Марсель Эме - Красная книга сказок кота Мурлыки
Маринетта, которая была не только посветлее, чем сестра, но и умом поживее, заявила, что тем хуже для него, пусть прозябает в невежестве и на всю жизнь останется дурным волом.
— Неправда, — сказал Рыжий, — я не дурной вол. Я всегда хорошо делал свое дело, и упрекнуть меня не в чем. Ну и смешны же вы мне со своим образованием. Будто без него не проживешь! Заметьте, я не против образования вообще, я просто говорю, что оно не для волов, вот и все. Вам нужны доказательства? Да кто когда видел образованного вола?
— Это вовсе не доказательство, — быстро нашлась Маринетта. — Волы ничего не знают только потому, что никогда ничему не учились.
— Уж я-то, во всяком случае, учиться не буду, можете быть спокойны.
Дельфина опять попыталась заставить его внять голосу разума, но тщетно: он не желал ничего понимать. Девочки отвернулись от него, удрученные его постыдной нерадивостью и равнодушием. Когда они обратились к белому волу, тот, казалось, был тронут их вниманием. Белому нравились девочки, и он очень не хотел огорчать их своим отказом.
К тому же его самолюбию льстила мысль, что со временем он сможет выделиться среди своих жвачных собратьев. Это был славный вол, даже очень славный, ласковый, кроткий, работящий, но немного заносчивый и честолюбивый.
Его надменность проявлялась даже в том, как он поводил ушами, когда хозяин в поле делал ему замечание. Но у всех волов свои слабости, идеальных нет, а у Белого, несмотря на некоторые недостатки, был очень хороший характер.
— Послушайте, — сказал он, — в общем, я бы ответил, как Рыжий: зачем мне читать? Но мне хочется сделать вам приятное. И в конце концов, если образование волу не приносит пользы, то и вреда от него не будет, а иной раз оно, может, и развлечет. Если это не очень хлопотно, я согласен попробовать.
Девочки очень радовались, что удалось найти вола-добровольца, и хвалили его за благоразумие.
— Мы уверены, что ты будешь хорошо учиться и добьешься блестящих успехов.
Он гордо втягивал голову, слушая эти комплименты, отчего шея его собиралась в складки, словно мехи аккордеона, ну почти как у нас с вами, когда мы пыжимся, важничая.
— В самом деле, — бормотал он, — пожалуй, у меня есть способности.
Дельфина и Маринетта пошли уже было за букварем, когда Рыжий остановил их вопросом:
— Скажите, девочки, а вы не хотите научиться пережевывать жвачку? — спросил он серьезно.
— Пережевывать жвачку? — прыснули они. — А зачем?
— Вот то-то и оно, — сказал Рыжий. — Зачем?
Дельфина и Маринетта решили хранить в тайне занятия с белым волом, чтобы устроить родителям сюрприз. Зато потом, когда вол станет ученым, то-то отец удивится!
Девочки и не мечтали, что первые шаги окажутся такими легкими. Вол и в самом деле проявлял незаурядные способности, а кроме того, был страшно самолюбив.
Из-за насмешек Рыжего он притворялся, что ему доставляет несказанное удовольствие повторять буквы. Меньше чем за полмесяца он стал узнавать их и даже выучил алфавит. По воскресеньям, в дождливые дни и почти каждый вечер после возвращения волов с поля Дельфина и Маринетта тайком от родителей занимались с Белым. У бедняги из-за этого ужасно болела голова, а иногда он просыпался посреди ночи и громко повторял:
— Б, а — ба; б, ё — бё; б, и — би…
— Ну и надоел же ты своим «б, а — ба», — ворчал рыжий вол. — С тех пор как из-за этих девчонок у тебя мания величия, и поспать спокойно нельзя. Добро бы еще знать, что потом об этом не пожалеешь.
— Да ты и представить себе не можешь, — возражал белый вол, — какое блаженство знать гласные и согласные, читать слоги. Это украшает жизнь, и теперь я понимаю, почему так расхваливают образование. Я себя чувствую совсем другим волом, не то что три недели назад. Какое счастье учиться! Ну да ничего не поделаешь, это ведь не каждому дано. Нужны способности.
Видя, как счастлив Белый, рыжий вол порой сомневался, разумно ли с его стороны так упорствовать в своем невежестве. Но в тот год у корма был чудесный вкус лесного орешника, солому подстилали неколкую, и он легко обошелся без духовной пищи.
