Рyне Белсвик - Простодурсен Лето и кое-что еще
Утёнок уже предвкушал, как обрадуют куропатку его слова. Но только он открыл клюв, собираясь выпустить на волю эти слова радости, как в лесу кто-то пискнул. Это был отчаянный душераздирающий вопль, и Утёнку сразу стало думаться о самых мокрых и ужасных ночах. В бесконечной дали от пекарни Ковригсена и печки Простодурсена. На холодном камне в глухой непроглядной темноте. Обо всех опасностях. Нет-нет, увольте. Каменный селезень – это не его призвание. Лучше он станет тестяным селезнем: тот сидит на тесте в задней комнате пекарни, а пухнущее тесто выпирает его наверх. «Да, – подумал он строго и с нажимом, разгоняя неприятные мысли, – я стану смелым тестяным селезнем и буду следить, чтобы тесто оставалось тёплым».
Пока Утёнок думал об этом, рядом кудахтали, торгуясь о плате.
Выяснилось: каменной куропатке вполне хватит хлебных крошек, она не ела их сорок с лишним лет.
Погрузив клюв в крошки, она стала описывать путникам их извилистую, кочковатую и опасную дорогу. Им придётся ещё углубиться в лес, влезть на холм, перейти дол, перебраться два раза через каменную насыпь, спуститься на сто шагов, потом ещё спуститься и обогнуть ельник. Там они увидят речку и нору, вот в той норе златорыбник и живёт.
– И он торгует золотыми рыбками? – не выдержал Ковригсен.
– Торгует золотыми рыбками?! Клё-клё-клё! – зашлась от хохота куропатка. – Нет, конечно!
– Он их так раздаёт?
– Клё-клё-клё! – куропатка веселилась пуще прежнего. – Нет, этот тип никому ничего не даёт. Разве что… но… О, какие восхитительные крошки! Нет ли ещё крошечек?
– То есть никакой золотой рыбки нет? – спросил Ковригсен.
– Как нет? Есть.
– Но где?
– В его плаче. Точнее говоря, в таких штучках маленьких… как их… в слезах. Точно – в его слезах.
– В его слезах?
– Вот именно. Проще не придумаешь. Каждый раз, как он плачет, заводится золотая рыбка.
– Куда ж он их девает? Их же о-го-го сколько набирается?
– У него ни одной нет, – ответила каменная куропатка. – Этот тип плачет так редко, что, считай, никогда не плачет. Но если ему и доведётся пустить слезу, так он сразу прячется. Он, видишь ли, боится увидеть свои слёзы. Вдруг они окажутся противные… О-хо-хо. Вот так оно устроено в этом подлунном мире. Так всё хитроумно да затейливо… Ух, что за чудо эти крошки! Дайте ещё немножко.
– Я и не знал, что золотые рыбки – такая редкость, – сказал Простодурсен.
А Ковригсен ничего не сказал. Луна робко светила ему в лицо, и на щеке вдоль носа чернел её тёмный отсвет. Вид у Ковригсена был несчастный. Он поднял на куропатку глаза – они были как два пустых блюдца.
– Ну пока-пока, – сказала каменная куропатка. – Спасибо, что навестили. Кстати, нельзя ли у вас заказать тортик на Рождество?
– Что? – не понял Ковригсен.
– Да тортик на Рождество, – повторила куропатка. – А то здесь в праздники одиноко. Лежу вся мокрая, в снегу и слякоти, одна радость – глотнуть дыма из далёких печных труб.
– Конечно, – кивнул Ковригсен. – Если я найду рыбку, то с меня торт на Рождество. Сам принесу.
– И чтобы крем на креме и сверху кремовые розочки! – оживилась куропатка.
И она снова с головой залезла в мешочек с крошками. А Ковригсен, Простодурсен и Утёнок ступили на извилистую, кочковатую и опасную дорожку к златорыбнику.
Они долго шли молча. Утёнок заснул. Он лежал у Простодурсена в кармане пальто, на каком-то мягком соре, вместе с двумя камнями-бульками и ни о чём не тревожился.
У Простодурсена ныли ноги. Ему хотелось домой, в свою кровать, к тёплой печке. И коврижек от Ковригсена хотелось. Но теперь уже дорога вперёд была короче дороги назад.
Они шли и шли. Ночь била им в нос влажными непонятными запахами. Изредка они слышали, как невидимые букашки тыркаются и стрекочут во мху и вереске. Над головами хлопали крыльями птицы и гудели деревья.
– Ты думаешь, она правда такая умная, курица эта? – спросил Простодурсен.
Они как раз, спотыкаясь, лезли через каменную насыпь. Потом, путаясь в мокрой траве, пересекли луг и снова вошли в лес – хотя он ощетинился ветками, загораживая вход.
– Думаешь, да? – снова приступился Простодурсен.
– Нет рыбки – нет коврижек, – коротко ответил Ковригсен.
– Но как ты заставишь его плакать? И как соберёшь его слёзы? Вдруг он окажется бешеным великаном?
– Он может оказаться милым гномом.
– А если куропатка подшутила над нами?
– А если нет?
– Присядем?
– Зачем?
