Рyне Белсвик - Простодурсен Лето и кое-что еще
– Давай зажжём свечку, – предложил Утёнок. У него вообще было много идей. Они скакали и толкались в пушистой головёнке. – При свечке легче радоваться, что сидишь дома. Она трепещет, как маленькое солнце.
– Дело говоришь, – ответил Простодурсен и пошёл за свечкой.
И вот уже на столе стоит маленькая свечка. И горит. А день за окном постарел и побледнел. Ни света, ни яркости в нём почти не осталось.
– А что мы будем делать потом? – спросил Утёнок.
– Потом? – переспросил Простодурсен.
– Вот съедим мы изюмки. И у нас не останется чему радоваться.
– Мы можем их не есть, – сказал Простодурсен. – Раз нам от них так много радости, пусть лежат на столе дальше. Лично мне есть их совсем не хочется.
– Тебе обязательно надо всё испортить! – снова заныл Утёнок. – Что бы я ни придумал, ты найдёшь, как всё испортить!
Простодурсен отошёл к окну. Он стоял и думал. «А вынырнет ли вообще солнце из этих потоков воды хоть когда-нибудь?» – думал он. «Достаточно ли поблёк день, чтобы можно было лечь спать?» – думал он.
– Прости, я не хотел, – сказал он Утёнку.
– А чего ты хотел? – ответил Утёнок.
– Я всего лишь сказал, что не люблю изюм. Эти изюмки провалялись в шкафу незнамо сколько. Меня никогда не радовала мысль, что я смогу их съесть. Я держал их не для того. Просто выковырял из булки давным-давно, вот они и лежали. Так что можешь съесть все пять штук, вот что я хотел тебе сказать.
– Послушай, – сказал Утёнок.
Простодурсен послушал и ничего не услышал. Но сказать об этом он не решился: а вдруг Утёнок что-то слышит и радуется этому.
– Слышу, – ответил Простодурсен. – Да.
– Я слышу, как вздыхает лес, – сказал Утёнок. – Бедненький наш лес, он торчит на улице в любую погоду. Особенно в дождливую.
– Да, – сказал Простодурсен.
Прошло мгновение. Оно прошло как-то само по себе и кончилось.
– Ну вот, – сообщил Утёнок. – Сейчас я съем изюмки.
И тут случилось невероятное. Дождь прекратился. Пропал его шум. Куда-то делись дождевые облака. А на их месте засверкали отмытая до сияния луна и огромные россыпи отполированных до блеска звёзд.
– Смотри! – ахнул Простодурсен.
– Вижу, – откликнулся Утёнок.
Они стояли у окна и любовались.
– Эврика! – выдохнул Простодурсен.
– Где?
– Мы идём к Ковригсену за душистыми вечерними коврижками!
– Ура-ура-ура!!! – завопил Утёнок. – Давай пойдём прямо сейчас и будем всю дорогу радоваться! А ты можешь сначала побулькать камни в речку, тогда мы дольше будем радоваться коврижкам.
– Да, – закивал Простодурсен, – так и сделаем.
– А изюмки я припрячу на следующий дождь, – сказал запасливый Утёнок.
Мысль поселяется в голове
И в тот же самый вечер Ковригсена, когда он хлопотал над тестом для завтрашнего хлеба, осенила странная мысль. Он как раз развязал мешок муки. На полу стояли наготове два ведра с водой – он только что сходил за ней на реку. И теперь собирался принести дрожжи из холодной кладовки в глубине горы. Как вдруг к нему в голову пришла мысль. И Ковригсен вдруг её подумал.
«Неохота мне, – подумал он, потому что мысль была вот такого скверного характера. – Да ну их. Сил моих нет».
Он обернулся посмотреть, откуда мысль взялась. Из какой засады выскочила. Не иначе, сто лет ждала, пока он подвернётся. Но ничего необычного в глаза ему не бросилось. Ничто не разбито, не пролито, не упало, не пропало.
«Неохота мне тесто месить, – стал он думать вредную мысль дальше. – Покупатели мои греются себе по домам и только и мечтают свежими коврижками разжиться. Строят планы, как они спозаранку отправятся в пекарню. И никому нет дела, что творится в моей голове. А в неё, знаете ли, пришла мысль. Не желаю я возиться с этим дурацким тестом».
Слово «дурацкое» тоже пришло к нему в голову вместе с мыслью. И не оно одно, потому что следом Ковригсен подумал много разных плохих слов о тесте: вонючее, прилипучее, рассыпучее. «Тесто-пердесто», – подумал он – и сам испугался. Что это за слова такие? Он же пекарь. Ему нельзя так о тесте думать. Без теста ему никуда…
Ковригсен смешал крепкого сока кудыки со сладкой проточной речной водой. Воду он только начерпал, она ещё играла в вёдрах.
Он помешивал питьё в стакане и смотрел на воду, и тут в голову протиснулась ещё одна мысль. О золотой рыбке.
