Юрий Гребеньков - Тайна горы Сугомак
Парамошка общипанным петухом вокруг Зотова забегал. По-ласковому закукарекал. Про заводские дела отчитался. Под конец о своей женитьбе поведал.
— Гоже, гоже, — заулыбался Зотов. — Давно тебя следовало оженить. А то без женского догляда заскарб. Вонью страшимой от тебя шибает. И вино в чаре с неумытой харей подаешь. Ладно, готовь постель. Отдыхать ложусь с дороги. И не помолвку вечером, а свадьбу велю сыграть. Соответственно приготовься и порядок наведи. В церковь невесту не вози. Сам посмотрю, что за краля. Без попа обвенчаем.
Сразу в приказчикрвом доме, как при пожаре, работа началась. Баб да девок со всего поселка согнали. Парамошкины хоромы скоблят да моют. Стряпухи, как плотинные колеса, возле печей вертятся. Разные кушанья жарят да парят. Кучера выездных коней обихаживают. Свадебные ленты в гривы вплетают. В невестину избенку тоже приказчиковы люди посланы. Невесту по всем правилам к свадьбе готовят. Бедна родительская лачуга, а от девичьей красоты вся светится. На дворе лето в полном разгаре. Окна в избенке настежь. А над избой певчие птахи кружатся. Тут и ласточки белогрудые, и скворцы тонкоклювые. Щеглы и дрозды голосистые. Даже соловьи, что редко людям на глаза показываются, на карнизе стайкой сидят. И под соловьиный свист невесту петь приглашают. А Луша виду не подает, что за приказчика Парамошку замуж собирается, страшилу каслинского. Старикам-родителям весело улыбается и в движении вся. Неожиданно белой рукой всплеснула, глазами повела — и песня в избе загорелась:
Ох, тошнехонько, девчоночки,
На Урале жить.
О потерянном миленочке
День и ночь тужить…
Вначале робким огоньком затрепетала. И вдруг силу набрала. К небесному зоревому пожару кинулась. А от заводской площади навстречу Лушиной песне разливной перезвон бубенцов поплыл. Это свадебные тройки рванулись. И пока они к невесте спешили, Луша песню оборвала. Певчие птахи тоже взлетели и девушку покинули.
Мать с отцом, как заведено, гостей встречать вышли. Только приказчиковы сваты с невестиными родителями и разговаривать не стали. Схватили девушку за руки и силком в карету. Лушин отец такое обхождение за обиду посчитал. Дочь отбивать бросился. Да куда там. Зотовские кучера рослые, сытые, дармовым хлебом откормленные. Сбили старика с ног и коваными сапогами бока ему испинали.
Луша оглянуться не успела, как в приказчиковой горнице очутилась. А там заводчик Зотов сидит в разгульной компании барских выпивох. И еще понятней стало девушке, что привезли ее сюда ради господской утехи. И не вызволить ей из пыточного погреба своего любимого. Бесполезно господам в ноги падать. Доброту в них давно ненасытная волчья злоба да безделье перехлестнули. И плещется в стаканах не красное вино, а кровь безвинно загубленных.
Голима Выдумка к хозяйскому столу невесту подвел. Сидящие на Лушу уставились. Девичья красота из пьяных голов разом хмель вышибла. Словно перед бурей тишина наступила. Зотов из-за стола выскочил и на Парамошку гнев обрушил. Как смел от хозяйского глаза такую красавицу прятать. Не девка, а живой огонь!
Приказчик от барского гнева, как осиновый лист, затрясся. Оправдываться начал. О женитьбе зазаикался.
— Прочь с дороги! — крикнул Зотов. — Лошадей мне! В Кыштым еду!
Стол с закусками да вином опрокинул. И к девушке бросился. Норовил за руку схватить. Да у Луши рука тяжелая, с малолетства к труду приучена. Отмахнула зотовскую лапу и говорит спокойно:
— Вы меня на свадьбу везли. Так что же застолье-то кинули.
А Зотов, как отпор почувствовал, в ответ ласковые слова запел:
— Быть бы свадьбе, красавица, да жених не по нраву. В Кыштыме тебе другого подберу. Там у меня парни всем парням на отличку.
Много на счету Зотова кровавых дел значилось. И тут подумал. Поразвлекаюсь с девкой, а потом ей камень на шею, да в воду. Кучера к злодейству привычные. Молчать будут. Парамошку, если шум поднимет, в Кыштыме прикончу. Приказчиково место не заказано. Еще лютее зверя подобрать можно.
— Ладно, — согласилась Луша, — хозяйскому слову и я не ослушница. Придется в Кыштым ехать. Только свадебные бубенцы с коней снимите. И приказчика разрешите с собой взять.
Зотову что? Только крикнул. Кучера как ошпаренные к лошадям бросились. Бубенцы с расписных дуг поснимали. Заводчик Лушу рядом с собой посадил. Приказчик у хозяйских ног приспособился. Еще в две тройки господские прихвостни завалились. Кони ветром рванули. Из завода свадебную процессию вынесли.
