Наталья Иртенина - Гулять по воде
– Вот какая у меня жена умная-газумная, – радуется Зиновий Горыныч, букву «р» не так хорошо выговаривая. – Вот какое мне пгибавление и усиление с такой женой!
А госпожа Лола макушку ему послюнила и снова платком растерла, а потом продолжает:
– Это нам обратно на руку, чтобы они орали про дивное озеро и усиливали к нему народный интерес, потому как мы хотим там строить целительный курорт, а это прямая польза населению. От Кондрашкиной же затеи прямой убыток, оттого как никакого города там, конечно, нет, одни лягушки да водоросли. Может, один-два сундука с золотом отыщет, а больше ничего, и те в свой стабильный фонд запрет. Вот на этом тебе и возводить надо свою предвыборную ажитацию.
– Дай же я тебя гасцелую за такие за слова, – говорит Зиновий Горыныч и госпожу Лолу чмокает в щеку.
А она ему бороду на полфасада потрепала и дальше рассказывает:
– Вожака для бритых голов я нашла и дело перед ним прояснила, в цене сошлись.
– Кто таков? – спрашивает Зиновий Горыныч. – Являет ли нужную скудость ума и послушность когмящей гуке?
– Являет, – говорит госпожа Лола, – а только тут интерес такой, что кормящих рук у него теперь две, оттого как служит музейной крысой у квасной патриотки Ягиной, а фамилия его Водяной.
– Знатный интегес, – кивает Зиновий Горыныч. – Надо таки считать, этот Водяной от озега подальше дегжится, а?
– На дух не терпит, – подтверждает госпожа Лола. – А имя ему дала позывное – Подберезовик.
Зиновий Горыныч смеется:
– Подбегезовик? Ха-ха, шалунья. Почему Подбегезовик?
– А подходяще потому, – говорит госпожа Лола, – живет при музее, а музей на кладб ище под березами.
– Это ты все хогошо пгидумала, Леля, вот тебе мое на это одобгение и согласие.
И опять чмок ее в щеку.
– А не выгорит дело как надо, – она отвечает, – наперчим под хвостом у квасной патриотки и деревенской шарлатанки, намокнет у нее представительность.
– Квасной патгиотки, ха-ха-ха, – опять смеется Зиновий Горыныч и ногами болтает, – да ты, моя газумница, не знаешь, что эта квасная патгиотка сама не выносит гусского духа, за сто вегст его чует.
– Ну и пусть чует, – говорит госпожа Лола, – а все равно наперчим старой дуре.
– Напегчим, напегчим, всем напегчим, уж я об этом таки постагаюсь, – сказал Зиновий Горыныч и заново в удовольствии целоваться полез.
А Водяной в это время как раз голову забрил, рыло недовольное соорудил и отправился набирать отряд для орания лозунгов и разного прикладного устрашения иноплеменцев. Сразу же ему удача выпала – набрел на Башку, Студня и Аншлага. А те на базаре клубнику с черешней у баб крали, со смеху давились. Бабы на них визжат, передниками лотки закрывают, будто наседки, милицию кличут, а милиция оглохла и в стороне отдыхает либо тоже товар опробует для вкуса. Одна баба палкой Башку по спине огрела, а они ей в ответ всю выставку товарную разворотили, ягоды на дороге подавили да стрекача весело пустили. На другую улицу перебрались, идут, ищут, чем себя еще порадовать. Вдруг слышат:
– А настоящего дела хотите?
Обернулись, видят – голый череп и некультурное рыло почитай зеленого цвета. А смотрит интересно, будто бы намекает на великое и страшное.
– Какого настоящего? – спрашивают.
А бритая голова говорит:
– Самого настоящего, такого, что всех по башке жахнет, мозги торчком поставит. Не все же по базарам баб пугать.
Переглянулись недоросли, почесались и отвечают:
– Это нам подходит. А то скушно совсем что-то.
– Вечером, как стемнеет, подползайте к музею на кладбище. Уговор?
– Уговор, – говорят, – подползем. Только отчего это у тебя такое рыло зеленое и сам весь такой? – спрашивают.
– А это, – отвечает, – мне от солнца вред, а так ничего, не болезнь, вы не думайте.
– Да мы и не думаем, – говорят. – Нам это все равно.
Водяной, в радости, что часть отряда набралась, пошел дальше, а Башка с компанией к озеру решили идти и там лениво поваляться на солнце, потому как им оно не во вред, а, говорят, к пользе.
Вот идут промеж деревьев, муравейники ворошат, на мухоморы торчащие смеются. А тут и видят невдалеке от озера: лежит тело спиной кверху, да не на солнце, а в затененности и в полном одеянии. Руки раскинуло, ноги тоже врозь, и не шевелится, звуков не издает. А чего тут еще думать, ежели в Кудеяре живешь?
– Мертвяк, – говорит Башка, а сам мыслит: если они первые на покойника наткнулись, на нем можно прибыток иметь.
