Худайберды Тухтабаев - Волшебная шапка
– Откуда этот цемент, Хашимджан? – почти прошептал он. Потом завопил страшным голосом: – Эй, стой, не ссыпай!
Саид-ака отбросил меня в сторону и одним прыжком взлетел на подножку самосвала.
– Это ты, Каримджан? Как ты сюда попал? Откуда этот цемент?
– Со стройки, Саид-ака… – испуганно прогудел водитель. – Мне вон новый инженер велел. Сказал, что приказ главного…
– Новый инженер? – переспросил Саид-ака. – Хашим, что ли? Вот ты какой, оказывается, шустрый… Не успел ещё носа показать на работе, а уже начал государственное добро таскать?
Саид-ака кинулся в мою сторону, но, не увидев меня (я успел нахлобучить шапку), остановился.
– Сбежал, негодяй, – сплюнул он, тяжело дыша. – И хорошо, что сбежал… Вовремя показал своё истинное лицо, стервец!
Потом Саид-ака решительно открыл дверцу кабины.
– А ну отодвинься, артист! Поговорим мы ещё с тобой…
Громко взревев, самосвал ринулся вперёд. А я остался, глотая пыль, поднятую машиной, невидимый, маленький и жалкий. Опять натворил… Хотел сделать добро, а получилось наоборот. И в который уже раз!
Вечером ноги сами привели меня к дому старого мастера. «Неужели он не поймёт, что я не хотел плохого? – думал я. – Объясню ему всё, как было, пообещаю, что больше не буду…»
Подойдя к знакомому дому, я снял с головы шапку, на всякий случай вернул себе свой мальчишеский вид.
На звонок вышел сам дядя Саид. В руке он держал зубочистку, усы были масленые. Видно, только что плов кушал.
– Тебе чего, мальчик?
– Добрый вечер, – сказал я дрожащим голосом.
– Здравствуй, – ответил Саид-ака. – Уже поздно, сынок. Хасан и Хусан легли спать. Завтра приходи играть.
– Вы… вы меня не узнаёте, Саид-ака?
– Не припомню что-то… Да разве всех мальчишек махалли[8] запомнишь?
– Но я ведь… я же Хашимджан!
– Очень приятно, – неприветливо буркнул старый мастер. – Знал я одного Хашимджана… чуть не опозорил меня, негодяй. А ты, мальчик, иди домой, спать ложись. Утром небось неохота вставать – в школу идти…
Ворота жалобно скрипнули и закрылись…
ПОРОЮ И СОБАКЕ ЗАВИДУЮТ…
Опять ищу работу. По утрам скупаю целую кипу газет, просматриваю объявления. Их очень много. Даже столбы и деревья на остановках обклеены ими. Кому нужна машинистка, кому – секретарь, кому – сторож. Но не стану же я сторожем или ещё лучше – машинисткой?! Я хочу, чтобы работа была интересной и могла быстренько прославить меня. А в инженеры или в техники я не пойду. Потому что их работа тоже не фунт изюма. Вон Саид-ака из-за одной несчастной машины цемента какой шум поднял – страшно вспомнить. А ведь ещё герой. Небось больше двадцати – тридцати лет на стройке работал. А взять машину цемента не имеет права. Захочешь помочь, тебе тоже влетит по первое число. Нет уж, лучше не спешить, поискать что-нибудь такое, интересное, творческое…
Просмотрев газеты, я выходил на улицу. Вначале проверял знакомые столбы и деревья на остановках по Братскому проспекту, потом шёл по Навои, а напоследок сворачивал к площади Етти Агач.
Не зря умные люди сказали, что кто ищет – тот всегда находит. Однажды я увидел бумажку, приклеенную к телефонной будке. Это было то, что я так долго искал. «Городскому детскому театру требуются артисты, – говорилось в объявлении. – Принятые обеспечиваются жилплощадью. За справками обращаться в отдел кадров до 2 часов дня. Дирекция».
Значит, опять засияло моё солнышко. Артистом я стану в два счёта. Петь умею, плясать тоже. Не пройдёт и месяца, как моё имя загремит на всю республику, на весь Советский Союз. Зря жаловался на судьбу – я самый счастливый человек на свете!
Круглые электрические часы, висевшие на столбе, показывали без десяти минут два.
«А вдруг я опоздаю и моё место займёт кто-то другой? – подумал я со страхом. – Такого не должно случиться. В путь, Хашимджан, в путь!» Мне, наверное, позавидовал бы любой олимпийский чемпион по бегу – так быстро мчался. Без пяти минут два я стучался в дверь, обитую чёрным дерматином. Я решил, что лучше поговорить с самим директором, чем идти в отдел кадров. Так будет вернее.
В кресле за столом сидел маленький человечек, примерно на одну-две пяди ниже меня, наверно, одного роста с Хасаном, сыном дяди Саида. Сидит директор в кресле, а от ног его до пола около полуметра расстояния. Пышная чёрная борода закрывает всю грудь и исчезает где-то под столом. «Неужели этот Карабас тут директором?» – подумал я с удивлением.