Над горами к этому времени заря догорела. Лес потемнел. Прохладой от земли и озер потянуло.
При свете каретного фонаря девушка еще краше заводчику показалась. В Зотове азарт заговорил. Притянул он к себе Лушу и поцеловать наметился. А взглядом по девушке так и шарит. И увидел он, что на Лушиной шее на месте креста крохотная, выпуклая ладанка.
— Ты что! Некрещенного отродья, что ли? — Оторопел заводчик.
— А ты внимательнее гляди, — смело промолвила девушка. — Видишь, ладанка в форме креста отлита.
Зотов кучерам крикнул. Те тройку остановили. Заводские прихлебатели мимо с пьяными песнями пропылили. На остановку хозяйской кареты внимания не обратили. Заводчик же с девичьей шеи ладанку сорвал. К фонарю поднес. Металл в глаза черным бархатом полыхнул. Из чугуна отлита, успокоился Зотов. Бросовая поделка.
— Как бы не так, хозяин! — рассмеялась Луша. — Не дорог металл в ладанке, да дорога работа. Ладанка моя с секретом. Секрет же в том состоит, что нажать потайную кнопочку надо, которая ладанку раскроет. И где та кнопочка расположена, тоже знать требуется.
Снова схватил Зотов ладанку обеими руками. Давай ее во все стороны крутить. Вертел, вертел. Не раскрывается чугунная поделка.
А Луша ему в лицо смеется и говорит:
— Многовато, хозяин, на твоих руках людской крови. Чугун хоть металл и холодный, но теплую человеческую ладонь чует.
Взяла Луша из зотовских рук чугунную диковинку. Тонкими бровями повела. В ладошке повернула. Подышала на чугун и в тишине звонкий щелчок раздался. Ладанка на две ровные половинки раскрылась: одна половинка к другой на крохотных шарнирчиках прикреплена. И так эти шарнирчики отлиты, что не поймешь, как и вращаются. Обработки тоже не заметно. Сплошное ажурное литье, да и только. А внутри ладанки другое чудо. На тоненьком чугунном стебельке висит маленькое чугунное семечко. И белые прожилочки на нем, как у настоящего, так и выделяются. Величиной семечко в аккурат с подсолнечное. И словно при ветерке чуть-чуть на стебельке качается.
У Зотова от такого дива глаза на лоб полезли. Парамошка тоже взглядом на диковинку целит.
И тут новый щелчок тишину потревожил. Это чугунное семечко раскрылось. А в нем — крохотные чугунные часики. С густым мелодичным боем. Да таким звонким, таким удивительным. Стрелки на часах ровно полночь показывают.
— Да это почище, чем блоху подковать! — изумился Зотов. — За такое диво половину всех уральских заводов купить можно. — И злобно на Парамошку кинулся:
— Мастера давай! С какой выгодой от хозяина миллионную поделку скрыл? — А сам коваными сапогами приказчика топчет, как Парамошкины лакеи отца Лушиного.
— Не гневайся, хозяин, и приказчика не кровавь, — опять промолвила девушка. — Художника Никиты Купцова перед тобой работа. Молодого крепостного мастера, который у тебя в пыточном погребе мается. Моего жениха нареченного. — Но договорить не успела. Кончился в чугунном семечке бой. И только последние звуки оборвались, как приказчик Парамошка ужом из-под зотовских ног вывернулся и закрывшееся чугунное семечко рукой схватил. Хрустнул чугунный стебелек, как живая древесная веточка. Ведь чугун — металл хрупкий. Он нежное, ласковое обращение любит. А тут чертову силу Голима Выдумка применил. И сразу, несмотря на таежную ночь, со всех сторон певчие птахи слетелись. Целая стая собралась и закружилась над каретой. А Парамошка, зажав в руке чугунное семечко, из кареты вывалился. И на голове у него острые, черные рожки обозначились. Точь-в-точь как у отлитого в чугуне черта. Говорят, до самого утра в лесах Каслинского завода птичий гам не смолкал. И чугунное семечко пропало.
Долго после той ночи Зотов не мог вспомнить, как он в одиночестве на таежной дороге очутился. И только начнет о чугунном семечке подумывать, как в хозяйских глазах черти замельтешат. Сказывают, что к полудню третьего дня он до Кыштымского завода добрался. Весь грязный, оборванный и, как зверь, страшный. А расстояние-то всего двадцать верст.
Вскоре и вовсе пришлось из заводов убираться. На барские хоромы горластый огненный петух взлетел, и пока в пепел да золу их не превратил, отчаянно кукарекал. Вслед за пожаром мастеровые власть на заводах в свои руки взяли. Как ни прятали Зотовы кровавые концы в воду, а спрятать не удалось.