На первых порах Дельфина и Маринетта могли гордиться своей затеей. Их ученик делал поразительные успехи. К концу месяца он начал считать, читал довольно бегло и даже выучил маленькое стихотворение. Белый вол столь усердно занимался, что в кормушке перед ним всегда стояла раскрытая книга, страницы ее он переворачивал языком. То это была «Арифметика», то «Грамматика», то «История» или «География», а иногда даже и сборник стихов. Любознательность Белого была под стать его прилежанию: всякое печатное слово казалось ему интересным.
— Как только я мог жить, не ведая об этих прекрасных вещах! — бормотал он каждую минуту.
В поле или на пастбище, просто на дороге — везде и всюду не переставал он размышлять о прочитанном. Надо сказать, что ему было шесть лет, а волы в этом возрасте столь же разумны, сколь иные люди бывают лет в двадцать пять, а то и в тридцать.
Только, к несчастью, учеба его очень утомляла: во-первых, он был чересчур старательным; во-вторых, эти новые занятия не избавляли его от работы в поле, а, наоборот, добавлялись к ней.
Ужаснее всего было то, что, постоянно погруженный в свои мысли, он сплошь и рядом забывал попить и поесть. Девочки, заметив, как он отощал и осунулся, как запали и потускнели его желтые глаза, не на шутку всполошились.
— Мы очень довольны твоими успехами, — сказали они. — Ты теперь знаешь почти столько же, сколько мы сами, а может, еще больше, если это возможно… Так что ты заслужил отдых, да и для здоровья твоего он необходим.
— Плевать я хотел на свое здоровье. Я думаю только о духовной красоте.
— Но послушай, будь благоразумным. Если бы ты ходил, как мы, в школу, то увидел бы, что так много заниматься нельзя, всему свое время. Недаром же есть переменки, чтобы передохнуть, и, наконец, каникулы.
— Ах, каникулы? Что ж, давайте поговорим о каникулах, я вовсе не прочь о них поговорить!
Девчушки, не вполне понимая, к чему он клонит, исподтишка толкали друг друга локтями и словно спрашивали: «Что это с ним? Какая муха его укусила?»
— Я вас насквозь вижу, — сказал вол. — Нечего друг друга в бок пихать. Я вовсе не спятил и отдаю себе отчет в том, что говорю. Вы тут про каникулы толкуете, про то, про се, дескать, мне нужно отдохнуть. Могу ответить, что и я того же мнения. Каникулы — это прекрасно, но тогда уж настоящие каникулы, чтобы можно было заниматься тем, чем хочешь, сообразно своим вкусам и склонностям. О, иметь возможность посвятить свой досуг поэзии, познакомиться с трудами ученых… вот это настоящая жизнь!
— Но поиграть когда-то ведь тоже нужно, — сказала Маринетта.
— С вами невозможно разговаривать, — вздохнул вол, — вы же дети.
И он вновь погрузился в учебник географии, помахивая хвостом, чтобы дать понять девочкам, что их присутствие его раздражает. Дальше разговаривать не имело смысла: вол уперся на своем.
— Раз уж ты отказываешься от каникул, — сказала Маринетта, — по крайней мере постарайся, чтобы тебя не застигли за учебой. Когда я думаю, что ты не расстаешься с книгой и что наши родители могут застать тебя врасплох…
Нетрудно догадаться: давая такой совет, наши беляночки теперь вовсе не были уверены, что их затея так уж хороша. Во всяком случае, своими успехами они не хвастались.
Разумеется, хозяин не мог не заметить перемен в поведении белого вола. Однажды под вечер он ахнул, увидев его сидящим на пороге хлева. Было похоже, что вол созерцает природу.
— Вот еще новости, — сказал хозяин, — что это ты здесь делаешь? И почему это ты сидишь?
Вол, раскачивая головой и полуприкрыв веки, отвечал нараспев:
— Присев у двери, как всегда,
Любуюсь я, как луч заката
Святит последний день труда…
Хозяин не знал или забыл, что это стихи Виктора Гюго,[2] и сначала только удивился:
— Складно этот вол говорит, — но заподозрил, что за такой красивой речью что-то таится, и добавил: — Гм, не знаю, в чем тут дело, но в последнее время он какой-то странный, очень странный.
Он не видел, как смутились и покраснели Дельфина и Маринетта, присутствовавшие при этой неприятной сцене. Но когда отец закричал: «Ну-ка, пошел в стойло! Не хватало еще, чтобы вол ломался!» — они совсем залились краской и чуть не заплакали.
Вол поднялся, бросив на хозяина взгляд, полный грусти и гнева, и встал на свое место рядом с рыжим собратом. Вскоре ученые бдения Белого сказались и на работе в поле. Голова его была настолько забита стихами, историческими датами и афоризмами, что он весьма рассеянно слушал приказания хозяина. Иногда и вовсе их не слушал, и плуг заносило к самой меже, а то и прямо на нее.