– Чем могу служить? – оглушительно громко произнёс маленький человечек.
– Простите, мне директора…
– Я и есть директор театра.
– Знаете… это… я пришёл наниматься на работу.
– На какую работу?
– На обыкновенную работу. Артистом. По объявлению. Директор помахал ножками, помахал и кое-как опустился на пол. Обойдя стол, подошёл ко мне.
– Театр наш служит самому юному зрителю, брат мой, – начал он не спеша. – Это правда. Но хотя зрители наши – детишки, брат мой, в театре работают вполне взрослые, серьёзные люди. Артисты по образованию и призванию. Как видите, мы не сможем принять вас на работу. Вы для этого слишком молоды, брат мой. И театрального образования у вас, конечно, нет.
Директор перевёл дух, погладил бороду и продолжал, глядя куда-то в окно:
– Люди вашего возраста, брат мой, наше дело представляют как одно сплошное удовольствие. Им подавай славу, цветы и аплодисменты. А в сущности, жизнь актёра – это адский труд. Талант плюс труд. Кропотливый, изнурительный труд. Прежде чем мечтать об искусстве, брат мой, надо уяснить себе, есть ли у тебя способности. Ведь не всякий человек сможет войти в образ собаки, коровы или козы…
– Это я-то не смогу войти? Да я лучше любого вашего артиста умею лаять, блеять и мычать!
Директор подошёл к своему столу, вскарабкался в кресло и некоторое время сидел, склонив голову набок.
– Тогда давайте попробуем, брат мой, – сказал он потом. – Пролайте-ка собакой.
– Какой собакой?
– Например… например, вы старый, паршивый пёс…
– Кто, я пёс?!
– Да, да. Вы старый, паршивый пёс. Целыми днями лежите на улице у ворот, греясь на солнышке, ни на что не обращаете внимания. Вам всё надоело, всё приелось. Но дети, бегающие на улице, беспрестанно докучают вам. То привяжут к вашему хвосту пустую консервную банку, то дёрнут за вашу вонючую шерсть. Всё это вы терпеливо сносите, потому что привыкли к шалостям детворы. Но вот какой-то прохожий зазевался и наступил на ваш грязный хвост. Скажите, что вы тут сделаете?
– Я подниму морду, прорычу «ыр-р-р-р!» и останусь спокойненько лежать на месте, – ответил я не задумываясь.
– Браво! Видно, есть в вас божья искра, брат мой! Немного подзаняться, и будет у театра неплохая собака.
Потом меня прослушал Акыл Тургунов, главный режиссёр театра. Он собирался поставить пьесу, где собака играет одну из главных ролей.
– Старик, пролайте собакой, у которой недавно родились щенята, – попросил Акыл Тургунов.
Я пролаял.
– Нет, не так, – покачал головой режиссёр. – Вы не передаёте материнскую ласку и нежность, старик. Повторите, пожалуйста. Я повторил.
– Не годится, – махнул рукой Тургунов. – Вы не вживаетесь в образ, старик.
– Я вживусь, вот увидите! И ласку передам, и нежность – всё, что хотите! Только не отказывайтесь от меня!
Акыл Тургунов близко поднёс свой острый нос к моему уху.
– Выслушайте меня внимательно, старик, – зашептал он горячо. – И всё, что услышите, зарубите себе на носу. Наш театр переведён на хозрасчёт. Если касса пуста – пусто и в наших карманах, понимаете?
Я кивнул.
– Если мы выдадим слабый спектакль, если наши актёры будут играть кое-как, то зритель к нам больше не пойдёт. Кто останется в накладе? Мы с вами. Спектакль должен быть живым, интересным и реалистичным. Услышав лай собаки, зритель не должен думать, что это лает Хашимджан Кузыев. Он должен думать, что это лает настоящая собака. С четырьмя ногами, с хвостом и пастью. Вы меня понимаете, старик?
– Понимаю.
– В таком случае, старик, идите и репетируйте. Встретимся через неделю.
Итак, меня приняли на работу. С месячным испытательным сроком. Зарплату обещали выплачивать сдельно. Место в общежитии дадут через месяц, если зачислят в штат.
А пока посоветовали снять комнату. Мне это было на руку, потому что в общежитии я не смог бы репетировать.
Теперь всё зависело от меня самого.
С помощью волшебной шапочки я разыскал не комнатку, а небольшой дом с двориком, на окраине города. Прибив к калитке дощечку с надписью «Осторожно, во дворе злая собака!», приступил к репетициям.
В день я вживался в образы нескольких собак. В первой половине скулил, как голодный, осиротевший щенок. Потом лаял собакой, которая защищает своих детей. Во второй половине дня, и особенно по ночам, выл страшным голосом волкодава.
Спал я не на кровати, а у дверей, постелив под себя ветхий тюфячок. Научился просыпаться от малейшего шороха, как настоящая собака, и выть на луну.