Аншлаг к мертвецу подошел и ногой для верности ткнул. Но тут тело задвигалось, голову подняло и глаза уставило.
– Чего, – спрашивает, – деретесь, недоросли?
Аншлаг оборачивается к остальным:
– Нет, это не мертвяк. Это просто долбан какой-то тут разлегся. Эй, дядя, – говорит, – ты чего раскинулся, как дуб придорожный?
– Я не раскинулся, – отвечает тот и встает, стряхивается, – а к корням припадал.
А сам лицевым фасадом побитый: в подглазьях фиолетово, на скулах зелено, одёжа продырявлена. Да не так вроде и сильно головой помятый, чтоб с корнями общение заводить, а поди ж ты.
Аншлаг себя по лбу стучит и глаза закатывает. А Студень вдруг обрадовался и говорит:
– А это тот самый, которого в Гренуе-присоске об асфальт валтузили и на ребрах у него прыгали! А он, выходит, наш, кудеярский!
– Наш, кудеярский, – улыбается тот и говорит: – Колей зовут, Николаем. Фамилия Бродилов. На Родину после долгих лет невозвращения прибыл и к корням припал. А хорошо дома! – И дышит глубоко. – А это вы меня спасли от гренуйских малолетних бандитов?
Аншлаг снова зубы пересчитывает и плюет через недостающие:
– Мы, выходит. А ты нас, дядя, не боишься?
– А чего мне вас бояться? – не понимает.
– Дак мы сами тоже малолетние бандиты.
– Нет, – говорит, – какие вы бандиты. Вы, думаю, недоросли добрые и чувствительные.
Аншлаг ему отвечает:
– А вот мы тебе сейчас покажем, какие мы добрые и чувствительные. – И рукава уже закатывает.
Но тут Башка зевнул и сказал:
– Пошли, Волохов. Вот пристал к человеку. А тебе, дядя, лучше так не говорить, нам добрыми быть никак нельзя. В другой раз так просто не отделаешься.
А Коля им вслед поглядел и спрашивает:
– Про Черного монаха не слыхали?
– Не слыхали, – говорят, оборотившись.
– Зря, – отвечает им Коля. – Черный монах в старом монастыре у озера клад сторожит.
– А нам-то что с того? – говорят и плечами жмут. – Пусть себе сторожит.
– Ну, это уж ваше дело. А только думаю, у вас клады тоже на уме сидят?
– Да тебе-то что с того? – спрашивают.
– Вот прилипли, – досадует Коля, – да ничего мне с того. Отблагодарствовать хотел.
– А, ну тогда ладно, – говорят. – Только нам кладов со сторожами больше не надо, испробовали уже.
На том разошлись в разные стороны. А Коля к попу направился.
XVI
Коля Бродилов в Кудеяре фигурой знаменитой был когда-то, да теперь мало кто его упомнить мог. Как у нас в пивной на Большой Краснозвездной Мировая дырка образовалась и попервоначалу в нее лезть никто не вызывался, Коля тут и объявился как самый шустрый. На ту сторону перебрался, обглядел там все и обратно вернулся, обстоятельно все выложил, что там и как. А ночью, прежде как милиционерией улицу с пивной огородили и пост с собакой соорудили, он рюкзак собрал и в Дыру опять сплавился. Думали, вернется быстро, голову только проветрит, а не вернулся. Тут как раз поветрие пошло – через Дыру прыгать туда навечно. Стали думать: и он навечно, а он вот – вернулся и к корням припал.
Еще Коля в оные времена был знаменит на весь Кудеяр тем, что его сам Кондрат Кузьмич произвел в летописцы народной жизни и оных ее преобразований. А Коля по молодости ученым историческим хотел стать, вот и пришел к Кондрат Кузьмичу да сообщает: желаю, говорит, к добру и злу склоняться равнодушно и для потомцев летопись освобожденной народной жизни составлять. Кондрат Кузьмич, на это подумавши, отослал Колю в столицу науку постигать. А тот через год вернулся и говорит: не могу без народной жизни прозябать в столицах. Вот Кондрат Кузьмич, чтоб отделаться от него, дал Коле малую должность летописного писаря. А Коля и тут через год прозяб да в Мировую дыру сбежал со всеми своими летописными тетрадками. В Олдерляндии, рассудили тогда у нас, тоже, должно, народная жизнь какая-никакая имеется, и с нее тоже летописное очертание снимать можно, не пропадет, значит, наш Коля.
Вот пришел он после припадения к корням в церковь и спрашивает попа. Ему говорят: батюшка домой ушел почивать, будет к вечерней службе, а сейчас можно записку подать на помин души или свечки угодникам поставить да выпросить у них чего надобно. А Коля говорит: не хочу записку, и свечку сами поставьте, потому как я крещения не имею и через это угодников просьбами пытать не могу, а священник нужен позарез. Ему отвечают: дом у батюшки рядом, ступай, раз уж так остро, и пытай его во спасение души. Коля адрес взял и пошел домой к попу. А звали того отец Андрей.
