной гуще, по ладони, и тем гораздо больше приносила в семью дохода, чем с утра до вечера гнувший спину муж Беньо. На завалинке не сидела, костей никому не перемывала, была молчалива, и, казалось, кротка, но постоять за себя могла, и так язычком резануть, что мало не покажется. Совсем они были не пара, но муж её очень любил.
Сначала у них родился сын Исидор. А когда ему было около двух лет, в деревню въехала чёрная карета, запряжённая парой чёрных коней. Вид этой кареты, кстати говоря, с сиреневыми занавесками на окнах, заставлял людей прятаться в домах и дрожать. В карете разъезжал главный палач Деваки, по прозванию Ушастый. Настоящего его имени не знал никто. И вот этот господин увидел в окно кареты у колодца не успевшую, или не захотевшую скрыться женщину. Он вышел – маленький, совсем лысый, с большими и оттопыренными ушами – первый человек Деваки после толстяков, и самый страшный человек. Дивясь про себя на смелость Метью – а это была она – помог ей набрать воды, узнал её имя и где она живёт. Будущая мать Ангора была хороша: талия узкая, бровь чёрная, взгляд смелый, руки белые, не крестьянские. К вечеру в дом к Антаки вошли чёрные (то есть одетые в чёрные мундиры) гвардейцы, показали бумагу об аресте – тогда ещё хоть видимость закона соблюдалась, не то что потом, при сыночке Ангоре – и увезли Метью, оставив Беньо нянчиться с маленьким Исидором, а надо было землю пахать, кормить и семью и трёх толстых дармоедов с такими «слугами народа». Вернулась Метью через месяц. На той же карете привезли и извинились за ошибку: не виноватой она оказалась ни в чём. Как ей жилось там, она не рассказывала, стала ещё более молчаливой и какой-то совсем чужой, гордой, что ли. А через восемь месяцев родился мальчик. Она назвала его Ангор, что насторожило мужа, ведь Ангор в переводе с девакского означает «сын двух отцов». И тут же в деревню просочились слухи, что не в тюрьме их цыганка сидела, а в роскошных покоях почивала, и что отец нового сынка – главный палач страны Ушастый. Может, и так, по крайней мере в течение последующих шестнадцати лет Метью часто увозили вместе с Ангорчиком погостить во дворец. Сначала что-то объясняли, а потом просто увозили, и всё – и обращались при этом с мужем очень вежливо. Лишь однажды, когда он, не сумев совладать с ревностью, побил и жену и Ангора, те же вежливые молодцы в чёрном подъехали и отделали его в собственном доме на глазах детей так, что он месяц с постели не вставал.
Ангор рос заносчивым, наглым, и не желающим работать на земле. Поскольку лупить его было накладно, то за всё отдувался старший Исидор. Хоть родного-то сына Беньо и любил, но лупцевал нещадно, как бы за двоих, а почему? А потому что Исидор тоже был не сильно охоч до крестьянских работ. А когда он убежал из дома с труппой проезжих циркачей, Беньо всерьёз засомневался: и этот-то сынок его ли? Его это был сынок, его, но материнская бродяжья кровь в нём струилась сильнее отцовской. В шестнадцать лет Исидор был известен всей Деваке как канатоходец Тибул.
Ангор же, когда ему исполнилось шестнадцать, переехал жить во дворец. Ушастый взял его себе в помощники, то есть он стал помощником палача! А мать его не взял во дворец, пусть, мол, в деревне сидит, старушка, хотя ей не было ещё и сорока лет. Беньо же, оставшись без Исидора и с нелюбящей женой, вскоре умер. И Метью стала жить одна в своей хижине. Получая из дворца денежную помощь, она наняла работницу по хозяйству, а сама всё на картах гадала, и ничего более.
Ангор же, взятый в помощники палача, изумлял этого палача своим талантом. Ушастый был, конечно, прекрасным учителем. Он с раннего детства обучал мальчика мучить и убивать. Сначала таракашек всяких, потом мышек и птичек, а постарше стал – кошечек и собачек. Но Ангор это проделывал настолько безо всякой жалости к жертвам и часто с такой непосредственной радостью кидал котёнка в огонь, или бил щенка головой о камень, что у Ушастого несуществующие волосы на голове вставали дыбом от ужаса, смешанного с восторгом.
– Нет, это не моя заслуга, – говорил он, – это природный талант, Ангор, ты – палач от Бога!