Мысль о золотой рыбке не была новой. Это была старая хорошая мысль, и она навещала его частенько. «Мне нужна золотая рыбка, – думал Ковригсен тогда. – Как бы кстати пришлась тут, во мраке моей горы, отливающая золотом рыбка. От неё в пекарне стало бы светлее. Она бы плавала мирно и красиво в моей стеклянной банке. А я бы рассказывал ей, что пора ставить тесто. А потом бы докладывал, что тесто уже подошло. И мы бы вместе завтракали по утрам. Я бы насыпал ей в банку самые лучшие крошки. А по вечерам читал вслух книги. Я сочинял бы ей стихи. О, как хорошо бы мне жилось с золотой рыбкой! С золотою рыбкою на пару вмиг бы мы поставили опару».
Ковригсен взял стакан сока из кудыки, вышел из-за прилавка и сел за стол. На нём как раз и стояла стеклянная банка. Ковригсен давно положил в неё несколько камешков и иногда вставлял туда еловую веточку. Но это совсем не то. Стеклянная банка нужна, чтобы в ней плавала золотая рыбка.
Раньше он думал, что рыбка живёт в реке. Поэтому он много-много раз ходил ловить золотую рыбку. Но она ни разу даже хвостиком ему не махнула. Нет золотой рыбки в их реке.
А у банки без рыбки вид голый, холодный и бессмысленный. Вот стоит она со своей затхлой водой и позеленевшими камнями, а той, которая должна блестеть и сверкать, кружить и плавать, слушать его стихи, ждать его каждое утро, – её нет как нет.
«Просто у меня одинчанка, – подумал он. – Мне нужна рядом живая душа. Я и на тесто злюсь, потому что больше не на кого. Оно хоть как-то шевелится – поднимается, подходит, пухнет. Но друг из него никакой. Что я из него слеплю, то и получится. И оно не плавает и не ждёт, пока я накрошу корм. Не мечтает послушать хорошую историю. Нет, тесто – это тесто, а рыбка – это рыбка. И пока золотая рыбка не поселится в этой стеклянной банке, ни коврижек, ни плюшек в пекарне никто печь не будет. Вот».
Ковригсен думал так долго, что срочно должен был развести себе ещё стакан сока. А потом он вылил из рыбкиной банки стоялую воду и налил свежую.
– Всё должно быть готово для нашей рыбки, – наставительно сказал он банке. – И чисто, и уютно, и водичка свежая.
Он так предвкушал встречу с золотой рыбкой, что чуть не расплакался. Ему казалось, что в этот холодный вечер рыбка где-то плавает и зовёт его. Что её тоже одолела одинчанка, и она только и мечтает, чтобы Ковригсен уже нашёл её наконец.
Ковригсен надел пальто с непромокаемыми карманами – он сшил его специально для ловли золотой рыбки. Потом оглянулся напоследок. И увидел мешок муки и пустой чан для теста.
– Да-да, – только и сказал он муке.
Он шагнул в вечерний холод – и тут же столкнулся с двумя покупателями.
– Добрый вечер, – сказал большой покупатель. Это был Простодурсен.
– Кляк-кляк, – добавил небольшой покупатель. Это был Утёнок.
– Добрый вечер, – буркнул Ковригсен. – Гуляете?
– Да вот думали разжиться вечерней коврижечкой, – сказал Простодурсен.
– Дико прекрасной, громко хрустящей коврижкой с сиропом! – объяснил Утёнок.
Ковригсен посмотрел на славную парочку. Большой и маленький. «Прямо как я буду с рыбкой», – подумал он.
– Ты нас впустишь? – напомнил Простодурсен.
– Пекарня временно закрыта.
– Закрыта? – удивился Простодурсен. – Временно? Это что значит?
– Это значит, что, пока я не найду золотую рыбку, пекарня не откроется, – объяснил Ковригсен.
Маленький Утёнок сидел в кармане у Простодурсена и смотрел в небо. Оно такое удивительное. Утёнку никогда не надоедало смотреть на него.
– Золотая рыбка? – спросил он теперь. – Это какая такая?
– Она сияет, – объяснил Ковригсен. – В тёмные одинокие вечера она дружелюбно блестит во мраке.
– Думаешь, у нас в реке такие водятся? – спросил Простодурсен.
– Думаю, нет, – ответил Ковригсен. – Золотые рыбки – большая редкость. В нашей речке я её не нашёл. Мне кажется, искать надо в других местах.
– Где?
– За холмами. Или за широкими долами. В глуши лесной или в глуби морской.
– Но уже темно. И ночь скоро.
– Ну, – сказал Утёнок, – рыбка только в темноте и сияет. Ты забыл?
– Всё так, но как-то это печально звучит, – вздохнул Простодурсен.
– Лучше нам пойти с ним, – сказал Утёнок. – Мы полны отваги, мы спасём беднягу.
– Разве мы полны отваги? – удивился Простодурсен.
– Я точно полон, – сказал Утёнок. – Я езжу в твоём кармане, хотя ты ходишь вразвалку и обо всё спотыкаешься и запинаешься. И я смотрю в небо, а голова у меня не кружится.
– О, какие же вы счастливые! – простонал Ковригсен.
– Почему? – спросил Простодурсен.