– Ноги устали.
– Мы скоро дойдём.
– Тем более надо дух перевести – вдруг придётся убегать.
– Убегать?
– От этого типа. Неизвестно, захочет ли он плакать. Вдруг ему придёт в голову погнаться за нами.
– Хорошо, ищи ёлку.
Они с трудом брели в потёмках. Продирались сквозь густые ветки и принюхивались – и так, по запаху, нашли ёлку. Под ней было сухо и хорошо. Они легли на землю и накрылись огромным пальто Ковригсена.
– Ох, хорошо немного полежать, – протяжно выдохнул Простодурсен.
– Ага, – согласился Ковригсен. – Завтра как заберём золотую рыбку, так прямым ходом в пекарню – испечём огромный торт.
– Ты правда думаешь, что…
– Что?
– Сам не знаю, – сказал Простодурсен.
Они лежали и смотрели в тёмную ночь, где проносились рваные облака.
– Слышишь? – спросил Простодурсен.
– Что?
– Как будто речка журчит.
– Да. Мы же рядом, – ответил Ковригсен.
– Речки я люблю, – мечтательно сказал Простодурсен.
– Я тоже, – ответил Ковригсен. – Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Слёзы за книжным шкафом
Утром они проснулись оттого, что сверху на них что-то сыпалось.
– Спасите! – завопил Простодурсен. – Помогите!
– Дождь? – удивился Ковригсен. – Или не дождь? Капли как ядра.
Утёнок высунул было голову – и тут же юркнул обратно. С дерева летели шишки, сучья и старые гнёзда. А под деревом стоял обормот с огромной палкой и колотил по веткам. Колотил и хохотал, хохотал и колотил.
– Хо-хо-хо! – гудел он. – Охотнички-златорыбнички! Хо-хо-хо!
Это был Пронырсен. Нет, представляете себе – их Пронырсен! Неужели он крался за ними всю ночь, только чтобы засыпать их шишками?
– Нельзя ли прекратить! – крикнул Простодурсен.
Они проворно вылезли из-под ёлки на простор. Птицы давно проснулись, а солнце досушивало росу на траве.
– Шишками отлично топить! Их семечки полезны для мускулов! Я пришёл их собирать, – сообщил Пронырсен, – а простаивать из-за вас мне некогда.
– Ты зачем потащился за нами следом? – спросил Ковригсен.
– Я за вами следом?! Фуф. Я тут живу. Ага.
– Ты переехал?
– Я переехал? Это кто ещё переехал?! Вчера под ёлкой никого не было.
Ещё сонные, они понуро спустились к речке, задорно плескавшей совсем рядом.
Прямо напротив них, на другой стороне блескучей речки, была нора… с красивой дверью… точно как у Пронырсена.
И это была нора Пронырсена. А речка – их старой доброй речкой, у которой все они живут. Оказывается, они всю ночь шли – а пришли домой.
– А я что говорил? – шепнул Простодурсен. – Все куры – дуры.
– Ты уверен? – спросил Ковригсен.
– Здесь никто кроме Пронырсена не живёт. Если б мы знали, куда пришли, то хотя бы выспались спокойно дома.
– Чего застыли? – крикнул издали Пронырсен. – Золотую рыбку ждёте?
– Да! – оживился Утёнок. – Мы же ходили к каменной куропатке! Теперь нам надо выжать слезу из главного по золотым рыбкам, и они тогда ка-а-ак начнут прямо в руки скакать!
Простодурсен чувствовал, что Ковригсену сейчас белый свет не мил. Ещё бы. Он так мечтал о рыбке! Забросил пекарню, клюнул на удочку этой куропатки и всю ночь сбивал ноги – чтобы проснуться утром у своей реки? Простодурсен боялся даже взглянуть на него. К тому же он помнил, что Ковригсен обещал не открывать пекарню, пока у него не будет плескаться в банке рыбка золотая. Так они все с голоду подохнут, пожалуй.
Очень хотелось Простодурсену утешить своего бедного друга. Он искал слова, чтобы помочь его горю, и не находил ни одного.
В конце концов он всё-таки обернулся к Ковригсену. «Хоть улыбкой его согрею», – так он подумал.
Но ни чёрные тучи, ни горестные морщины не омрачали лица Ковригсена. Он улыбался – сам собою.
– Что такое? – изумился Простодурсен. – Ты улыбаешься?
– Каменные куропатки – птицы мудрые, – ответил Ковригсен. – Гораздо умнее, чем мы думаем.
– Хитрее – уж во всяком случае, – согласился Простодурсен. – Умеют выманить у путника всю его еду и отправить его с глаз долой ночью по лесам шастать.
Утёнок резвился в мокрой траве, мыл пёрышки. Потом он взобрался на камень и подставил их солнышку на просушку.
Пронырсен набил мешок шишек и теперь, качаясь, шёл по старому рухнувшему дереву – оно лежало как мостик с берега на берег.
– Пекарь-мекарь, ха-ха-ха! – крикнул он Ковригсену. – Твои коврижки-замухрышки крошатся, сухари, как пескари, склизкие! А уж рыбовод из тебя получится ещё хуже! Фуф!
